литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
анастасия охрименко
Один день
из жизни поэта
из жизни поэта
2017 год
Пролог
Думали ли Вы, уважаемый читатель, когда-нибудь о том, каково это — быть поэтом? Нет? Или, может быть, Вы тоже поэт, и Вам, как никому другому, известна тайна жизни необычных людей? Тогда Вы сможете лучше понять моего героя.
Он достаточно талантлив, но невезуч. Несчастлив, потому что родился в эпоху «литературной разрухи», когда поэты бездарно подражали Пушкину, а разъяренные критики с нетерпением ждали копию, способную затмить «Евгения Онегина». «Стихов нет!» — кричал Некрасов и искал что-то, стоящее его внимания.
Бесспорно, после смерти Пушкина произошел определенный спад на графике поэзии России. Языков, Баратынский, Вяземский больше не удовлетворяли читательскую аудиторию. Все с замиранием сердца ждали нового героя. Но дождались ли?
Поэзия середины века уверяет, что дождались. Но кто же это был, кто воскресил поэзию 50-х годов: Фет, Майков или Огарев? А, быть может, даже мой герой. Добро пожаловать в рассказ нового века о старом.
Он достаточно талантлив, но невезуч. Несчастлив, потому что родился в эпоху «литературной разрухи», когда поэты бездарно подражали Пушкину, а разъяренные критики с нетерпением ждали копию, способную затмить «Евгения Онегина». «Стихов нет!» — кричал Некрасов и искал что-то, стоящее его внимания.
Бесспорно, после смерти Пушкина произошел определенный спад на графике поэзии России. Языков, Баратынский, Вяземский больше не удовлетворяли читательскую аудиторию. Все с замиранием сердца ждали нового героя. Но дождались ли?
Поэзия середины века уверяет, что дождались. Но кто же это был, кто воскресил поэзию 50-х годов: Фет, Майков или Огарев? А, быть может, даже мой герой. Добро пожаловать в рассказ нового века о старом.
В один из прекрасных и очень редких в Петербурге дней, когда ни единого облака нет на небе, наш герой, поэт Лев Александрович К-р, проснулся раньше обычного и, закончив с завтраком и туалетом, отправился на прогулку в довольно приятном расположении духа. Он жадно всматривался в дома и людей, проходящих мимо, воздух был свеж и прохладен, весь город, казалось, спокойно и медленно просыпался. Сегодня был не обычный день, а долгожданный, полный желаний и надежд. Дело в том, что сегодня наш герой решил показать свои стихи, над которыми работал вот уже несколько лет, известному критику. Будучи человеком неуверенным, Лев Александрович долгое время не мог решиться на этот шаг. Но теперь он абсолютно точно определил для себя, что это произойдет именно сегодня.
Лев Александрович очень давно изучал русскую поэзию и отчаянно пытался стать ее частью. К сожалению, попытки очень часто были похожи на погоню опоздавшего пассажира за вагоном поезда. Он изучал идеи Пушкина, Вяземского, Лермонтова и прочих популярных поэтов эпохи, пытаясь создать формулу идеального произведения. Лев Александрович был молод, и тяжелое поэтическое ремесло не всегда поддавалось его девственным рукам.
Вопреки всему формула появилась. Лев Александрович определил, что большинство стихотворений слагалось языком школы гармонической точности, часть из них была посвящена гражданским темам, другая — пропитана пророческим напряжением. Но, как показалось герою, та поэзия, которая совсем недавно была элитарной, медленно уходила в прошлое. Чаще в журналах Лев Александрович встречал уже другие стихи, которые производили на него сильное впечатление. Случайно столкнувшись с творчеством некого Афанасия Фета, герой открыл для себя новый мир поэзии без политических и гражданских идей, не имеющей связи с общественностью и не передающей проблемы современной эпохи; поэзией, которая была в первую очередь искусством.
