разросся широкой тенью,
обрушил скелет литейный,
взрастил панельное брюхо,
развел червей и глистов,
расстройство раздор разруху,
разлад россиян рабов.
разбитый
я задыхаюсь
в тугих раскаленных тисках.
грудь, изнутри разрастаясь,
наполнил бестактный страх,
теперь желтозубый город
оскалился фонарями
и переулка камень
разбит вполовину сворован
растет громовым и гулким
эхом. понятно, город
пытается взять измором.
щеки ввалились,
ямами
вырылись на лице.
раной сквозной
нагрянули
образы в жгучем свинце.
Софии грохочет зов,
Софии грохочет мысль,
отскакивает от углов
и принуждает трястись,
я отпер ее засов,
и вышел на путь городской:

послушай,
постой,
пощади,
разве я сдам назад?
жерло моей груди
цепче, чем дантовский ад.
в каждой тени —
твое зеркало,
зеркало — и не более,
личиком парейдолии
маркую мглу пьянит.
сегодня! ты снова
клинок каблука
вонзаешь в гранит!
пожалуйста, остановись!
разящее слово
грохочет кругами
плит,
и сердце остывшее,
потяжелевшее,
ухает вниз.
«не надо,
София,
не надо
так говорить»
ладаном
фразы встают
в стихотворную нить,
я их в молитву
пущу: давай
никаких «пошел вон!»
сплошное «прощу»,

сплошное «грехи»,
весь город — сплошной амвон.
София, ты только
послушай,
клянусь — я
клянчу
в последний раз,
я полькой
любовной
обрюзгшую душу
пустил в исступленный пляс,
последний, конечный, крайний;
я твой и больше ничей!
марево горьких терзаний
в страсть обративший Алкей.

в любом силуэте, каждой строфой
я — вижу свою Сапфо.
Сонечка — утром ранним
в тугой лихорадке дыханья,
в каждом окошке стоящих зданий,
Сонечка! Вы марафон,
что я пробежать не в силах,
Сонечка! Вы — могила,
имечко ваше — звонкая жуть
колокола похорон.
Со-
неч-
ка!
нежностью бьется слог,

стройный чеканит марш
скачет у моих ног
бесится, входит в раж,
я ускоряю шаг,
город навис крылом,
дом закрывает дом
мерзким панельным плечом,
город смеется. наг,
жуток сознанием я.
разума голое тело
мечется оголтело,
улицы бьет барабан.
руки скрючены будто
или не будто а словно
Сонечка где ты?!!! тут в будке
щенок твой скучает по слову
чешется в кончиках пальцев
нежность фарфоровой кожи
Сонечка я отчаялся!
голоден и обезвожен!
Мечется улица — глупая!
пыль заметает след,
я холодею в ступоре —
Сонечки, кажется, нет.
Сонечка вроде не здешняя,
Сонечка где-то между?.. я
думаю, в мысли проплешины:
Сонечка, разве что, там,
где некому отдавать,
некого слать к чертям,
нечем взъяренную гладь
пьяного сердца колоть.

иссек шагами панельное брюхо,
изъеденные переулки,
ни слуха,
ни сплетни,
ни оплеухи,
(ни Сони) —
простая прогулка.

спокойных снов.



сколиоз тонких вен
отдается забытым склерозом
из гортани свернет папиросы
запах знойных осколочков дня

ослабевшая тень
в головы поворотах туманных
в засыпающей дымности пьяных
языков из слепого огня

им не дали сказать
о потере зрачков-самозванцев
и о трепетном льде белых пальцев
в молоке слезы рифм неточны

им закрыли глаза
больше вслух не моргают ресницы
оттого мне все сладостней спится
и плывут мои липкие сны

как в гречишном меду
я тону в полустертости спален
в полусмертной истертой спирали
заплетается сумрачность ног

в искаженных в бреду
ярких радужках тихо сопящих
затухание вздохов горящих
не разбудит гармонию строк

дочь фараона

из совиных лап канагавской пены
выскользну
из-под шерсти цветных равнин
ланью выпрыгну
на барханы песчаных перин
где отцовские руки бронзовые и смелые
где слова как младенцев кутают
в вязь
но народ наш гол
где хранит бедуин оранжевый
мой далёкий и тёплый дом
где смешно и весело мне дышать
где глаза нараспашку и губы в полуовале розовом
поют колыбельно ласковое с а т ы я*
вместо русского рубящего м о р о з ы