Природа сделала так, что я не вижу в темноте, в отличие, например, от котов. Но коты с любой стороны ─ странная и восхитительная выдумка, только они давно к этому привыкли. Вот если бы у меня сейчас были черные глаза кошки, в которых мельчайшие отсветы создают чёткую картину темной комнаты, я бы увидел тонкое запястье и большую ладонь, сжимающую карандаш, двигающийся легко и изящно, как фигурист, совершенно без раздумий ─ его хозяин будто знал заранее, куда его нужно вести, и посылал грифель в этом направлении без всякой помощи зрения. Затем я бы увидел ложащийся на поверхность листа рисунок, ─ восхитительный пейзаж в алых и синих тонах, своей точностью похожий на старинные гравюры. Я бы увидел, как в пасмурное небо с поверхности бумаги поднимаются крыши зданий и шпили готических башен, как рельефно выступают чешуйки каменных стен и мостовых, как чернеют по краям и вдалеке голые кроны вязов и светятся цветущие магнолии.

Подняв глаза от рисунка, больше похожего на фотокарточку, я бы увидел лицо подростка, острое и вытянутое, словно у лисицы. Волосы ночного художника напоминали мягкую шерсть, а глаза были плотно закрыты.

Подросток спал. Но рисовал он так же, как люди рисуют обычно, только более решительно и точно проводил линии. Казалось, он обводит невидимый контур, который можно разглядеть только широко закрытыми глазами. Когда к рисунку нечего было добавить, карандаш неожиданно упал из разжавшихся пальцев, как трава после взмаха косы. Стул опустел. Ночной художник очутился в постели. Это было похоже на быструю смену кадров в кино.

Его щёки горели.

Теперь он совсем не отличался от спящего обычным сном.

В борьбе за жизнь он ненадолго забыл про кольцо, а когда наконец после кипятка и непонятного ржавого кряхтения сверху полилась теплая вода, оно тут же попыталось смыться вместе с водой, слетев с пальца. Быстро наступив на него, подросток отключил воду, уже предвкушая новую схватку с кранами, и поднял кольцо. Если б хоть один мой глаз был кошачьим, я бы мог увидеть, как Ким думает: «Стоять! Ты ещё можешь понадобиться!» Усевшись на скользкий пол, он стал рассматривать кольцо. Странно, что оно поменялось именно сейчас ─ и странно, что то, что уже перестало быть его именем, стерлось с перстня. Если бы серебряное кольцо почернело, это было бы проще объяснить. Незачем долго думать о знаках и смыслах: может оказаться, что ни того, ни другого не было.

Он примерил кольцо на другие пальцы. Надежнее оно село на указательном. Снова включил воду, и жужжащее чувство непонимания всего, что происходит вокруг, стало уходить на второй план, растаяла усталость и неприятное ощущение беспомощности. Парень заулыбался. Нежарко.

Вернувшийся в номер подросток был похож на мокрого котенка в тепле. Довольный и расслабленный, он пошел обратно к кровати, зацепив лежащий на столе лист. Поднимая его с пола, он понял, что это опять «тень сбежала». Это был его рисунок, совсем свежий, только он не помнил, когда нарисовал его. Он видел высокие крыши и среди них выпуклый купол еврейского храма, вязы и магнолии, каменные здания и мостовые ─ тянущийся к небу незнакомый город. Впрочем, ничего необычного ─ не в первый раз. Парень положил лист обратно на стол, решив подумать над его судьбой с утра. Он не заметил, как уснул.

Утром на пороге комнаты он обнаружил толстый конверт:

«Киму Комлину, г. Санкт-Петербург, ул. Правды, гостиница «Магистериум», в № 22».

Это была единственная фраза на конверте. Марок и почтовых штампов не было.

Письмо от Лилы.
Её крупный круглый почерк.

Сегодня мы в Праге. Этот город похож на спящего дракона: он кажется менее реальным, чем Вена или Дрезден ─ чем любое другое место. Он чем-то похож на Кац: только Кац ─ город, сложенный из книг, а Прага каждым своим камнем сказка, веселая или мрачная, неважно ─ зависит от освещения. Впервые я сама чувствовала себя зрительницей на собственной премьере. Музыка в Праге звучит по-другому: голоса исходят не от певцов, музыка доносится не от оркестра. Она будто… будто повсюду. Она громом падает с потолка и стелется по земле легкой вибрацией, пропитывает кресла, сцену, зрителей и музыкантов, звучит сквозь них, но источник её невидим.