Лев Александрович прошел через мост и присел на деревянную скамью. Улица была почти пустой, только изредка проходили вместе со своими кавалерами статные дамы, обмахиваясь веерами. «Скучное время, скучные люди», — подумал он, печально всматриваясь в лица прохожих. Лев уже было достал новый роман, который вот уже четвертый день не мог дочитать, как одно обстоятельство не дало герою сосредоточиться на прочтении книги.
Закутанный в плед мужчина лет сорока неторопливо ступал по улице, не обращая внимания на встречных дам и господ. Он был в глубокой задумчивости, и какая-то печаль отражалась в опущенных глазах. Седые волосы, круглые очки, серьезный вид — все это придавало его фигуре необычную светскость. По плавным движениям, одежде, свойственной тогдашним франтам, можно было подумать, что он европеец. Усталый мужчина искал место для размышления и отдыха, но так как ближайшие лавочки были заняты дамами, ведущими оживленные беседы, он направился к Льву Александровичу.
Лев Александрович очень давно изучал русскую поэзию и отчаянно пытался стать ее частью. К сожалению, попытки очень часто были похожи на погоню опоздавшего пассажира за вагоном поезда. Он изучал идеи Пушкина, Вяземского, Лермонтова и прочих популярных поэтов эпохи, пытаясь создать формулу идеального произведения. Лев Александрович был молод, и тяжелое поэтическое ремесло не всегда поддавалось его девственным рукам.
Вопреки всему формула появилась. Лев Александрович определил, что большинство стихотворений слагалось языком школы гармонической точности, часть из них была посвящена гражданским темам, другая — пропитана пророческим напряжением. Но, как показалось герою, та поэзия, которая совсем недавно была элитарной, медленно уходила в прошлое. Чаще в журналах Лев Александрович встречал уже другие стихи, которые производили на него сильное впечатление. Случайно столкнувшись с творчеством некого Афанасия Фета, герой открыл для себя новый мир поэзии без политических и гражданских идей, не имеющей связи с общественностью и не передающей проблемы современной эпохи; поэзией, которая была в первую очередь искусством.
Лев Александрович прошел через мост и присел на деревянную скамью. Улица была почти пустой, только изредка проходили вместе со своими кавалерами статные дамы, обмахиваясь веерами. «Скучное время, скучные люди», — подумал он, печально всматриваясь в лица прохожих. Лев уже было достал новый роман, который вот уже четвертый день не мог дочитать, как одно обстоятельство не дало герою сосредоточиться на прочтении книги.
Закутанный в плед мужчина лет сорока неторопливо ступал по улице, не обращая внимания на встречных дам и господ. Он был в глубокой задумчивости, и какая-то печаль отражалась в опущенных глазах. Седые волосы, круглые очки, серьезный вид — все это придавало его фигуре необычную светскость. По плавным движениям, одежде, свойственной тогдашним франтам, можно было подумать, что он европеец. Усталый мужчина искал место для размышления и отдыха, но так как ближайшие лавочки были заняты дамами, ведущими оживленные беседы, он направился к Льву Александровичу.
Всю мою жизнь составляет поэзия, она моё несчастье и отрада. Но вот уже несколько дней меня заботит вопрос, я в страшных муках пытаюсь найти истину, которой, кажется, нет…
Поэт был рад такой незаурядной компании, потому что она освобождала его от прочтения скучного романа и могла подарить возможность украсить утро интересным знакомством. На удивление Льва, мужчина не представился и очень долго не хотел заводить разговор, впустую пялясь на петербургские улицы.
Лев Александрович на подсознательном уровне ощущал симпатию к незнакомцу. В голове поэта даже пронеслась мысль, что этот господин — писатель. Как это часто бывало, он поверил интуиции и решил завести разговор на тему, так давно волнующую его:
— Как только я Вас увидел, милый друг, мне сразу вздумалось, что Ваша душа с моею — родня. Мне было бы очень приятно завести с Вами беседу.
— Да, конечно, я всегда рад необычным знакомствам, — задумчиво сказал мужчина, нехотя оборачиваясь к герою.
Как он преобразился, когда взглянул на Льва Александровича! Из смиренного задумчивого прохожего незнакомец превратился в приятного собеседника, вежливого и манерного.
