литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Варвара Скобелева
Диалог
Первый встречный, если ты, проходя, захочешь
заговорить со мною, почему бы тебе не заговорить
со мною?
Почему бы и мне не начать разговора с тобой?
Корней Чуковский «Мой Уитмен», «Тебе»
В Тверской улице был слышен лишь поспешный ход секундной стрелки часов. Раз, два, три, четыре… Секундная стрелка целует часовую каждые шестьдесят ударов, проявляя нежность или, наоборот, передразнивая.⠀⠀
По всей квартире запах специй.
Тишина. Тишина мешает. Сегодня ночью она хочет быть громкой и надоедливой.
В зале — большое окно и деревянный стол, на котором множество бумаг, карандашей, два забавных пера от подушки, пепельница. Наброски, рисунки, черновики, мятые письма и нераскрытые конверты. За столом человек. Автор. Он прикрывает глаза. Мерный ход часов успокаивает его мысли. Автор сидит на резном стуле, расправив спину, не сутулясь, сжимая в руках карандаш. Картина, достойная кисти Крамского: портрет невероятной болезни ̶ особое состояние организма, когда человек превращается в слово, мысль. За этим столом он кажется ребёнком: маленькие руки, свободная наивность в каждом движении, тёмные густые ресницы.
Автор открывает глаза и снова начинает записывать, вырисовывая неаккуратные портреты рядом со словами героев. Библейские черты лица, умные тёмные глаза. Глаза! Пепельный птичий взгляд: доверчивый, но наполненный редким пониманием и знанием. Тёмная борода, губы чуть сжаты. Автор откладывает карандаш, берёт в руки одно из писем, перечитывая его, улыбается, представляет образ Шуры и, рассмеявшись, громко произносит его фразу: «Пошто, мужики, зазря по степу мыкаемся?!» От усталости и этих слов, подходящих к ситуации, автор прикрывает глаза рукой, не переставая улыбаться своим мыслям. В Ланцелоте он находит черты Шуры. Через секунду ̶ маленький портрет рядом с фразой: «Ведь собаки великолепно знают, что за народ их хозяева. Плачут, а любят». «Нет, Офштейн. Шура ̶ суматошный итальянец, элегантный француз, меньшевик в пенсне. Ланцелот другой. Он проще. Так и представляю его: волосы взъерошенные, взгляд Ричарда Симпсона. Вот он, стоит в широкополой шляпе и старом пальто. И он совсем не герой, не рыцарь в этой нелепой шляпе. Следующая сцена: смотрит на архивариуса, говорит медленно, со вздохами. Ланцелот проще. В нём многое предсказуемо, многое можно угадать», ̶ автор откладывает мятые листы с начатым сценарием и снова берёт в руки старую библиотечную книгу.
Тишина. Тишина мешает. Сегодня ночью она хочет быть громкой и надоедливой.
В зале — большое окно и деревянный стол, на котором множество бумаг, карандашей, два забавных пера от подушки, пепельница. Наброски, рисунки, черновики, мятые письма и нераскрытые конверты. За столом человек. Автор. Он прикрывает глаза. Мерный ход часов успокаивает его мысли. Автор сидит на резном стуле, расправив спину, не сутулясь, сжимая в руках карандаш. Картина, достойная кисти Крамского: портрет невероятной болезни ̶ особое состояние организма, когда человек превращается в слово, мысль. За этим столом он кажется ребёнком: маленькие руки, свободная наивность в каждом движении, тёмные густые ресницы.
Автор открывает глаза и снова начинает записывать, вырисовывая неаккуратные портреты рядом со словами героев. Библейские черты лица, умные тёмные глаза. Глаза! Пепельный птичий взгляд: доверчивый, но наполненный редким пониманием и знанием. Тёмная борода, губы чуть сжаты. Автор откладывает карандаш, берёт в руки одно из писем, перечитывая его, улыбается, представляет образ Шуры и, рассмеявшись, громко произносит его фразу: «Пошто, мужики, зазря по степу мыкаемся?!» От усталости и этих слов, подходящих к ситуации, автор прикрывает глаза рукой, не переставая улыбаться своим мыслям. В Ланцелоте он находит черты Шуры. Через секунду ̶ маленький портрет рядом с фразой: «Ведь собаки великолепно знают, что за народ их хозяева. Плачут, а любят». «Нет, Офштейн. Шура ̶ суматошный итальянец, элегантный француз, меньшевик в пенсне. Ланцелот другой. Он проще. Так и представляю его: волосы взъерошенные, взгляд Ричарда Симпсона. Вот он, стоит в широкополой шляпе и старом пальто. И он совсем не герой, не рыцарь в этой нелепой шляпе. Следующая сцена: смотрит на архивариуса, говорит медленно, со вздохами. Ланцелот проще. В нём многое предсказуемо, многое можно угадать», ̶ автор откладывает мятые листы с начатым сценарием и снова берёт в руки старую библиотечную книгу.
