литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Нарисуй мне Москву!
Анна Дубинина
март 2022 года
Закроем глаза и представим себе иллюстратора — не обделенного талантом и вдумчивым отношением к работе, серьезного и рассудительного в творческих замыслах. Не падкого на моду и китч, с претензией на глубину мысли или, хотя бы, на ее новизну. Мысль — вечная причина хмурости — неотступно живет в его лице и руках, блуждает по всем работам. Результат осмысления личного опыта и способов его художественной передачи невольно проявляется в индивидуальном стиле рисования, таком родном и понятном автору. Но профессия иллюстратора — это всегда взаимодействие alter ego с чужим внутренним миром. Не столкновение, а синтез, не подавление, а преломление, не трансляция, а новый взгляд на текст.
Поэтому талантливый иллюстратор никогда не отнесется к тексту с чопорной прямотой. Он разберет его образную систему и трансформирует все важное в визуальные коды — шифры к пониманию смысла, который должен быть раскрыт в ходе движения по работе. Кодом может стать любой архетипический образ, ассоциативный ряд, отсылка к другим произведениям автора или внутреннее ощущение.
Поэтому талантливый иллюстратор никогда не отнесется к тексту с чопорной прямотой. Он разберет его образную систему и трансформирует все важное в визуальные коды — шифры к пониманию смысла, который должен быть раскрыт в ходе движения по работе. Кодом может стать любой архетипический образ, ассоциативный ряд, отсылка к другим произведениям автора или внутреннее ощущение.
Представим теперь, что нашему творцу поступил заказ проиллюстрировать Москву, наиболее емко отразить ее образ. Для него это станет интересной задачей, но, зная его талант, я уверена, что он справится: подберет ключевые коды, нарисует Кремль, или схему метрополитена, или бордюры с шаурмой в противовес Питеру, или родную улицу детства, или все вместе... и уже будет близок к истине. Но если ему дадут в руки томик стихов Марины Цветаевой с циклом о Москве и попросят сделать к нему иллюстрации, я вас уверяю, он.. растеряется.
Почему же так?
Мне кажется, ответ кроется в самой структуре Цветаевских стихотворений, образе ее мышления — потенциально иллюстративном, художественном. Цикл иллюстраций всегда обобщается «не текстом единым», а еще и средствами художественной выразительности: цветом, ритмом, тоном, масштабом, и, первостепенно, образным рядом. Зачастую иллюстратору приходится концептуально разрабатывать визуальные образы самостоятельно, формируя оптику видения чужого произведения с учетом собственного мировоззрения. Через рисунки читатель «входит» в текст, но не проходит тот же путь, что и непосредственно по строкам, дополнительно блуждая по сознанию художника. В случаях присутствия ярко выраженного иллюстраторского мнения изображения могут стать «текстами новой природы», походя своим концептуальным замыслом более на критический отклик или свободный читательский отзыв. Иллюстрация в традиционном виде «текстом новой природы» не является, находясь в довлеющей зависимости от исходного письменного источника, сама не зная цели своего высказывания.
В цветаевском цикле Москва уже преображена в сквозные образы, емко и до поразительного чутко найденные автором. Это и излюбленные Цветаевой «сорок сороков церквей», и плавно перетекающие из стихотворения в стихотворение бесчисленные купола, кресты, семь холмов (или четырнадцать, или двадцать один...), облака и бескрайнее небо, корона, как символ властвования, а не превосходства, образ Иоанна Богослова.
«Нарисуй мне все перечисленное!» — будет заманчиво гласить бездарному иллюстратору этот цикл.
И действительно: Цветаева заметно облегчила ему работу. Но рисовать слова — ошибка, пошлая слепота души, беззвучие чувств. Лучше — молчание. Истина кроется в отзвуках, которые эти слова оставляют, в осколках воспоминаний, в культурной памяти, во всем, что по маленьким, но трогательным кусочкам воспроизводит саму жизнь, только на новом витке спирали, — жизнь вещей как ценностей, игрушек как друзей детства, темноты как подкроватного монстра, — всего, что отзывается в нас искренним и полнозвучным чувством живого.