Этот город кажется мне дверью, за которой находится понимание музыки, или нечто такое, что все ощущают, но никто не понимает, что все пытаются и не могут объяснить.

Если говорить про маленькие радости, то я подсела на здешние чипсы. Они не похожи на те, что продаются у нас. Здесь это картофельные спирали на палочках. Когда я впервые увидела их, то подумала, что это очередное местное колбасное божество мясное блюдо, но нет — картофельное. Чипсы галактического масштаба. Брамбурками их называют.

Ну, что же, на этом я заканчиваю свое маленькое письмо…

Нет, письмом это не назовешь. Приложение к тому письму. Прости, пишу второпях. График у нас дикий. Ответь скорее!

Надеюсь, скоро увидимся,

Лила

23 апреля 2014 года, Прага».

На обороте карточек были напечатаны, довольно мелко, тексты. «О чем помнят пражские улицы» ─ прочел он заголовок одной из них.

«В пору своей молодости Прага была немощёной, и все улицы города были затоплены вязкой грязью. Люди никак не могли найти подходящего камня, чтобы прекратить свои мучения ─ любой камень тонул в грязи, а она поднималась ещё выше, уже подступая к окнам первых этажей.

Одной ночью раздался страшный грохот, тряслись дома. По узким улицам города проползал гигантский змей. Площади и улицы пошли трещинами.

Утром перепуганные пражане вышли на улицы и увидели, что змей до сих пор там, что тело его ─ призрачное, полупрозрачное. Они набросились на него, но не смогли его ранить. Чешуя его оказалась слишком крепкой. Когда же первый страх прошел, люди поняли, что на улицах лежит только старая змеиная кожа, сброшенная ушедшим чудовищем. Теперь люди пытались найти способ убрать её, но она была слишком тяжелой и прочной. День за днем чешуя сохла на солнце. Большая часть грязи ушла в трещины и ямы, заделав их, и когда кожа вросла в землю и задубела, сделавшись камнем, она стала пражской брусчаткой».

Ким долго вглядывался в открытку, представляя прозрачную змеиную чешую… «Дыру в форме Змея». Вглядываясь в изображение мощенных человеческими руками улиц, он увидел, что кольцо стало золотым, словно его потерли о философский камень. Если бы у меня были глаза кошки, я бы увидел полупрозрачную кожу подростка у порога. Она медленно обращалась в глину. Подросток зевнул. Его опять клонило в сон. Как бы он не сопротивлялся, но спать по четыре часа в сутки ещё ни для кого не заканчивалось бессонницей. Хотя сегодня он мог и поспать. Рисунки можно продать и завтра…

Он сел, упершись взглядом в повторяющиеся, как рекурсивные картинки, образы, ─ без мыслей, без движения. Он почувствовал, как кровь застаивается в ногах, как немеют пальцы, как темнеет в глазах… как желтеет в глазах. Его ватные ноги стали каменными. Кошка, забравшаяся по карнизу на подоконник, видела, как он думает: «Когда я в камень сваляю вату… шерсть. Там было "шерсть". В той песне была шерсть. В какой?..» Слово «песня» провалилось глубже, чем мысли, и вместо голоса стало ощущением. Он провел языком по нёбу, по зубам. Он ещё не статуя. Статуи не водят языками по нёбу. У большинства статуй нет ни языка, ни неба. И у статуй ноги не бывают ватными. Даже у колоссов. У колоссов глиняные ноги… Бррр.

Он чуть не задремал.

Протянул руку к следующей карточке, и зажав в зубах карандаш, стал читать:

«Об основательнице Праги.

В седьмом веке от Рождества Христова Прагу основала славянская княжна Либуша, правившаяся этими землями вместе со своим мужем Пршемыслом. Либуша была вещей женщиной, и однажды, стоя на холме и вглядываясь в воды Влатвы, она увидела, как поднялся каменный город по оба берега реки, как перекинулись через реку мосты, и шпили, совсем невероятные, тянулись к небу. И сказала мужу: «Вижу здесь великий град ─ слава его дойдет до небес». Приказала она построить замок на месте, где человек, чьего имени никто не знал, ставил порог для строящегося дома. «И так как перед порогом должны низко кланяться все, даже самые знатные люди, нареките замок Прагой…»

Голова спящего накрыла карточку. Где-то полчаса дремал он на столе неподвижно, а потом, будто при смене кадров, он оказался стоящим у стола. Нет, теперь он не рисовал. Легким движением ноги он отправил стул в дальний угол. Грохот удара бедной мебели о стену не разбудил его.

