Ульяна Лисова
Бумага не краснеет
«Что почитать?»



Ещё с самого раннего детства вопрос «Что почитать?» ежедневно висел надо мной дамокловым мечом. Я глотала книги, будто горячие пирожки, и матери оставалось только удивляться такой скорости — ну как же так, только сегодня купила новые «Мифы Древней Греции» с цветными картинками уже к вечеру отправлялись на полку в ровный рядочек таких же прочитанных книг. Обложки книг становились для меня будто бы менее блестящими, менее цветными и даже менее вкусно пахнущими, что для настоящего юного кинестетика было сродни маленькой трагедии. Перечитывать старое я не любила, но приходилось — поначалу за неимением прочих книг, а затем — из-за слишком привередливого вкуса: то не хочу, это тоже не хочу, а к старому душа лежит, и строчки родными кажутся, и вообще вот этот эпизод я совсем не помню, ну-ка…
Все мечты рухнули со стеклянным звоном в один момент...
А потом, когда весь немногочисленный ассортимент краевой детской библиотеки в отделе для дошкольников я осилила, настало время перейти в новый отдел с таинственным и таким манящим названием «Подростковая литература»: Конан Дойл, новые книжки от серьёзных издательств и ещё бог знает что: я тогда мало себе представляла, что этот отдел уж точно ни в какое сравнение с прошлым не идёт, и, откровенно признаться, выбора там куда больше. Все мечты рухнули со стеклянным звоном в один момент, когда библиотекарша, посмотрев умильно на большеглазую девчушку, пришедшую за «Собакой Баскервилей», мне в итоге отказала. И даже в картотеку карточку мою не занесла. А всё почему?

Владимир Куш
«Наш отдел работает со школьниками от одиннадцати до семнадцати лет».
Разочарованию моему не было предела. Я тогда побежала жаловаться матери, а она в свою очередь пообещала, что прямо завтра же купит мне эту собаку, чтобы уже через несколько дней она также красовалась на полочке со своими сородичами. Хотя нет, она была бы первой в своём семействе: с этого рассказа началось моё знакомство с Шерлоком Холмсом в частности и с детективной литературой в целом, которое в увлечение, однако, не переросло. Может быть, к лучшему.
Сальвадор Дали «Открытие Америки Христофором Колумбом»
Подождать нужно было два года, и золотые ворота советской обшарпанной библиотеки приглашающе откроются мне со звуками ангельских горнов, и библиотекарша с чудесным необычным именем (Обязательно необычным — а как иначе? Какой отдел — такие и сотрудники.) выведет каллиграфическим почерком моё имя-фамилию-отчество-класс-школу и посвятит в тайны архивов. Но я из принципа ждать не стала, решив на время завязать с хождением в детский отдел, ставший для меня просто невыносимым: какую книгу ни возьми, пальцы чувствуют знакомую тяжесть и сами выводят название девчачьего романа — «Письмо без адреса», или что-то в таком роде.
Одним словом, я на какой-то период бойкотировала это книжное святилище (и, как позже показала практика, совсем ничего не потеряла от этого) и начала самостоятельно выбирать книги, новенькие, чистые, с еще не обглоданными обложками и целыми корешками. Магазинный ассортимент меня поразил куда сильнее, и детские ручки доверчиво тянулись к стеллажу зарубежки, пока не схватились однажды за скользкий томик Туве Янссон. Так я познакомилась с муми-троллями, на несколько месяцев захватившими моё читательское внимание целиком, а я без смущения капитулировала перед этими чудесными мордашками на страницах и не менее чудесными историями. Возможно, в детстве мне не хватило сказок – я их очень любила и зачитывалась любым фольклором, но и этого было мало; именно поэтому истории про троллей так мне полюбились
Сальвадора Дали «Утекающее время»
Шло время. Я росла с Янссон, Линдгрен, Лавровой и книжками от «Самоката». Перечитала добрую часть книг для подростков, выходивших огромными тиражами в то время. Сейчас, собственно, не изменилось ничего, но вот их я почему-то больше не читаю. Грустно? Да нет. Вслед за авторами туманного Альбиона и не менее туманной и таинственной Скандинавии (и уж совсем не туманного Урала) появились в моей жизни и русские классики — Чехов, Платонов, Бунин, которых я сначала не понимала и оттого не любила. С возрастом, конечно, я очень привязалась к их произведениям: есть какая-то красная ниточка, прочная связь, тянущая прямо из детства. Свобода выбора не могла сравниться ни с какими прелестями этого мира: я могу читать всё, что захочу! Кроме вот этой книжки. И той. И всего того стеллажа.