«Нет, Офштейн, есть в этой пьесе то, до чего ты ещё не добрался, не дошёл. А дойти надо. Зачем растут липы на улице Драконовых лапок? Зачем танцы, когда хочется поцелуев?»
«А действительно, зачем? Интересный этот Бургомистр».
«Бургомистр жалок. Ты находишь интерес в его бессилии?» ̶ низкий голос за спиной автора. В ту же секунду в квартире выше люди начали ссориться друг с другом.
«Бургомистр безумен! Я нахожу интерес в его безумии», ̶ автор не оборачивается, не отрывается от пьесы. «"Я - чайник, заварите меня!" Посмотри же. Совершенный абсурд, чудесное притворство. И нём всё же есть сумасшествие».
«Безумные люди обладают душой. В этом их преимущество перед всеми. У Бургомистра души нет».
«И ты сам лишил его души».
«Лишил. За людьми без души интереснее всего наблюдать. В них нет сопротивления». «Разве это интересно?»
В комнате становится тихо. Молчание прерывают голоса в квартире выше: они всё громче и раздражённей. Автор прислушивается, закрывает глаза на секунду. Женский голос сверху наполняет всё движением. Хриплый смех.
«"…ты навсегда останешься в моём сердце" ̶ популярная песня. На его месте я бы давно испепелил её».
«Подожди, ты только прислушайся, как она говорит. Редкая женщина может так красиво ругаться. "Сила наша ̶ в наших слабостях" ̶ слышал такое? Фраза шекспировской Катарины из "Укрощения строптивой"».
«Ты когда-нибудь видел драконов, читавших Шекспира?»
«Нет, но надеялся на тебя. Это была бы деталь, ремарка в моём сценарии».
«Сила наша ̶ в слабости других».
«Не тебе говорить это».
Снова смех. Он стал более горьким; похож на неприятную пилюлю от бессонницы. Автор почувствовал шаги господина за спиной. С этой секунды голос перестал растворяться в пространстве, перестал быть невидимым. Он обрёл форму, можно было почувствовать его шаги и глубокое нечеловеческое дыхание.
«Неужели ты веришь в это?»
Господин подошёл к столу и аккуратно, не чувствуя сопротивления, вытянул книгу из рук автора. Они смотрели друг на друга несколько секунд, изучая черты. Так смотрит художник на натурщика: несколько секунд, а дальше ̶ чистое мастерство.
Господин чуть опустил голову: «Я сегодня попросту, без чинов». На его лице появилась улыбка. Он густо засмеялся, и смех этот был звуком бьющихся о землю камней.
«Тебе смешно. Тебе постоянно смешно. Ты смеялся, когда читал мои пьесы?»
«Твои пьесы разве смешные? Юмор ̶ лишь средство, не цель. Тот, кто понимает это, не смеётся, когда Герострат соблазняет жену повелителя Эфеса».
«Почему ты пришёл ко мне?»
«Я пришёл, потому что в твоих произведениях герои каждый раз убивают в себе дракона. Эта встреча должна была произойти».
Через несколько минут комната наполнилась табачным дымом. В квартире сверху кто-то начал играть на фортепиано.
«Они обезумели».
«Значит, у них есть душа. Тебе непривычно это?»
«А действительно, зачем? Интересный этот Бургомистр».
«Бургомистр жалок. Ты находишь интерес в его бессилии?» ̶ низкий голос за спиной автора. В ту же секунду в квартире выше люди начали ссориться друг с другом.
«Бургомистр безумен! Я нахожу интерес в его безумии», ̶ автор не оборачивается, не отрывается от пьесы. «"Я - чайник, заварите меня!" Посмотри же. Совершенный абсурд, чудесное притворство. И нём всё же есть сумасшествие».
«Безумные люди обладают душой. В этом их преимущество перед всеми. У Бургомистра души нет».
«И ты сам лишил его души».
«Лишил. За людьми без души интереснее всего наблюдать. В них нет сопротивления». «Разве это интересно?»
В комнате становится тихо. Молчание прерывают голоса в квартире выше: они всё громче и раздражённей. Автор прислушивается, закрывает глаза на секунду. Женский голос сверху наполняет всё движением. Хриплый смех.
«"…ты навсегда останешься в моём сердце" ̶ популярная песня. На его месте я бы давно испепелил её».