А потому хорошему иллюстратору придется очень нелегко. У него отняли трудоемкую, но самую интересную часть работы — создание концепта. Он может либо смириться с этим и все-таки перенести на бумагу уже придуманные до него Цветаевские образы, либо на каждый символ — церковь, холм и тд. придумать новые коды, еще сильнее усложнив при этом образный уровень, перегрузив его метафорами и сделав почти недоступным для понимания. На этом моменте у иллюстратора впервые задергается глаз. Но это только начало.
А потому хорошему иллюстратору придется очень нелегко. У него отняли трудоемкую, но самую интересную часть работы — создание концепта. Он может либо смириться с этим и все-таки перенести на бумагу уже придуманные до него Цветаевские образы, либо на каждый символ — церковь, холм и тд. придумать новые коды, еще сильнее усложнив при этом образный уровень, перегрузив его метафорами и сделав почти недоступным для понимания. На этом моменте у иллюстратора впервые задергается глаз. Но это только начало.
Он, не отчаиваясь, обратится к колористической выразительности. При разборе стихотворений он найдет в тексте следующие цвета: «золотые» (о куполах храмов), «синева» (о небе и подмосковных рощах), «червонные» (о куполах и иконе Иверской Божьей матери), «красный» (о рябине), «багряный» (об облаках). Но дело в том, что цветопись стихотворений из цикла о Москве сама по себе очень лаконична и глубоко символична, каждый цвет вызывает корреляцию с обозначаемым объектом на прочном ассоциативном уровне. Так, образ церкви у Цветаевой сопровождается переносом смыслового и цветового акцента с белизны каменных стен на золото церковных куполов — символ вечности и небесной славы, совершенно очевидно отсылающий читателя к религиозной тематике. Синева неба выражает чистоту и вечный покой, покрывающий, как купол, священную веру. И в этом покое существует лирический герой, который стремится к нему приблизиться, прикоснуться, имея «красную», «червонную» природу — плоть и кровь, жгучие чувства, отделяющие его от смиренной благодати. Образ багряного заката раскрывает тему предчувствия смерти, сгущение облаков рока, «Одиннадцатый час» жизни человека. Весь цветовой символизм был уже раскрыт автором, а иллюстратор, осознав это, вновь может лишь тяжело вздохнуть.
Контраст и масштаб — еще два приема, которыми Цветаева обделяет нашего бедного художника, который уже совсем озадачен. Она специально подчеркивает необъятность Москвы и веры и низводит человека до раба Божия, маленького и смиренного («Но выше вас, цари, колокола./ Пока они гремят из синевы -/ Неоспоримо первенство Москвы»).
Таким же Божьим рабом оказывается иллюстратор перед Цветаевой. Она задает свой художественный мир всеми векторами осмысления — словесным, образным, звуковым. Она не только поэт, но и превосходный живописец, чьи произведения живут и в пространстве, времени, сознании, душе. Ее высказывания завершены, цельны и не нуждаются в дополнительном художественном слове, лишь только в свежем, в «тексте новой природы», со свежим звучанием и бесконечной беседой двух столкнувшихся миров.
Таким же Божьим рабом оказывается иллюстратор перед Цветаевой. Она задает свой художественный мир всеми векторами осмысления — словесным, образным, звуковым. Она не только поэт, но и превосходный живописец, чьи произведения живут и в пространстве, времени, сознании, душе. Ее высказывания завершены, цельны и не нуждаются в дополнительном художественном слове, лишь только в свежем, в «тексте новой природы», со свежим звучанием и бесконечной беседой двух столкнувшихся миров.
Мы показываем иллюстратору новую, неизвестную тропу творчества с ее сложной диалогичностью, метафоричностью и интертекстуальными связями, и, будучи уверены в способности нашего творца мыслить глубоко и реализовывать яркие идеи, пожелаем ему приблизиться, насколько это возможно, к истине, к красоте, к совершенству.
Верстка: Анастасия Волкова