литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
ДИАНА ЗАВЬЯЛОВА
У Эрмитажа
март 2018 года
Люди спешили. Нет, они не были заняты. Убегали от холода. Кто-то в кафе, кто-то домой, кто-то в кино, а кто-то в гости. Но Альберт Сергеевич шел медленным шагом, никуда не спеша. Он ничем не выделялся: серое пальто, серый шарф, черные перчатки, черный портфель. Только улыбался как-то по-цветному, по-доброму. Мимо проносились лица, которые Альберт Сергеевич не успевал разглядывать.
«Если бы у меня были внуки, я бы оставил им свои мысли, наблюдения. Ах, что-то сердце колет… Впрочем, не надо об этом думать. Вот мы все здесь… Я тут. Шагаю по улице. Вижу погоду, которая кому-то кажется мерзкой, а кому-то приятной. Вижу довольные и недовольные лица. Вижу солнце, окутанное туманом. Так красиво… Может быть, начальство вообще не бывает добрым? Ужасно, когда женщины плачут: сердце начинает плакать вместе с ними. А из-за чего плачут? Не всегда понятно, отчего плачут, но Любку я понимаю. Ах, за что они так с ней? Она старается, а они критикуют. Когда-нибудь поймут: стажеры не становятся профессионалами сразу, особенно молодые. Надо бы купить ей конфет… Ой, а у этого мужчины собачка веселее его самого. Вот это новость: мне улыбнулся спаниель! Запишу в тетрадь. В свою любимую красную тетрадь. Своим любимым красным карандашом», — думал Альберт Сергеевич.
«Если бы у меня были внуки, я бы оставил им свои мысли, наблюдения. Ах, что-то сердце колет… Впрочем, не надо об этом думать. Вот мы все здесь… Я тут. Шагаю по улице. Вижу погоду, которая кому-то кажется мерзкой, а кому-то приятной. Вижу довольные и недовольные лица. Вижу солнце, окутанное туманом. Так красиво… Может быть, начальство вообще не бывает добрым? Ужасно, когда женщины плачут: сердце начинает плакать вместе с ними. А из-за чего плачут? Не всегда понятно, отчего плачут, но Любку я понимаю. Ах, за что они так с ней? Она старается, а они критикуют. Когда-нибудь поймут: стажеры не становятся профессионалами сразу, особенно молодые. Надо бы купить ей конфет… Ой, а у этого мужчины собачка веселее его самого. Вот это новость: мне улыбнулся спаниель! Запишу в тетрадь. В свою любимую красную тетрадь. Своим любимым красным карандашом», — думал Альберт Сергеевич.
Альберт Сергеевич подошел к Эрмитажу и увидел огромную очередь. Выстроившихся длинной лентой людей, казавшихся умными и культурными. Альберт Сергеевич встал за мужчиной, который глядел серьезно и под определенным углом очень даже сурово. Тот держал в покрасневших от холода руках книгу «Основные положения экзистенциализма» и глядел в нее, не перебирая глазами строчки, как обычно бывает во время чтения.
Альберт Сергеевич аккуратно взглянул на страницы через плечо. Увидел, что мужчина только начал читать книгу и находится еще на первой странице. Попробовал прочитать первые строчки – не вышло.
«Он занимается философией, такой сложной и абстрактной наукой! Может быть, он станет великим мыслителем и даже ответит на вопрос о смысле жизни… Я вот не могу читать такие книги. Они мне не интересны. И я давно определил для себя смысл жизни. Смысл жизни в том, что мы оставим после себя. Если бы у меня были внуки, я бы обязательно передал им свои мысли. Сердце колет, не буду об этом», — не переставал думать Альберт Сергеевич.
За Альбертом Сергеевичем уже выстроилось немало народу. Ему сделалось скучно, и он решил себя развлекать: перестал думать о своем, смотреть в землю и улыбаться, а стал слушать, что говорят вокруг и наблюдать за людьми.
Говорила девушка. Ее отделяли от Альберта Сергеевича несколько человек, но было хорошо слышно, потому что говорила она нарочито громко:
«Он занимается философией, такой сложной и абстрактной наукой! Может быть, он станет великим мыслителем и даже ответит на вопрос о смысле жизни… Я вот не могу читать такие книги. Они мне не интересны. И я давно определил для себя смысл жизни. Смысл жизни в том, что мы оставим после себя. Если бы у меня были внуки, я бы обязательно передал им свои мысли. Сердце колет, не буду об этом», — не переставал думать Альберт Сергеевич.
За Альбертом Сергеевичем уже выстроилось немало народу. Ему сделалось скучно, и он решил себя развлекать: перестал думать о своем, смотреть в землю и улыбаться, а стал слушать, что говорят вокруг и наблюдать за людьми.
Говорила девушка. Ее отделяли от Альберта Сергеевича несколько человек, но было хорошо слышно, потому что говорила она нарочито громко:
— Да-да, ты знаешь, видела я эту картину… Как там ее называют? А, «Последний день Помпеи». Так вот, я считаю, что Шишкин очень постарался. Видна широкая авторская кисть. Столько в этой картине трагедии и боли. Мне прям плохо стало, — девушка явно понимала в живописи лучше Брюллова, написавшего картину, о которой она говорила.