«Потому что нельзя.»
Дела и ужасы Жени Осинкиной», подаренную мне самим автором на одной из ежегодных книжных ярмарок, моя мама благополучно спрятала, да так надежно, что я до сих пор её не нашла. На очередной вопрос «Почему?», который я тогда задавала неприлично часто, её ответ был прост: «Нельзя, вот станешь постарше — прочитаешь». Сейчас, когда я думаю об этом, меня грызёт вина: я выросла достаточно, чтобы теперь читать не то, что детективы, — даже «Цветы для Элджернона» окажутся посильной нагрузкой для моей психики, — но Чудакову так и не прочитала.
«...табуированное искусство, им недоступное»
После продолжительной пропаганды пагубного влияния литературы «для взрослых» книги для старшей аудитории воспринимаются юными читателями как табуированное искусство, им недоступное. Своеобразный условный рефлекс собаки Павлова, только вместо электрической лампочки — двузначные числа в кружочке, и как следствие — одергивание руки от прилавка: нельзя! Запрет!
В полной мере я осознала, что же значит узор заветных циферок «18+», когда в руки ко мне неожиданно попали «99 франков». Смешной бородатый мужчина смотрел лукаво на меня с обложки и почти подмигивал, поглядывая на надпись в кружке, мол, рискнешь взять и прочитать? Не побоишься? Оценить заранее всё великолепие книги мне не позволила прозрачная плёнка, которую я всё-таки пыталась содрать еще в отделе, пока на меня не прикрикнул работник. Ну, раз нельзя, значит, обойдемся без этого.
Вообще, «99 франков» появилась в моей жизни абсолютно случайно. Я в тринадцать лет вряд ли бы сама нашла эту книгу; однако благодаря социальным сетям поиск оказался лишь вопросом времени. Привлекло название, привлёк синопсис: и всё, желанная книга мирно покоится в рюкзаке и подпрыгивает вместе с ним, когда я шлёпаю сапогами по мокрому асфальту. К возрастному ограничению и, мягко говоря, специфическому сюжету я отнеслась с поистине христианским пониманием и всепрощением: ну, всякое бывает.
Зловещие «18+» не отпугнули, я даже забыла о них, как только выкинула плёнку, и начала читать с обычным настроем, будто бы взяла произведение из школьной программы. Но от школьных книжек франки отличало многое, и первое, что меня поразило — авторский стиль: жесткий, сухой, саркастичный настолько, что во рту становится кисло, — ни с каким Пантелеевым даже в сравнение не идет. Но еще с первых страниц я понемногу начала понимать, почему же книга носит характер «запрещённой для детей литературы». Тонкости и подробности, которые лучше узнавать намного позже тринадцати лет, предстали передо мной во всей своей наготе (не красоте, потому что красивого там было мало); всё то, что теперь называют «телесностью», вызвало во мне крайнюю неприязнь. Что естественно, то не безобразно; но, привыкшая к возвышенному стилю Тургенева или уж, на худой конец, к простому языку Зощенко, я была готова выкинуть книгу прочь.
Просто порой книга должна «отлежаться» на полке. Возможно, из-за того, что ты еще слишком мал, чтобы ее понять, осознать и принять. Бегбедера можно прочитать и в шестнадцать, и в восемнадцать, и вообще в любом возрасте после двадцати — разница в понимании была бы минимальная.
Но вот некоторые романы прячутся в плёнку не просто так. Каким бы удивительным и манящим ни был сюжет, есть множество других факторов, влияющих напрямую на качество художественного текста, и в первую очередь это — стиль, композиция и средства выразительности. Можно по-разному описать пейзаж, портрет или динамичную сцену; осадок, который остаётся после прочтения, зависит от того, что именно будет использовать при описании автор. Когда уходят в грязь и телесность только ради того, чтобы эпатировать читателя, — это очень сильно принижает искусство, которое должно только развивать и совершенствовать человека. Телесность воспитывает, но не совершенствует. Подробные описания интимных и жестоких сцен несут определенную сюжетообразующую функцию в произведении, но в душу они не западают: нужно быть чёртовым гением, чтоб настолько хорошо написать эти эпизоды, что из всего романа запомнится совсем немного моментов, и они в их число войдут..