«Подожди, ты только прислушайся, как она говорит. Редкая женщина может так красиво ругаться. "Сила наша ̶ в наших слабостях" ̶ слышал такое? Фраза шекспировской Катарины из "Укрощения строптивой"».
«Ты когда-нибудь видел драконов, читавших Шекспира?»
«Нет, но надеялся на тебя. Это была бы деталь, ремарка в моём сценарии».
«Сила наша ̶ в слабости других».
«Не тебе говорить это».
Снова смех. Он стал более горьким; похож на неприятную пилюлю от бессонницы. Автор почувствовал шаги господина за спиной. С этой секунды голос перестал растворяться в пространстве, перестал быть невидимым. Он обрёл форму, можно было почувствовать его шаги и глубокое нечеловеческое дыхание.
«Неужели ты веришь в это?»
Господин подошёл к столу и аккуратно, не чувствуя сопротивления, вытянул книгу из рук автора. Они смотрели друг на друга несколько секунд, изучая черты. Так смотрит художник на натурщика: несколько секунд, а дальше ̶ чистое мастерство.
Господин чуть опустил голову: «Я сегодня попросту, без чинов». На его лице появилась улыбка. Он густо засмеялся, и смех этот был звуком бьющихся о землю камней.
«Тебе смешно. Тебе постоянно смешно. Ты смеялся, когда читал мои пьесы?»
«Твои пьесы разве смешные? Юмор ̶ лишь средство, не цель. Тот, кто понимает это, не смеётся, когда Герострат соблазняет жену повелителя Эфеса».
«Почему ты пришёл ко мне?»
«Я пришёл, потому что в твоих произведениях герои каждый раз убивают в себе дракона. Эта встреча должна была произойти».
Через несколько минут комната наполнилась табачным дымом. В квартире сверху кто-то начал играть на фортепиано.
«Они обезумели».
«Значит, у них есть душа. Тебе непривычно это?»
«Я видел людей, у которых была душа. И я изуродовал их души. Чуть позже те люди всё же находили счастье: искалеченные души невидимы, и потому им не было так страшно».
Удивительно, как нелепо ты обошёлся со своей силой».
«Я обошёлся со своей силой так, как это делал каждый, у кого есть власть. Автор, ты сам говорил, что Ланцелот предсказуем. Почему же тогда продолжаешь верить ему?»
«Потому что он убил дракона в себе».
«Он не убил в себе дракона. Ланцелот обрёл своего. А это страшнее, чем погибнуть в бою со мной».
В квартире сверху ̶ полонез Огинского. Автор встаёт со стула и подходит к окну. В этот момент метель за окном похожа на пшеничные колосья, на скопление обезумевших от чумы звёзд. Меж пальцев ̶ острый, чуть надломанный карандаш. Автор поворачивается к Господину лицом, теперь они наравне. Он может рассмотреть его лучше. Господин больше не улыбается. Перед ним ̶ бледный пожилой человек.
Шрам разрезал его правый глаз.
Кашель от дыма.
«Я обошёлся со своей силой так, как это делал каждый, у кого есть власть. Автор, ты сам говорил, что Ланцелот предсказуем. Почему же тогда продолжаешь верить ему?»
«Потому что он убил дракона в себе».
«Он не убил в себе дракона. Ланцелот обрёл своего. А это страшнее, чем погибнуть в бою со мной».
В квартире сверху ̶ полонез Огинского. Автор встаёт со стула и подходит к окну. В этот момент метель за окном похожа на пшеничные колосья, на скопление обезумевших от чумы звёзд. Меж пальцев ̶ острый, чуть надломанный карандаш. Автор поворачивается к Господину лицом, теперь они наравне. Он может рассмотреть его лучше. Господин больше не улыбается. Перед ним ̶ бледный пожилой человек.
Шрам разрезал его правый глаз.
Кашель от дыма.
Автор неловко, с ребяческой нежностью улыбнулся и отошёл от Господина ближе к окну.
«Не пиши об этом в сценарии, автор. Я не хочу, чтобы зрители запомнили меня таким».
«Она играет "Метель" Свиридова. Послушай.
Люди пишут такую музыку, а потом другие воспроизводят её, добавляя к переживанию автора своё переживание.
И как ты мог не дать им шанс?»
«Дурак. Я же обезопасил их. Те люди находились в луже, которая была их домом. Как же ты не понимаешь».
«Ланцелот спас их тогда, когда они не нуждались в спасении?»
«Ланцелот не спас их. Он избавил их от тирана, приняв его облик, став им. От такой роли трудно отказаться».
«Хочешь сыграть в шахматы или выпить кофе?»
«Ты когда-нибудь видел драконов, пьющих кофе и играющих в шахматы?»
