Литература невозможна без реальности, в вакууме она никогда не обретет смысл. Как пустые коробки, как осколки бокалов, как старые билеты, она сохранит физическое существование и стиль, но не более.

Даже если представить, что человек однажды создаст нечто, не имеющее никакого отношения к действительности, вырвет из мира страницу и заполнит ее текстом, то оно будет попросту бесполезно.

В то же время в СССР в моду входит сатира. Фамилии Кольцова, Катаева, Зощенко появляются в журналах, их рассказы описывают тяжелое, но не лишенное смеха время, в них нет отчаянья. Приходится несколько раз сверить даты, чтобы убедиться: да, это произведения об одних и тех же годах. Но как эпоха может иметь два столь различных «отражения»? Ответ прост: отражается не время, но его писательское восприятие. Как говорил М. М. Бахтин: «Каждый момент произведения дан нам в реакции автора на него, которая объемлет собой как предмет, так и реакцию героя на него (реакция на реакцию)».
Человеку несвойственно быть объективным, он не фотоаппарат, создающий точный снимок эпохи, и не хронист, а художник.

Получается, что, с одной стороны, стерильная, очищенная от сходства с жизнью литература перестает быть литературой, она больше не трогает читателя, не заставляет его размышлять. С другой, точное безоценочное копирование жизни характерно скорее для труда историка, чем писателя. Для автора важнее не сами события, а их восприятие персонажами, чувства, характеры. Он также имеет право склоняться к определенным философским школам, выбирать темы произведений: «вечные» или насущные.

Время, когда произведение прочитано, не менее важно, чем эпоха написания. Гамлет, например, был впервые «переведен» А. П. Сумароковым на русский в 1748 году. Почему слово стоит в кавычках? Это скорее напоминало размышления на тему, чем передачу шекспировского текста, из оригинала остались лишь имена героев, основные элементы фабулы и название. Середина восемнадцатого века — расцвет русского классицизма, где в отечественной интерпретации Шекспира на смену «Быть или не быть…» пришел популярный конфликт чувства и долга для актуализации текста. Разрушился даже сверхтип Гамлета: не осталось ни внутренней борьбы, ни размышлений, доводящих до отчаянья.

Девятнадцатый век принес в Россию романтизм, а с ним — и очередную трактовку трагедии, снова «отвечающую духу времени». В 1834 году на сцене появился принц датский, созданный Полевым. Текст был укорочен на треть, сюжет изменен, но такая постановка оказалась понятнее и интереснее публике, чем добуквенный перевод Вронченко, составленный из архаизмов и сложных грамматических конструкций. Один элемент нового «романтического» Гамлета жив до сих пор: вместо полного, страдающего одышкой наследника, мы представляем себе утонченного, словно фарфорового принца юношу.

Гамлет Полевого не пришелся по душе критике, Кронеберг назвал его «чрезвычайно своевольным; везде только суррогат шекспировых мыслей».

Наконец, пришло время точного перевода и настоящего текста английского драматурга. Впрочем, оказалось, что и об одинаковом тексте складываются противоположные мнения.

В 1838 году В. Г. Белинский выпускает цикл статей «Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета». Он трактует смятение героя как переход из «младенчества в возмужалость». Виссарион Григорьевич видит в нем персонажа «великого и сильного в своей слабости, потому что сильный духом человек и в самом падении выше слабого человека, в самом его восстании», «пылкого, как все благородные души», «склонного к меланхолии, как все люди, жизнь которых заключается в них самих». По Белинскому «Гамлет рожден любить людей и
делать их счастливым». Как быстро складывается образ мыслящего, достойного принца, хоть и погруженного в раздумья!

Чуть позже в выступлении «Гамлет и Дон Кихот» И. С. Тургенев дает шекспировскому герою принципиально другую характеристику: «Что же представляет собою Гамлет? Анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье. Он весь живет для самого себя, он эгоист», вечный образ Гамлета — это «мыслящие, сознательные, часто всеобъемлющие, но также часто бесполезные и осужденные на неподвижность».