литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Анна Нуждина
Мандельштам
и синие занавески
и синие занавески
март 2021 года
...которые символизируют тяжёлое детство автора. Школьные учителя иногда называют занавески красными, но суть их от этого не меняется.
Наверняка все наслушались в школе про предвещающий беду оттенок табуретки или цвет платка Наташи Ростовой как спойлер к грядущим в следующей главе событиям. Вывод, который можно было бы сделать, отрешившись от занавесок, — «воспринимай проще». Автор, мол, вообще ничего из того, что ему тут приписали, в произведение не вкладывал.
Ну а если всё-таки вкладывал? Не все же поэты и писатели прячут смыслы на поверхности — чтобы понять некоторых, нужно копнуть глубоко. Мандельштам, например, из таких. Осип Эмильевич даже простых шуток не придумывал, что уж говорить о серьёзных творческих работах!
Наверняка все наслушались в школе про предвещающий беду оттенок табуретки или цвет платка Наташи Ростовой как спойлер к грядущим в следующей главе событиям. Вывод, который можно было бы сделать, отрешившись от занавесок, — «воспринимай проще». Автор, мол, вообще ничего из того, что ему тут приписали, в произведение не вкладывал.
Ну а если всё-таки вкладывал? Не все же поэты и писатели прячут смыслы на поверхности — чтобы понять некоторых, нужно копнуть глубоко. Мандельштам, например, из таких. Осип Эмильевич даже простых шуток не придумывал, что уж говорить о серьёзных творческих работах!
Вот, возьмём, к примеру, строчки из моего любимого «За гремучую доблесть грядущих веков»:
«Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе».
Что здесь такое голубые песцы — животные необычного цвета или метафора северного сияния? Скорее второе. Логично так предположить, учитывая то, что эти самые песцы ещё и сияют, то есть строчка выражает образ чего-то голубого по цвету и светящегося.
Или вот:
«Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает».
По поводу сосны, казалось бы, всё понятно — визуально настолько высокое дерево, что доходит до неба. Но однажды я видела трактовку этого стихотворения, согласно которой достающая до звезды сосна — это символ одиночества и эгоизма лирического героя. Если с первым значением я ещё, проведя анализ, могу согласиться, то вот со вторым — увольте. Откуда, спрашивается, этот эгоизм вообще вытащили? Оттуда, что «до звезды достаёт» одна сосна, а не несколько? Ничего не понятно, да и не очень-то, честно говоря, интересно. Очевидно, в случае с трактовкой голубых песцов всмотреться в слова глубже действительно стоило, а вот альтернативные смыслы для сосны — это уже синие занавески. К сожалению, как бы нелепо это порою не выглядело, желание всё усложнять во многих людях неискоренимо. Как и желание всё упрощать, впрочем. Хотя может синие занавески существуют и к счастью, ведь делаются литературоведческие открытия в текстах классиков и не только! Так что кто её знает, эту сосну.
«Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе».
Что здесь такое голубые песцы — животные необычного цвета или метафора северного сияния? Скорее второе. Логично так предположить, учитывая то, что эти самые песцы ещё и сияют, то есть строчка выражает образ чего-то голубого по цвету и светящегося.
Или вот:
«Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает».
По поводу сосны, казалось бы, всё понятно — визуально настолько высокое дерево, что доходит до неба. Но однажды я видела трактовку этого стихотворения, согласно которой достающая до звезды сосна — это символ одиночества и эгоизма лирического героя. Если с первым значением я ещё, проведя анализ, могу согласиться, то вот со вторым — увольте. Откуда, спрашивается, этот эгоизм вообще вытащили? Оттуда, что «до звезды достаёт» одна сосна, а не несколько? Ничего не понятно, да и не очень-то, честно говоря, интересно. Очевидно, в случае с трактовкой голубых песцов всмотреться в слова глубже действительно стоило, а вот альтернативные смыслы для сосны — это уже синие занавески. К сожалению, как бы нелепо это порою не выглядело, желание всё усложнять во многих людях неискоренимо. Как и желание всё упрощать, впрочем. Хотя может синие занавески существуют и к счастью, ведь делаются литературоведческие открытия в текстах классиков и не только! Так что кто её знает, эту сосну.