Лев Александрович на подсознательном уровне ощущал симпатию к незнакомцу. В голове поэта даже пронеслась мысль, что этот господин — писатель. Как это часто бывало, он поверил интуиции и решил завести разговор на тему, так давно волнующую его:
— Как только я Вас увидел, милый друг, мне сразу вздумалось, что Ваша душа с моею — родня. Мне было бы очень приятно завести с Вами беседу.
— Да, конечно, я всегда рад необычным знакомствам, — задумчиво сказал мужчина, нехотя оборачиваясь к герою.
Как он преобразился, когда взглянул на Льва Александровича! Из смиренного задумчивого прохожего незнакомец превратился в приятного собеседника, вежливого и манерного.
— Я молодой поэт. Всю мою жизнь составляет поэзия, она моё несчастье и отрада. Но вот уже несколько дней меня кое-что заботит, я в страшных муках пытаюсь найти истину, которой, кажется, нет…
— Что же это такое, дорогой писатель? Надеюсь, не потеря «живительной» музы?
— Нет. Но муза и объект моего беспокойства синонимичны в наши года. Это Александр Пушкин – бог, который так жестоко обрек своего ученика на участь «второсортного», ненужного поэта.
— Что же это такое, дорогой писатель? Надеюсь, не потеря «живительной» музы?
— Нет. Но муза и объект моего беспокойства синонимичны в наши года. Это Александр Пушкин – бог, который так жестоко обрек своего ученика на участь «второсортного», ненужного поэта.
Незнакомец отвернулся, впадая в задумчивость, а Лев Александрович тем временем составил его портрет: мужчина с редкими поседевшими волосами, небрежно осенявшими высокий, обнаженный, необыкновенной красоты лоб, оттененный глубокой думой с рассеянным взглядом и легким намеком иронии на устах. Спустя какое-то время незнакомец заговорил.
— Кто такой Пушкин? Бесспорно, талантливое лицо русской поэзии, учитель нынешних поэтов, но неужели Вы не видите участь Жуковского, познакомившего его с миром литературы и оставшегося тенью? Ведь по большей части Александр научился всему сам. Что касается его учеников... Пушкин навсегда останется великим примером того, какой может быть поэзия, какой она была, а вот какой будет — это уже задача каждого поэта.
— Очень смелую истину мне посчастливилось услышать. Ваши слова заставили задуматься.
После этого ответа оба мужчины замолчали, погрузившись в собственные думы. Лев Александрович не спросил больше ничего, потому что незнакомец встал и удалился, не оставив надежды на будущий контакт.
Надо сказать, какое впечатление последний произвел на моего героя. Обычному человеку показалось бы, что в нем не было ничего незаурядного, только махровый плед, тяжело свисающий с плеч, и задумчивый глубокий взгляд умного человека (или сумасшедшего?). Да и в пледе, собственно, можно было не разглядеть ничего странного: мало ли людей, утром гуляющих так по прохладному Петербургу. Но для Льва Александровича это был человек совершенно необычный, он почему-то нашел в его печальных глазах родственную душу, он почувствовал в нем поэта, талантливого, близкого.
«Погиб Пушкин, погиб Лермонтов — такое колоссальное крушение переживает литература. А если он прав и у меня есть право предложить что-то новое? Вот, к примеру, Розов, со стихами которого я недавно случайно столкнулся, почти отказался от лиризма, но его творчество отчетливо, ясно, созерцательно и по-своему прекрасно. Так и мне можно внести изменения и заявить о себе…» — раздумывал наш герой. Между тем, солнце поднялось высоко, и вот уже стрелки часов показали время обеда. Лев Александрович, торопясь, пошел в дом популярного критика В. Б. С замиранием сердца он думал о том впечатлении, которое могли произвести его стихи. «Это что-то совершенно новое, то, о чем не писал даже Пушкин», — подумал герой, и робкая, почти прозрачная улыбка появилась на его лице.
Лев Александрович придавал этому событию жизненно важное значение, даже не предполагая, что его могут не понять, не оценить по достоинству.
