Главной частью их дороги был тротуар. Старый, потускневший. И совершенно не важно, что часть плитки, которой он был вымощен, покоилась в кустах, а часть уже в сотый раз трескалась под натиском спешащих ног.

Нет, это не единственное достоинство той улицы, но важнейшее. Рядом находилась клумба, на которой в свою очередь покоились прошлогодние почерневшие листы, грязные и пыльные. И деревья на клумбе, и кусты тоже были грязные и пыльные.

И строившийся за забором очередной торговый центр тоже был.

Просто был.

Но было и что-то другое, не поддающееся объяснению. Что-то, из-за чего нравились и треснувшаяся плитка, и грязная листва. И даже этот злосчастный центр, и голые изуродованные деревья, неаккуратно опиленные мастерами.
Но без тротуара всего этого не было бы … Поэтому тротуар – важно. Тротуар – нужно. Они вышагивали по его неровной глади, перекатываясь с одной ноги на другую, и вдавливали плитку ещё глубже.

– Хорошая сегодня погода, – сказал Алексей.

– Мне не нравится, солнце слишком яркое, – ответил его приятель.

На этом интересная часть их разговора подошла к концу. Ни мечтаний, ни размышлений о жизни…

Они, кажется, рассуждали о каком-то новом изобретении, помогающем человеку управлять вещами на расстоянии силой мысли – научный абсурд, скукота… Это изобретение было бы гениальным, если бы о нём так часто не говорили.

– Я недавно читал о том, что жизнь вездесуща, она в каждом из нас, в воздухе, в каждой частице воздуха, – сказал приятель.

– Ага, а тогда смерть – не бабка с косой, а вневременная и внепространственная антиматерия.

– Да, наверное…

***
Смерть – антиматерия, а жизнь вездесуща. Куда катится наука? Неужели он и правда думает, что жизнь и смерть – это что-то реальное,
что-то метафизическое? Глупости, глупости…

Ну, какие же глупости! Нет, это ни в какие рамки… Учёный! Телефон, сейчас всё и решим.

– Алло, это Алексей. Здравствуй!

– Привет.

– В пятницу приходи ко мне, я докажу тебе, понял? Докажу, что всё это антинаучно.

– Что антинаучно? Погоди, ты о чём?

– Как что? Ты сегодня меня пытался убедить в существовании смерти… Ты сегодня говорил о жизни в каждой частице воздуха. Ты говорил? Ты…

– А, ты об этом. Да я и забыл совсем, забыл… Ха, а ты всё ещё думаешь… Тебе заняться что ли больше нечем?

– В пятницу я всё тебе покажу. Всё сам увидишь…

– И ты за три дня сделаешь что-то такое, что перевернет мой взгляд на мир? Ну, хватит… Это уже не смешно.

***
Связался… Второй день, а у меня дальше схемы ничего не зашло… Послезавтра уже показывать… И что я покажу?

Горе, горе мне! Бездарь… Учёный!

Жизнь...Её ведь никак не показать, никак не запечатлеть… Жизнь – это всего лишь способ существования белковых тел, не более!

Но как всё это объяснить? Как доказать, что она не везде?

Так.
А если жизнь – способ существования, то что такое смерть? Если я покажу, что смерти нет, точнее нет всего того, что он вкладывает в это понятие, то и с жизнью всё будет ясно.

Смерть, если мыслить логически, есть там, где есть жизнь. Значит ли это, что там, где нет жизни, нет и смерти?

Да, значит! Значит!

Так… Если смерть повсюду, если её не ограничивают время и пространство, значит она обладает огромной внутренней энергией. Мы живём в замкнутой системе, а из замкнутой системы энергия сама собой никуда не денется. И не появится из ниоткуда.

Один из вариантов возможного решения этой задачи – математические подсчёты. Вычислить суммарную энергию в поле тяжести Земли, а потом выяснить, не преувеличивает ли наш расчёт то количество энергии, которое по закону её сохранения должно в этом поле находиться.