Подруга девушки ничего не ответила: ей было и смешно, и неловко делать замечания (смешно, потому что ошибки до абсурда глупы, неловко, потому что внимание соседей было бы привлечено, и подруга оказалась бы в неловком положении). Оля (так звали девушку с обширными знаниями и тонкой душой) давила из себя умные слова, фамилии художников и названия картин. И пусть маринисты путались в ее голове с пейзажистами, чувствовала Оля себя уверенно и полагала, что вся очередь слушает и поддакивает. Тут у философа-экзистенциалиста матом зазвонил сотовый телефон, пополнивший словарный запас очереди в два с половиной раза.
— Что? Кто сказал? Куда идти? Сейчас? А он не офигел? Да ладно, сам подойду, мне недалеко, — мужчина постоял в нерешительности на месте, а потом сорвался и убежал. Место освободилось.
Как это часто происходит, один верно или неверно поданный пример подхватывается другими, начинается цепная реакция. Так вышло и в этот раз. После бегства мыслителя подростки позади Альберта Сергеевича еще какое-то время стояли, притворяясь, что у них и в мыслях нет уйти отсюда. Они стояли, делая вид, что намерены держаться до конца. Благородно смотрелось. Но прошло семь минут тридцать семь секунд — и толпа друзей ушла, вежливо попросив Альберта Сергеевича придержать их место. Через три минуты пятьдесят четыре секунды две подружки тоже ушли со словами: «Можете, пожалуйста, сказать, что за вами занято, я думаю, эти ребята перед нами больше не придут».
— Что? Кто сказал? Куда идти? Сейчас? А он не офигел? Да ладно, сам подойду, мне недалеко, — мужчина постоял в нерешительности на месте, а потом сорвался и убежал. Место освободилось.
Как это часто происходит, один верно или неверно поданный пример подхватывается другими, начинается цепная реакция. Так вышло и в этот раз. После бегства мыслителя подростки позади Альберта Сергеевича еще какое-то время стояли, притворяясь, что у них и в мыслях нет уйти отсюда. Они стояли, делая вид, что намерены держаться до конца. Благородно смотрелось. Но прошло семь минут тридцать семь секунд — и толпа друзей ушла, вежливо попросив Альберта Сергеевича придержать их место. Через три минуты пятьдесят четыре секунды две подружки тоже ушли со словами: «Можете, пожалуйста, сказать, что за вами занято, я думаю, эти ребята перед нами больше не придут».
Женщина с ребенком, стоящая перед Альбертом Сергеевичем, сообразила, что может уйти, погреться, но возвращаться ей не хотелось. Она резко повернулась к Альберту Сергеевичу и произнесла: «У меня тут ребенок мерзнет, вы можете мне очередь занять, пожалуйста?». Ребёнок напоминал капусту — чувствовалась заботливая рука матери: и шарф, и варежки, и три кофты, да еще ежесекундное натягивание шапки на лоб. Женщина ушла, у нее уважительная причина. Ребенок.
Позади Альберта Сергеевича появился новый персонаж. Худощавый высокий парень с темными волосами и красным шарфом. Парень впервые выбрался в музей: все некогда было. Он стоял и считал минуты, чтобы уйти не просто так, а как по-настоящему замерзшему человеку. Отсчитал, но долго не решался подойти к Альберту Сергеевичу. Боялся, что тот откажет, а уходить просто так как-то слабохарактерно и не по-взрослому. Решился, потрогал за плечо Альберта Сергеевича и открыл рот, чтобы произнести слова, которые в этой очереди слышали уже не один раз, но Альберт Сергеевич опередил:
— Да, конечно, я придержу ваше место, можете идти, — он не смотрел с упреком, не говорил «да сколько ж можно». Продолжал улыбаться.
— Сп-сп-спасибо вам, б-б-большое, — парень был удивлен и немного растроган, отчего и стал заикаться, но это длилось не дольше секунды, и он вальяжно зашагал «по срочному делу».
— Сп-сп-спасибо вам, б-б-большое, — парень был удивлен и немного растроган, отчего и стал заикаться, но это длилось не дольше секунды, и он вальяжно зашагал «по срочному делу».
Очередь перед Альбертом Сергеевичем и за ним сокращалась: кто-то уходил с просьбой, обращенной к нашему герою, временно придержать место, а кто-то молча. По-честному. Альберт Сергеевич не отказывал никому. Не умел. Он не только добродушно соглашался, но и конспектировал в голове, кто за кем стоял. Люди уходили, новых не прибавлялось. Никому не хотелось высовываться на улицу в этот день, а тем, кто все же дошел до Эрмитажа, хотелось достойно обставить свое бегство, поэтому они просили придержать место. Думали, что, когда до Альберта Сергеевича дойдет очередь, он махнет рукой и пойдет на выставку.
Людей перед Эрмитажем больше не осталось. Только Альберт Сергеевич стоял недалеко от входа и сверху напоминал черную точечку. Стоял, улыбался небу и не сходил с места, потому что обещал. Стоял и чувствовал себя значимым. Нужным.
Верстка: Даша Войнова
Иллюстрации: ru.pinterest.com, hermitagemuseum.org
Иллюстрации: ru.pinterest.com, hermitagemuseum.org