Он сбросил все рисунки на пол, сел рядом с ними, устелил листами пол перед собой. Совершенно осознанно, по какой-то непонятной системе, подросток перемещал и откладывал листы. Их было… Казалось… нет, их было несколько тысяч. Он встал с несколькими листками в руках и открыл ящик стола. Подросток рассовывал кнопки, скотч, скрепки по карманам, как шпаргалки перед контрольными. Он закреплял рисунки на стенах так, что они совмещались: один подходил к другому, был его логическим завершением. На полу он аккуратно раскладывал и закреплял скотчем серо-бордовые изображения брусчатки. По центру восточной стены поднялась Староновая синагога. На южной появились большие часы ─ Пражские куранты. У самого потолка повис на одной руке человек ─ Зигмунд Фрейд. Плоские изображения врывались в трехмерное пространство, обретали объём, силу, искажали реальность. Комната площадью два на три метра выросла до размеров огромного закольцованного города. Совершенно пустого города. Никого, за исключением его архитектора, не было, но зато из упавшего почтового ящика на одной из улиц выпали письма. Потолок, выкрашенный голубой краской, стал казаться небом. Художник поставил на место последний лист и упал без сознания на брусчатку. Карандаш, который он грыз, выпал из его рта. На огрызке блеснули буквы: «Emet».

С книжной полки, слившейся с витриной сувенирного магазина, упала и раскрылась книга.

Он приподнялся на локтях. Из-под его ладони что-то выскользнуло. Это был небольшой томик рассказов. Его взгляд привлек эпиграф к рассказу под названием «Эскапист», начинающимся на открытой странице. Он выделялся оформлением и ещё тем, что был написан на английском (Ян ещё подумал, что автор хотел выпендриться):

The spider holds a Silver Ball
In unperceived Hands –
And dancing softly to Himself
His Yarn of Pearl – unwinds –

He plies from Nought to Nought –
In unsubstantial Trade –
Supplants our Tapestries with His –
In half the period –

An Hour to rear supreme
His Continents of Light –
Then dangle from the Housewife's Broom –
His Boundaries – forgot. [1]

Эта странная мисс Дикинсон

«Эта странная мисс Дикинсон». Прочитав эту фразу, Ян вспомнил: он листал эту книгу совсем недавно. Антология современных авторов, о которых все что-то слышали, но сказать ничего определенного не могли. Подросток ещё долго пытался найти нормальный перевод этого стихотворения, но оказалось, что Сеть знает не все (а он ещё подумал, что автор хотел выпендриться…)

Но даже то, что он смог: прочитать вслух, понимая около половины слов, и найти смысловой перевод в Яндексе ─ заставило его полюбить эти стихи.

Тут он прервал свои размышления.

─ Меня убьют!
─ Как такое можно натворить во сне?!
─ Я бы в нормальном состоянии никогда!..

Ян подскочил к двери, хотел закрыть её, но понял, что привычной защёлки нет. Это была не та дверь. Это была нарисованная дверь, но её ручка… в его руке. Она была объёмной. Настоящей.

Если бы у него был кошачий глаз, он бы увидел, как реальность исказилась и размылась, как она вышла из окоченения и стала напоминать пластилин или глину. Его взгляд упал на слово «Голем» на открытке.

─ Это Голем, ─ вдруг сказал подросток, не совсем понимая, что это значит. Это было как с современными писателями ─ он что-то слышал, конечно, но…
─ Но это: вся комната, вместе со мной ─ Голем. И это я даю ему жизнь.

Кровать, окно, телефон ─ все осталось. Интерьер гармонично слился с городским пейзажем. Кровать стала частью прилавка с бамбурками, за которым никого не было. Окно осталось окном, только перекочевало на стену какого-то дома. «Telefonní automat» ─ значилось над старинным станционарным аппаратом. Но монетоприёмника не было. Все-таки закрыв дверь номера на защёлку, он подошел к «Telefonní automat» и стал набирать ещё не забытый номер: восемь, девятьсот три… долгие гудки…

Нет ответа.

Ян прошелся по комнате… по мостовой.

Он подошел и взялся за нарисованную дверную ручку. На кольце появился камень ─ красный кошачий глаз. Комлин открыл дверь и увидел, что за ней улочки, здания и площади продолжаются. Градчаны.

«Что это ─ Градчаны?» ─ теперь у него были вопросы. Он, пригнувшись, перешагнул порог.