А не ошибаюсь ли я, когда беру в расчёты только энергию гравитационного пространства, ведь я не могу быть уверенным, что на других планетах нет жизни. Возможно, где-то на другой стороне галактики… Всё это глупости. Если смерть везде, значит она не может быть распределена неравномерно, следовательно, для эксперимента можно брать даже кубический метр воздуха. Только вот рассчитывать энергию молекул даже в этом жалком метре я буду дольше, чем два дня… Это сложно, потому что молекулы не будут стоять на месте. Я мог бы рассчитать энергию в данный момент, но я не могу делать так же быстро, как меняется энергия этого метра…

Думать, думать, думать…

Точно, нужно создать свою замкнутую систему, только и всего!

Создать её, конечно, непросто, но возможно. Только вот что определит настоящий уровень энергии в этой среде? И на расчёт мнимого уйдёт вечность. Нужно что-то универсальное, способное рассчитать и настоящий, и мнимый уровни энергии, а потом сравнить их.

Кажется, я знаю, как можно создать машину, которая бы с точностью до двадцати-тридцати тысяч знаков после запятой смогла бы высчитать. Этого будет достаточно… За работу.

Мне не было жутко, когда я начал это изобретать. Жутко стало, когда я приблизился к финалу…

Завтра мне, возможно, придётся оправдываться…

Всё готово, уже сейчас готово! Только я не уверен, что замкнутая система является замкнутой. Но если машина не будет работать, проведу эксперимент, используя пространство в поле тяжести. Правда, тогда это займёт куда больше времени.

Прибор теоретически тоже работает, все вычисления должны произойти через 7-13 минут после запуска.

Может, запустить сейчас? Нет, как же это будет скучно… Как предсказуемо. А завтра я точно смогу удивиться моему творению. Утро вечера мудренее.

Уснуть не получается, сон сам собой не приходит, а тащить его – занятие нерациональное, оно не даёт никаких результатов, только измучает тебя окончательно.

Потолок. Жутко скучный, однообразный… Он не имеет представления о том, что он только ограничивает пространства под и над ним.

Я могу закрыть глаза, но не усну, а даже если усну, то потолок всё равно останется, будет висеть надо мной, будет давить и разделять. Он никогда не сможет мне понравиться, потому что для него нельзя придумать дополнительный смысл.



***

Этого сюда… Этого вон туда. Тебе ещё рано, а ты уже запоздал…

А вот это интересно… Ночь – моё время, хотя и день – моё время, и всё – моё время!

Он работает, трудится, для чего? Для какого-то самоутверждения? Не для себя работает, даже не для людей…

Почему же не для людей, когда для них?

Нет, не для людей. Им это не нужно, это не принесёт им радости, не добавит счастья…

А разнообразие?

Разве только для него. Глупый, глупый умный человечек, он же даже не понимает, что делает…

Ха-ха-ха, глупый умный, ха-ха-ха… Это же надо так сказать: «глупый умный»…

Но для чего? Для друга? Для правды? Но он же не за правду борется, он же хочет доказать отсутствие меня, смерти, а значит, отсутствие правды… Глупый умный.

Как хорошо за ним смотреть, какой он интересный… Вот почему они так любят смотреть, это же так интересно, смотреть. Ха-ха-ха…

Убить, не убить, убить, не убить, убить, не убить, убить… Нет, не хочу, он забавный!

Забавный? Как я могу не убить? Я? Ах, это он всё, это он меня надоумил. Убить, убить!

Но разве будет потом интересно? Нет, снова «этого сюда…. Того туда».

А если он меня всем покажет, это же что начнётся? Мне-то всё равно, только вот бояться меня перестанут, а если не боятся, то и не будет даже «сюда… туда», будет только: «Здравствуйте, сюда, пожалуйста. Спасибо, до свидания»… Нет, так нельзя!

Я ему покажу, покажу то, что он хочет видеть… А разве он хочет? Для него одно важно, лишь бы не было меня, смерти, а увидеть – его это не волнует. Но захочет, точно, захочет…



***

Он проснулся. Проснулся не от страшного сна, не от холода или чего-либо ещё. Он просто проснулся.