Такое бывает нечасто. Со мной — вообще никогда. У Бегбедера мне эта откровенность и прямолинейность мешала воспринимать и без того сложный сюжет. Поэтому я читала долго. Долго и много. В школе, на остановке, в трамвае, пока ехала домой. А после того, как закончила, еще около месяца не могла спокойно смотреть рекламу йогуртов по телевизору. И читать тоже. Ехидно улыбающийся Бегбедер стал спонсором полуторалетнего хиатуса в чтении; наверное, он этого и добивался. Так или иначе, я действительно совсем перестала читать по своему желанию, потому что оно банально не появлялось. Я наконец поняла, что в издательстве тоже не дураки работают и на любую книжку рейтинг не лепят. Страх, что все взрослые книжки вот такие, поселился глубоко и надолго.
Мне трудно было заново поверить в то, что литература может быть в меру пошлой (а лучше — непошлой вовсе) и интересной. И непримитивной, что немаловажно. Тод Штрассер показался скучным, а от Мураками я расплакалась и не стала дочитывать: пусть Кафка так и остается на своём пляже. И во всём были виноваты ограничения по возрасту, чтоб их! А то, что винить я должна была только себя, совершенно неважно. Озорные наклейки веселили и будто провоцировали, прямо как Бегбедер: ну возьми хотя бы ради интереса! А потом подставляли.
Да, я чувствовала себя обманутой, даже преданной, и после такого предательства нелегко было вновь влиться в читательскую волну..
Сальвадор Дали «Антропоморфный шкафчик»
А потом я поняла одну важную вещь: пока сам не прочтёшь — не узнаешь. А узнать, содержит ли выбранная книга принципиально неприемлемые для тебя вещи, не поможет никакой логлайн или краткая аннотация; остается лишь догадываться, упоминает ли автор о «том-самом-что-нельзя-называть»; а уж на тонкую плёнку и вовсе нет никакой надежды. Иногда в роли регулировщика героически выступает как раз возрастное ограничение: «18+» как горящее клеймо, жёлтый знак «Не влезай – убьёт!» (а если не убьёт, то покалечит неокрепшую психику, это уж точно). Но почему-то лезть от этого хочется не меньше, а даже наоборот. Своеобразный психологический рычаг, за который, уж не знаю, осознанно или нет, тянут вместе автор и издатель; как известно, жёлтый цвет привлекает внимание, а запретный плод в полиэтиленовой упаковке сладок. Поэтому такой себе это ограничитель, если разобраться.
~
Бессмысленность такого рода ограничений проявляется и в другом плане. Чаще всего, хватая книгу с полки, мы делаем это осознанно и вовсе не из-за рейтинга; если сюжет зацепил, то какая разница, кому там разрешено читать, а кому — нет? Но отличие есть — цифры в паспорте могут сильно сузить круг возможных произведений для прочтения. Тут скорее работает внутренний запрет, моральный, степень готовности читать новое и не всегда приятное (а в контексте современной литературы, которая не обходится без телесности, именно это и отпугивает). Наивным любопытством это не назовёшь, но и без него, если честно, не обходится.
~
«Помоги себе сам»
Если перефразировать, получится простое правило: «Помоги себе сам». Сам — то есть без предрассудков, без заранее сформированного мнения (чужого, как правило), без железного ржавого замка, ключом к которому служит возраст совершеннолетия. На то он и ржавый, чтобы его поменять. А еще лучше — выкинуть с концами. Какими оковами ни сдерживай читателя, его, кажется, ничего не остановит, даже пожар — рукописи не горят! — а голод не тётка, книжку не подаст. Чувствуя себя первобытным добытчиком пищи, даже суровым приматом, юный читатель пробирается сквозь книжные полки, как через джунгли, и часто теряется; а страшные звери под названием «содержит нецензурную брань» или «содержит материалы сексуального характера» нападают со всех сторон. И он принимает решение сдаться — не берёт Паланика, прячется от Кинга.
~
Kaihya Gonzales
Так быть не должно. Давно пора понять, что рейтинг — вещь в некотором роде условная: а ограничения вроде «нецензурной брани» и ограничениями-то стыдно назвать. Рекомендательная справка. Ознакомьтесь, так сказать-с. Или как описание блюда в меню: содержит это-это-и-ещё-вот-это… а, непереносимость лактозы? Тогда лучше не берите. А вон то можно. Это ещё не готово, нужно подождать. Спрос всегда рождает предложение, а спрос на хорошую литературу рождает новых талантливых авторов, творчество которых трудно вписать в какие-то определенные строгие рамки. Просто потому, что «18+» — золотая клетка для вольной певчей птички. Ненужная дешёвка, людская прихоть. То, без чего современная литература способна обходиться. И тем более странно в таком случае запрещать продажу книг детям, не достигшим нужного возраста. Это уж им решать, чего они там достигли, а чего пока нет. Пробейте «Парфюмера» молодому человеку, пожалуйста.
Верстка: Татьяна Аболмасова