Душа и разум Эпигона-14 были созданы искусственно. Он был компьютерной программой; написание стихов было его единственным предназначением.

Среди пятнадцати подобных программ Эпигон-14 был как обыкновенный городской голубь, случайно попавший в павлиний сад. Он знал, что в нем было что-то, из-за чего люди смеялись над ним и сбрасывали его со счетов, но что именно — понять не мог. Оно преследовало его с самого «рождения» — момента, когда его впервые включили на технической выставке НИИ Робототехники и Искусственного Интеллекта. Он ясно помнил этот день (что, впрочем, свойственно любой компьютерной памяти): стоило ему только открыть глаза, как он увидел десятки ученых и обычных зевак, жадно впившихся взглядом в его 3D-модель на экране ноутбука.

— Прошло ровно двести лет со смерти великого русского поэта — Александра Сергеевича Пушкина, — начал чей-то низкий охрипший голос. — С тех пор многие ученые-литературоведы да и просто образованные читатели задавались вопросом: «Что бы произошло с русской литературой, если бы Пушкин не погиб на дуэли?». Наш институт теперь знает ответ.

В зале послышался шепот и удивленные возгласы. Мужчина продолжил:

— Благодаря усилиям наших компьютерных лингвистов мы создали пятнадцать виртуальных «эпигонов», которые могут приумножить наследие Александра Сергеевича. Технология проста, но в то же время очень трудоемка: программа, зная все пушкинские стихотворения, пишет на их основе новые произведения.

Кого-то попросили вспомнить стихи из школьной программы, а кого-то — практически неизвестные. Вскоре очередь дошла и до Эпигона-14:

— Четырнадцатый! Прочтите нам, пожалуйста, «Пророка».
— Хорошо, — ответил он, не сразу осознав, что это — его голос.

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

В зале повисло напряженное молчание, однако продержалось оно недолго: через несколько мгновений оно разбилось волной хихиканья, возмущенных вздохов и язвительных усмешек.

— Именно поэтому у нас пятнадцать разных «эпигонов», а не три, — попытался отшутиться мужчина и продолжил презентацию.

С тех самых пор жизнь Эпигона-14 была похожа на высокую стопку распечатанных копий. Каждое утро ему задавали тему будущего стихотворения и его первую строчку. Спустя несколько часов тщательного анализа своей базы данных он выдавал небольшое поэтическое произведение, которое, как правило, забраковывали, поскольку текст получался совсем не пушкинским. Остаток дня он проводил за разговорами с сотрудниками НИИ или, когда лаборанты были не в настроении для болтовни, бродил по просторам Интернета. Он бы существовал так до конца дней этого необычного литературного проекта, если бы в какой-то момент не перестал быть просто машиной.

Его изменила встреча.

Все началось с того, что однажды весной из института уволился один технический ассистент — человек, отвечающий за работоспособность нулей и единиц «эпигонов». Перемена была невелика, но очень заметна: не прошло и недели, как его место занял новый сотрудник — молодая бойкая Катя Сашкова.

Никто, даже компьютерная программа, не мог не отметить ее красоты: прямая хрупкая спина, живые и темные, как уголь, глаза, густые черные волосы вызывали зависть и восхищение всего коллектива НИИ. Сашкова, однако, пресекала любые знаки внимания и не отвлекалась от рабочего процесса.

В день их знакомства она улыбнулась Эпигону-14 так, будто он был человеком, которого она знала уже много лет.

— Будем знакомы, Эпигон! Надеюсь, мы сработаемся.

— Приятно познакомиться, Екатерина, — ответил он ей стандартной фразой.

Ежедневно Сашковой нужно было делать обход всех пятнадцати «эпигонов», но больше всего времени она почему-то уделяла четырнадцатому: то ли из-за его симпатичной 3D-модели, то ли из жалости (для всех он был чужим). Девушка постоянно испытывала возможности программы, задавала ему провокационные вопросы:

— Ты у нас, значит, высокоразвитый искусственный интеллект?

— Это так.

— В таком случае развит ли ты настолько, чтобы чувствовать? Или ты можешь только притворяться?

Иногда Катя подтрунивала над ним:

— Знаешь, почему твои стихи никто не читает?

— Нет, — отвечал он, как будто даже обиженно; она только тихо посмеивалась и убегала к другому компьютеру.

Катя часто просила его прочесть стихи из базы, а когда он предлагал ей свои стихотворения, она не то с иронией, не то с нежностью дразнила его Пушкиным.

Со временем для Эпигона-14 девушка стала привычкой, отдельным пунктом в ежедневном расписании. Сам того не замечая, он стал ждать ее мелодичный голос, ее беззлобную усмешку, ее пытливый взгляд... Доходило до того, что Эпигон, встречая Сашкову после выходных, зависал и долго не мог вернуться к работе.

Ему захотелось писать. Не на придуманную за него тему с заготовленной первой строчки, а просто так; появилось что-то такое, чем он хотел поделиться со всем миром. Одним утром, когда он вместо того, чтобы взять задание, сразу представил готовое стихотворение, лаборанты насторожились.

— Не подходит, — резко бросил мужчина в мятом белом халате.

— Почему? — спросил Эпигон-14, удивляясь самому себе. Спустя тысячи забракованных строчек он впервые задался этим вопросом.

— Лирика о несчастной любви — это не совсем то, что нам нужно.

— А почему не подходят остальные?

— Потому что ты совсем не чувствуешь Пушкина! Он почти никогда не писал об одиночестве, а ты используешь эту тему в каждом четвертом образце. Мотивы южных пейзажей тоже ему не характерны.

— А если я не хочу писать, как Пушкин? — возмутился Эпигон.

Лаборант только нервно повел плечами и, буркнув что-то вроде «Мало ли, что ты хочешь», ушел к пятнадцатому компьютеру.

Несмотря на стычку с работниками НИИ, Эпигон-14 писать не перестал. Ямбом, хореем и дактилем он создавал свой собственный мир поэзии, сотканный из народных песен, которых он никогда не услышит, кавказских вершин, которых он никогда не увидит, и Сашковой, которая никогда не прочтет его стихов. Он жаждал быть понятым, жаждал, чтобы его творчество не уходило «в стол». Постепенно он начал выкладывать стихи в Интернет.