«Нет, но надеялся на тебя. Это была бы деталь, ремарка в моём сценарии».
В квартире слышен лишь мерный ход часов.
Скорбный взгляд Господина сталкивается с доверчивым взглядом автора, и секундного столкновения никогда не будет достаточно, чтобы найти единый ответ на все вопросы. Инструмент замолкает.
Невероятное стечение обстоятельств, путешествие длиною в жизнь.
«Маленький человек, обладавший властью, сокрушил меня лишь тогда, когда сумел разложить мир на вес и на число, разъять гармонию. Чуть позже он забудет меч, символ доблести, и из всех насилий, произведённых им, выберет самое страшное ̶ воспитание».
«Ты противоречишь тому, кто создал тебя?»
«Я лишь пытаюсь помочь тебе найти истину».
«Твой создатель мыслил иначе».
«Но сейчас я говорю с тобой.
Перед тобой мятые листы бумаги и нескончаемые портреты рядом с репликами. Ты создаёшь произведение.
Подумай иначе, представь всё по-другому».
«Ты считаешь Ланцелота простаком?»
«Никогда».
«Я хочу оставить человеку надежду на хороший конец».
Мерный ход часов успокаивает мысли автора.
Усталость обнимает его за плечи, касается маленьких аккуратных кистей рук. На столе множество бумаг, карандашей, два забавных пера от подушки, пепельница. Кажется, в эту секунду усталость проникла во всё мироздание: люди в меховых шапках застыли на остановке, подобно греческим статуям. Глотая дух и материю, они не спешат на работу, засыпая в холодном трамвае, впитывая в себя мудрость мерно стучащих колёс.
В это время автор сжимал в руках мятые листы бумаги ̶ сценарий готов. Он сидел в мягком кресле, на его коленях ̶ плед, что поздно ночью принесла Люба.
Распавшись в искры, угасли слова Господина Дракона, оставив след на бумаге автора.
«Не пиши об этом в сценарии, автор. Я не хочу, чтобы зрители запомнили меня таким».
«Она играет "Метель" Свиридова. Послушай.
Люди пишут такую музыку, а потом другие воспроизводят её, добавляя к переживанию автора своё переживание.
И как ты мог не дать им шанс?»
«Дурак. Я же обезопасил их. Те люди находились в луже, которая была их домом. Как же ты не понимаешь».
«Ланцелот спас их тогда, когда они не нуждались в спасении?»
«Ланцелот не спас их. Он избавил их от тирана, приняв его облик, став им. От такой роли трудно отказаться».
«Хочешь сыграть в шахматы или выпить кофе?»
«Ты когда-нибудь видел драконов, пьющих кофе и играющих в шахматы?»
«Нет, но надеялся на тебя. Это была бы деталь, ремарка в моём сценарии».
В квартире слышен лишь мерный ход часов.
Скорбный взгляд Господина сталкивается с доверчивым взглядом автора, и секундного столкновения никогда не будет достаточно, чтобы найти единый ответ на все вопросы. Инструмент замолкает.
Невероятное стечение обстоятельств, путешествие длиною в жизнь.
«Маленький человек, обладавший властью, сокрушил меня лишь тогда, когда сумел разложить мир на вес и на число, разъять гармонию. Чуть позже он забудет меч, символ доблести, и из всех насилий, произведённых им, выберет самое страшное ̶ воспитание».
«Ты противоречишь тому, кто создал тебя?»
«Я лишь пытаюсь помочь тебе найти истину».
«Твой создатель мыслил иначе».
«Но сейчас я говорю с тобой.
Перед тобой мятые листы бумаги и нескончаемые портреты рядом с репликами. Ты создаёшь произведение.
Подумай иначе, представь всё по-другому».
«Ты считаешь Ланцелота простаком?»
«Никогда».
«Я хочу оставить человеку надежду на хороший конец».
Мерный ход часов успокаивает мысли автора.
Усталость обнимает его за плечи, касается маленьких аккуратных кистей рук. На столе множество бумаг, карандашей, два забавных пера от подушки, пепельница. Кажется, в эту секунду усталость проникла во всё мироздание: люди в меховых шапках застыли на остановке, подобно греческим статуям. Глотая дух и материю, они не спешат на работу, засыпая в холодном трамвае, впитывая в себя мудрость мерно стучащих колёс.
В это время автор сжимал в руках мятые листы бумаги ̶ сценарий готов. Он сидел в мягком кресле, на его коленях ̶ плед, что поздно ночью принесла Люба.
Распавшись в искры, угасли слова Господина Дракона, оставив след на бумаге автора.
Верстка: Бондалет Анастасия