Другой вопрос, а почему возникает потребность в поиске синих занавесок? О том, что у людей есть частая необходимость всё усложнять, я уже упомянула. Однако процесс создания литературоведческого извращения видится мне несколько сложнее. Синие занавески возникают, когда в анализе сочетаются интерес, дотошность и желание найти что-нибудь эдакое. Такое сочетание, конечно же, рождает и гениальные находки в произведениях, но бывают ведь и ситуации, когда всё «эдакое» уже найдено. И что же тогда? А вот тогда человек, жаждущий изобрести в тексте машину времени или ещё что-то столь же грандиозное, изобретает велосипед. Точнее, он находит велосипед, и, понимая, что именно обнаружил, называет его словом «вертолёт». И вот это да, открытие, — вертолётов-то в тексте доселе не было! Это что касается, скажем так, намеренных синих занавесок, то есть подмены понятий.
Однако бывает и ненамеренное заблуждение, когда человек искренне верит в полную исключительность найденного им объекта и так же искренне ошибается в его классификации. Первое видится мне во сто крат страшнее второго, потому как ошибка — это неизбежный элемент пути к совершенству, а вот ложь — атрибут падения до бесталанного. Но есть то, что синие занавески обоих видов объединяет — это в первую очередь живой интерес к произведению. То есть обилие литературных извращений вокруг творчества конкретного автора может показать, что этот автор весьма и весьма популярен. Причём именно среди широких масс, а не в узкой профессиональной среде, потому что синие занавески — это всё-таки показатель неграмотного анализа.
Когда непрофессионалы хотят анализировать стихотворение давно почившего поэта, можно ли говорить о том, что этот поэт — классик? Ведь что такое, по сути, классика: это не просто актуальные через много лет произведения, но ещё и читаемые по доброй воле, а не по прихоти школьного учителя.
То, что мы с удовольствием читаем и вне литературного минимума (школьной программы), и есть классика. Причём это скорее классика масс, чем классика с позиции литературоведов и историков литературы, ведь последние вносят в реестр значимых произведений то, что среднестатистический человек едва ли захочет прочитать.
Много ли моих ровесников восхищается «Словом о полку Игореве» и рыдает над «Бедной Лизой»? Да ни одного. По крайней мере, я таких никогда не встречала. А ведь это тоже классика! Но не та, которую помнит и цитирует страна. Цитируют Пушкина, Лермонтова, Маяковского — это очевидно.
Но разве литература так скудна именами? Вовсе нет. Взять тот же Серебряный век — это десятки значимых для литературного процесса имён, и всего три-четыре из них помнит страна. Ну то есть помним-то мы, конечно, куда больше, но кажется иногда, что кроме того же Маяковского, Есенина и Ахматовой в начале двадцатого века и не творил никто, потому что массовый читатель знаком лишь с их стихами. Или это только видимость?
То, что мы с удовольствием читаем и вне литературного минимума (школьной программы), и есть классика. Причём это скорее классика масс, чем классика с позиции литературоведов и историков литературы, ведь последние вносят в реестр значимых произведений то, что среднестатистический человек едва ли захочет прочитать.
Много ли моих ровесников восхищается «Словом о полку Игореве» и рыдает над «Бедной Лизой»? Да ни одного. По крайней мере, я таких никогда не встречала. А ведь это тоже классика! Но не та, которую помнит и цитирует страна. Цитируют Пушкина, Лермонтова, Маяковского — это очевидно.
Но разве литература так скудна именами? Вовсе нет. Взять тот же Серебряный век — это десятки значимых для литературного процесса имён, и всего три-четыре из них помнит страна. Ну то есть помним-то мы, конечно, куда больше, но кажется иногда, что кроме того же Маяковского, Есенина и Ахматовой в начале двадцатого века и не творил никто, потому что массовый читатель знаком лишь с их стихами. Или это только видимость?
Как известно, в этом году мы отмечаем 130 лет со дня рождения Осипа Мандельштама — но поросло ли былью его творчество для масс? Отнюдь.