Но, видимо, желаниям героя не суждено было исполниться. Вместо понимания и оваций его ждало презрение, отвращение, жестокость посредством самой суровой, даже придирчивой критики. Ему сказали, что стихи бездарны, а это для каждого поэта звучит губительно.
Отчаяние, обида переполняли ранимую душу поэта. Жизнь потеряла смысл. Он тяжело ступал по мостовым Петербурга, не представляя, как прожить без мечты, которая освещала его существование последние несколько лет. Раньше его волновала и будоражила мысль, выживет ли герой новой поэмы, а теперь и своя собственная жизнь мало заботила. Он, казалось, больше ничего не чувствовал. Пошел дождь, погода испортилась так, что ничто даже намекнуть не могло на утреннюю благодать.
— Кто такой Пушкин? Бесспорно, талантливое лицо русской поэзии, учитель нынешних поэтов, но неужели Вы не видите участь Жуковского, познакомившего его с миром литературы и оставшегося тенью? Ведь по большей части Александр научился всему сам. Что касается его учеников... Пушкин навсегда останется великим примером того, какой может быть поэзия, какой она была, а вот какой будет — это уже задача каждого поэта.
— Очень смелую истину мне посчастливилось услышать. Ваши слова заставили задуматься.
После этого ответа оба мужчины замолчали, погрузившись в собственные думы. Лев Александрович не спросил больше ничего, потому что незнакомец встал и удалился, не оставив надежды на будущий контакт.
Надо сказать, какое впечатление последний произвел на моего героя. Обычному человеку показалось бы, что в нем не было ничего незаурядного, только махровый плед, тяжело свисающий с плеч, и задумчивый глубокий взгляд умного человека (или сумасшедшего?). Да и в пледе, собственно, можно было не разглядеть ничего странного: мало ли людей, утром гуляющих так по прохладному Петербургу. Но для Льва Александровича это был человек совершенно необычный, он почему-то нашел в его печальных глазах родственную душу, он почувствовал в нем поэта, талантливого, близкого.
«Погиб Пушкин, погиб Лермонтов — такое колоссальное крушение переживает литература. А если он прав и у меня есть право предложить что-то новое? Вот, к примеру, Розов, со стихами которого я недавно случайно столкнулся, почти отказался от лиризма, но его творчество отчетливо, ясно, созерцательно и по-своему прекрасно. Так и мне можно внести изменения и заявить о себе…» — раздумывал наш герой. Между тем, солнце поднялось высоко, и вот уже стрелки часов показали время обеда. Лев Александрович, торопясь, пошел в дом популярного критика В. Б. С замиранием сердца он думал о том впечатлении, которое могли произвести его стихи. «Это что-то совершенно новое, то, о чем не писал даже Пушкин», — подумал герой, и робкая, почти прозрачная улыбка появилась на его лице.
Лев Александрович придавал этому событию жизненно важное значение, даже не предполагая, что его могут не понять, не оценить по достоинству.
Но, видимо, желаниям героя не суждено было исполниться. Вместо понимания и оваций его ждало презрение, отвращение, жестокость посредством самой суровой, даже придирчивой критики. Ему сказали, что стихи бездарны, а это для каждого поэта звучит губительно.
Отчаяние, обида переполняли ранимую душу поэта. Жизнь потеряла смысл. Он тяжело ступал по мостовым Петербурга, не представляя, как прожить без мечты, которая освещала его существование последние несколько лет. Раньше его волновала и будоражила мысль, выживет ли герой новой поэмы, а теперь и своя собственная жизнь мало заботила. Он, казалось, больше ничего не чувствовал. Пошел дождь, погода испортилась так, что ничто даже намекнуть не могло на утреннюю благодать.
Лев Александрович присел на мокрую скамью у входа в парк. Пустым взглядом охватывая холодный город, он не знал, чем занять себя, отвлечь. И если бы по приятной случайности рядом не оказалось забытого выпуска старого «Современника», он, наверное, погиб бы прямо так: спокойно и мокро, сидя на лавке. Журнал почти весь промок и выглядел так же жалко, как наш герой. Лев взял его в руки, обнял, как старого друга, и стал перечитывать давно известные стихотворения, укрывая его от дождя своей грудью. Он перелистывал мокрые страницы и вглядывался в черные буквы, будто отыскивая что-то. Наш герой нашел то, что искал: стихотворение некого Ф. Т., который изредка, но печатался в журналах.
Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает,
И огнь, сокрытый и глухой,
Слова и строки пожирает —
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом,
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..
О Небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле —
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы — и погас!
Вот что было написано на старых страницах красивым почерком. Отчаянный жадно вчитывался в каждую строчку любимого поэта, будто в них крылась вся тайна его бытия.
«Душа моя, как и этот "Современник", исписана чернилами жизни, и, слава Богу, она подарила мне пылающие минуты, минуты, когда я горел. В этом огне было счастье для меня, но бумага не бесконечна, страницы чернеют, языки пламени съедают размытые строки, оставляя лишь потухшие угольки. Но суждено ли мне ветром свободы и смелости зажечь холодную золу?» — спросил Лев Александрович у себя, но так и не получил ответа.
Как часто он раньше перечитывал эти, пусть и редкие, весточки Ф. Т., и слезы умиления, восхищения сверкали в счастливых глазах. Как был близок поэт Льву Александровичу, как тонко он затрагивал чуткие струны души читателя! Ведь Лев Александрович даже не встречался с ним — но как полюбил. Полюбил той удивительной, благоговейной, платонической любовью, которой любят картины или книги.
Но теперь это стихотворение не придавало жизненные силы герою, а, напротив, отягощало его состояние. Сейчас поэт думал о смысле своего существования, и мысли о смерти казались уже не такими безумными. Но он торопливо отогнал их от себя, забрал журнал и поспешил домой.
Как над горячею золой
Дымится свиток и сгорает,
И огнь, сокрытый и глухой,
Слова и строки пожирает —
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом,
Так постепенно гасну я
В однообразье нестерпимом!..
О Небо, если бы хоть раз
Сей пламень развился по воле —
И, не томясь, не мучась доле,
Я просиял бы — и погас!
Вот что было написано на старых страницах красивым почерком. Отчаянный жадно вчитывался в каждую строчку любимого поэта, будто в них крылась вся тайна его бытия.
«Душа моя, как и этот "Современник", исписана чернилами жизни, и, слава Богу, она подарила мне пылающие минуты, минуты, когда я горел. В этом огне было счастье для меня, но бумага не бесконечна, страницы чернеют, языки пламени съедают размытые строки, оставляя лишь потухшие угольки. Но суждено ли мне ветром свободы и смелости зажечь холодную золу?» — спросил Лев Александрович у себя, но так и не получил ответа.
Как часто он раньше перечитывал эти, пусть и редкие, весточки Ф. Т., и слезы умиления, восхищения сверкали в счастливых глазах. Как был близок поэт Льву Александровичу, как тонко он затрагивал чуткие струны души читателя! Ведь Лев Александрович даже не встречался с ним — но как полюбил. Полюбил той удивительной, благоговейной, платонической любовью, которой любят картины или книги.
Но теперь это стихотворение не придавало жизненные силы герою, а, напротив, отягощало его состояние. Сейчас поэт думал о смысле своего существования, и мысли о смерти казались уже не такими безумными. Но он торопливо отогнал их от себя, забрал журнал и поспешил домой.
«Неужели я совсем бездарен? Ведь во мне есть что-то, что называется "способность", я могу писать, но куда мне до Пушкина! Он так далек и возвышен, что я никогда не смогу в полной мере даже понять его! Да и есть ли смысл понимать?
День пролетел так быстро, что холодная темнота, слабо освещаемая звездами и огоньками фонарей, будто мгновенно погрузила в себя Петербург. Прежний гнев утихомирился, и Лев Александрович почти свыкся с сегодняшним поражением, пытаясь продолжить жить, как прежде.