Хотя нет, не просто, было утро. Вот и проснулся.

Он знал, что примерно к обеду должен подойти оппонент, которому он продемонстрирует отсутствие смерти… Отсутствие её энергии. Да, это почти гениально!

Комната. Всё стало жутко. Не чёрно, не кроваво, ничего подобного, просто жутко. Те же цвета, те же краски стен, только слёзы сами собой наворачивались.

Пронзительные крики были, но они не звучали, они чувствовались. Темно потому и не было, что оно лишь ощущалось. Ощущалось нечто неизбежное. Страх перед будущим, страх перед настоящим.

И снова крик!

– И всё это сейчас, – совершенно знакомый голос заявил, – всё сейчас. А представляешь, если все будут точно уверены, что я есть, то меня увидят. Нельзя быть невидимым, если о твоём присутствии все знают, не так ли? А хочешь, я покажу тебе всё ваше время…

И снова крики, и только не было их, но они явно ощущались…

Прекратилось. Всё закончилось, всё… Алексей приподнялся и пошёл, озираясь, прикрывая лицо, на кухню. Наспех позавтракав, глупый умный побежал в институт. Маленькая каморка, заставленная небольшими ящичками, была его лабораторией. Само собой, это нельзя было назвать настоящей лабораторией, но ему хватало.

На полу стояла машина, его машина… Она поблёскивала и переливалась, небольшой экран поражал своей чёрной глубиной. Две трубы как бы смотрели очень пристально и внимательно; они, кажется, могли даже следить и понимать.

Он собирал эту машину всего пару дней. Можно сказать, что ему повезло: в институте имелись изобретения, работающие по тем же принципам. Стоило лишь разобрать парочку из них, а после собрать из готовых частей свою, самую интересную.

Интересна она тем, что была создана за пару дней, что должна была решить один из главных вопросов человечества, что создавалась учёным, жутко желающим её создать.

Машина была будто живая; казалось, что сейчас или завтра она смогла бы поздороваться или даже пошутить.

Может, ей и стоило бы это сделать, ведь иначе от неё не было бы никакого толку… Он уже вторую минуту смотрел на это произведение. Нет, две минуты – это немало… Нет, это и не вечность, это относительно сложно. Это безвременно, это не имеет 120 секунд в себе. Это две минуты, которые никогда не закончатся, хотя они уже прошли. Из таких минут не сложишь часа, из них не получится времени…

И за две минуты всё, что только могло бы случиться, уже случилось, внутри случилось. Не снаружи. Это даже могло присниться, ему могло так показаться, он бы мог себя убедить в том, что это сон. Но он верил…

Машина сломана. Она была развинчена и разобрана так, как до этого была собрана. Она теперь и не была машиной, была кучей мусора, кучей железок, проводков, кнопок…

Она ушла куда быстрее, чем приходила. Она родилась мёртвой.

Он уже и не смотрел на эту несуществующую машину, он шагал по тротуару вдоль теперь негрязных кустов и деревьев. Трава была: торчала
из-под слоя чёрной листвы, маленькая, незаметная. Он не знал это точно, не смотрел на неё, он это ощущал. Он в это верил.

И недалеко от Алексея шла девушка с маленьким ребенком, который тоже смотрел на этот тротуар, тоже смотрел на эту траву, не понимая, что же в ней такого, чего нет во всем остальном. Хотя ему и не нужно было понимать…

И казалось, что он думал о жизни и смерти. Казалось… Разве может он, человек, задумываться о смерти? Разве мог я её видеть? Абсурд… Но не антинаучно. И что, если бы этот ребенок знал, знал о смерти с самого рождения?

Если бы он изучал это в школе, если бы все это изучали? И нужна ли тогда жизнь?

Ребёнок закричал, а Алексей снова засуетился и помчался в сторону дома:

– Надо поставить чайник, придёт гость, гость придёт…