Чтобы не быть голословной, я не буду говорить, кто и сколько по моим предположениям читает его стихи. Однако в начале года вышел музыкальный альбом «Сохрани мою речь навсегда», состоящий из двадцати одного стиха Мандельштама, превращённого в песню. Исполняет каждую композицию разный артист, и многие музыкальные легенды приняли участие в записи альбома — от Леонида Агутина до Оксимирона. И этот альбом набрал почти 489 тысяч прослушиваний ВКонтакте. Почти полмиллиона человек хотя бы раз услышали минимум одно стихотворение Мандельштама!
Разумеется, среди многих тысяч есть те, кто после прослушивания альбома заинтересовался творчеством поэта. Есть те, кто выучил несколько его стихов или научился играть песни из альбома на гитаре. В конце концов, строки из этих стихов даже могут стать крылатыми через несколько лет. Да что там «лет», через несколько месяцев!
«Сохрани мою речь навсегда» — это очень мощная культурная акция по популяризации творчества Осипа Эмильевича. Как видно из количества прослушиваний, акция успешная. Так что можно сказать, что исполнителям удалось сохранить речь Мандельштама если не навсегда, то надолго. По крайней мере, напомнить о ней.
Разумеется, среди многих тысяч есть те, кто после прослушивания альбома заинтересовался творчеством поэта. Есть те, кто выучил несколько его стихов или научился играть песни из альбома на гитаре. В конце концов, строки из этих стихов даже могут стать крылатыми через несколько лет. Да что там «лет», через несколько месяцев!
«Сохрани мою речь навсегда» — это очень мощная культурная акция по популяризации творчества Осипа Эмильевича. Как видно из количества прослушиваний, акция успешная. Так что можно сказать, что исполнителям удалось сохранить речь Мандельштама если не навсегда, то надолго. По крайней мере, напомнить о ней.
Если брать распространение творчества Мандельштама на меньшие массы и внутри профессиональной литературной или окололитературной среды, то нельзя не упомянуть рубрику «Год Мандельштама» в толстом журнале «Знамя». Как мы знаем, это лучший из существующих журналов, самый престижный и именитый. Логично, что круг его читателей довольно широк и выходит за пределы общества литературоведов и авторов-толстожурнальников. Так что не только миром музыки Мандельштам не забыт и активно популяризируется, но и самим миром литературы.
Впрочем, миром литературы не забыт никто из филологической классики. Дело не в этом. А в том, что раз культура возвращается к Осипу Эмильевичу, то он не просто не забыт в народном сознании, но постоянно будет там жить! Он жив настолько же, насколько живы Есенин, Маяковский и Ахматова. Быть может, я привираю, но уж со значением Цветаевой в жизни современного человека значение Мандельштама сравнится. Наличие его стихов в литературном минимуме, эксплуатация образа поэта современной культурой, многочисленные интертекстуальные вставки его строк в стихи современных поэтов и даже пресловутые синие занавески, активно колыхающиеся вокруг поэзии Мандельштама — всё это делает Осипа Эмильевича классиком абсолютно признанным и достойным занимать не последнее место в ряду ключевых литературных фигур России.
Впрочем, миром литературы не забыт никто из филологической классики. Дело не в этом. А в том, что раз культура возвращается к Осипу Эмильевичу, то он не просто не забыт в народном сознании, но постоянно будет там жить! Он жив настолько же, насколько живы Есенин, Маяковский и Ахматова. Быть может, я привираю, но уж со значением Цветаевой в жизни современного человека значение Мандельштама сравнится. Наличие его стихов в литературном минимуме, эксплуатация образа поэта современной культурой, многочисленные интертекстуальные вставки его строк в стихи современных поэтов и даже пресловутые синие занавески, активно колыхающиеся вокруг поэзии Мандельштама — всё это делает Осипа Эмильевича классиком абсолютно признанным и достойным занимать не последнее место в ряду ключевых литературных фигур России.
Так что если бы существовала иерархия поэтов, то Мандельштам находился бы недалеко от её вершины. Чуть ниже Пушкина, а может быть и — кто знает — выше него.