Обычно ночью он с особенным удовольствием сочинял стихи. Выходил на балкон и под музыку ночного города, под свет мерцающих огней, слушая самые затаенные струны души, писал. Очень часто, просиживая так до рассвета, Лев Александрович слагал свою поэму, упоенный чувством вдохновения от собственного совершенства.
Но что, черт возьми, сегодня происходит? Мысли в хаотическом движении вращались в его голове, не останавливаясь ни на мгновение. Ни одна из них не задерживалась более, чем на пять секунд. Образ злого критика снова появлялся перед глазами: его жестокая насмешка, надменный взгляд и улыбка жалости всплывали перед глазами, заполняя душу горечью, обидой, разочарованием. Лев в глубочайшей печали посмотрел на город: чужой, заискивающий, красивый. Жизнь потеряла смысл. Да разве униженный поэт способен видеть радость в жизни после такого крушения? «И скучно, и грустно», — шептал он, и летаргический сон медленно окутывал его.
Зависть к чужому таланту — едкое чувство, которое он высмеивал в своем неопубликованном катрене, теперь приносила ему не только душевную боль, но и физическую: лоб был горяч, как раскаленный противень, а к горлу подступал огромный ком, не позволяющий дышать. Лев лежал на кресле в забытьи, не переставая вести душераздирающие разговоры с самим собой.
«Неужели я совсем бездарен? Ведь во мне есть что-то, что называется "способность", я могу писать... Но куда мне до Пушкина?! Он так далек и возвышен, что я никогда не смогу в полной мере даже понять его! Да и есть ли смысл понимать? Ведь художник, увидевший Мона Лизу, не берется перерисовывать ее... Да и зачем искусству еще одна Мона Лиза? Не понимаю… О, злой рок! Должно быть, я никогда не найду ответа! Я, как Пьер Гренгуар, останусь непонятым. Труп мой закопают могильною землей, и нигде не останется даже строчки о моей прошедшей бесполезной жизни… Несчастье и скорбь — вот моя судьба...
Никто не хочет понять мою душу. Я одинокий, никому не нужный, жалкий поэт», — Лев Александрович пытался излить душу то утреннему незнакомцу на лавке, то таинственному Ф. Т., но не было ответа его речам.
«Нет! — отчаянный вопль вылетел из груди Льва Александровича. — Я талант! Я новое «солнце»! Ведь именно я пошел против старых канонов, против Пушкина. Злого Пушкина! Ну и пусть. Пусть не я открою им другой взгляд, значит, появится еще кто-то! Обязательно появится! Поэзия не может навечно оставаться такой, наступит перемена! И тогда, тогда, о, я уверен!.. Мнения поменяются, век поменяется, они перестанут ценить общественное и найдут новое. Загадочный Ф. Т. разрушит их идеал, и я останусь спокоен…».
Силы покидали его: как церковная свеча медленно догорает, оставляя лишь черный фитилек, так угасало и желание жить, даже просто существовать. Вся земная жизнь вдруг показалась ему пустой и бесполезной. Он был пророком, снизошедшим, чтобы излечить сердца людей от горячего глагола и поселить в них новое прекрасное. Но не удалось. Амбиции разрушили жизнь и представление о ней постепенно, как выставленные по порядку фигуры домино, которые падают, сталкивая друг друга. На рану молодого поэта мог бы подуть друг или возлюбленная, но никого не было, кроме плетеного кресла, немых фонарей и тусклой луны.
«Я спокоен, потому что знаю, что будущее поэзии в руках великих людей, которые увековечат свое имя не хуже, чем Пушкин. А я не нужен им…» — эта фраза поставила последнюю точку в его сознании. За ней скрывалась либо страшная жизнь, либо неизвестная смерть.
В голове стотысячные отряды мыслей сталкивались друг с другом в жестоком поединке. Вопли, стоны, шум доспехов, топот копыт, взрывы пушек — все это гремело в ушах, и обессилевшее сознание уже было побеждено этим хаосом и разрушением.
«Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои», — пропел монотонным голосом Лев Александрович, доставая револьвер из ящика стола.
Обычно ночью он с особенным удовольствием сочинял стихи. Выходил на балкон и под музыку ночного города, под свет мерцающих огней, слушая самые затаенные струны души, писал. Очень часто, просиживая так до рассвета, Лев Александрович слагал свою поэму, упоенный чувством вдохновения от собственного совершенства.
Но что, черт возьми, сегодня происходит? Мысли в хаотическом движении вращались в его голове, не останавливаясь ни на мгновение. Ни одна из них не задерживалась более, чем на пять секунд. Образ злого критика снова появлялся перед глазами: его жестокая насмешка, надменный взгляд и улыбка жалости всплывали перед глазами, заполняя душу горечью, обидой, разочарованием. Лев в глубочайшей печали посмотрел на город: чужой, заискивающий, красивый. Жизнь потеряла смысл. Да разве униженный поэт способен видеть радость в жизни после такого крушения? «И скучно, и грустно», — шептал он, и летаргический сон медленно окутывал его.
Зависть к чужому таланту — едкое чувство, которое он высмеивал в своем неопубликованном катрене, теперь приносила ему не только душевную боль, но и физическую: лоб был горяч, как раскаленный противень, а к горлу подступал огромный ком, не позволяющий дышать. Лев лежал на кресле в забытьи, не переставая вести душераздирающие разговоры с самим собой.
«Неужели я совсем бездарен? Ведь во мне есть что-то, что называется "способность", я могу писать... Но куда мне до Пушкина?! Он так далек и возвышен, что я никогда не смогу в полной мере даже понять его! Да и есть ли смысл понимать? Ведь художник, увидевший Мона Лизу, не берется перерисовывать ее... Да и зачем искусству еще одна Мона Лиза? Не понимаю… О, злой рок! Должно быть, я никогда не найду ответа! Я, как Пьер Гренгуар, останусь непонятым. Труп мой закопают могильною землей, и нигде не останется даже строчки о моей прошедшей бесполезной жизни… Несчастье и скорбь — вот моя судьба...
Никто не хочет понять мою душу. Я одинокий, никому не нужный, жалкий поэт», — Лев Александрович пытался излить душу то утреннему незнакомцу на лавке, то таинственному Ф. Т., но не было ответа его речам.
«Нет! — отчаянный вопль вылетел из груди Льва Александровича. — Я талант! Я новое «солнце»! Ведь именно я пошел против старых канонов, против Пушкина. Злого Пушкина! Ну и пусть. Пусть не я открою им другой взгляд, значит, появится еще кто-то! Обязательно появится! Поэзия не может навечно оставаться такой, наступит перемена! И тогда, тогда, о, я уверен!.. Мнения поменяются, век поменяется, они перестанут ценить общественное и найдут новое. Загадочный Ф. Т. разрушит их идеал, и я останусь спокоен…».
Силы покидали его: как церковная свеча медленно догорает, оставляя лишь черный фитилек, так угасало и желание жить, даже просто существовать. Вся земная жизнь вдруг показалась ему пустой и бесполезной. Он был пророком, снизошедшим, чтобы излечить сердца людей от горячего глагола и поселить в них новое прекрасное. Но не удалось. Амбиции разрушили жизнь и представление о ней постепенно, как выставленные по порядку фигуры домино, которые падают, сталкивая друг друга. На рану молодого поэта мог бы подуть друг или возлюбленная, но никого не было, кроме плетеного кресла, немых фонарей и тусклой луны.
«Я спокоен, потому что знаю, что будущее поэзии в руках великих людей, которые увековечат свое имя не хуже, чем Пушкин. А я не нужен им…» — эта фраза поставила последнюю точку в его сознании. За ней скрывалась либо страшная жизнь, либо неизвестная смерть.
В голове стотысячные отряды мыслей сталкивались друг с другом в жестоком поединке. Вопли, стоны, шум доспехов, топот копыт, взрывы пушек — все это гремело в ушах, и обессилевшее сознание уже было побеждено этим хаосом и разрушением.
«Молчи, скрывайся и таи
И чувства, и мечты свои», — пропел монотонным голосом Лев Александрович, доставая револьвер из ящика стола.