Данте любил Беатриче

Данте любил Беатриче.
Все мы об этом знаем.
Любила его Беатриче?
Родители что сказали?
Они целовались страстно
И умерли в один день?

Нет, здесь не об этом.
Вопросы иного рода.
Плотная, долгая,
Клиническая любовь.

Любовь упала на голову,
Любовь полилась на плечи,
Она схватила за руки,
И деву пленила смолой.

Так Беатриче осталась
В нашей бессмертной культуре —
Как образ, застывший образ,
Той женщины, что была.

Глубокие очи смотрят
Через решётку строчек.
Этот мотив прекрасен,
Ему не видно конца.

Алигьери сделал музой
Живую, земную девушку.
Она дышать умела,
Без желания стала образом.

Худела, старела, бледнела,
Превращаясь из женщины в символ,
Бестелесный и созданный гением,
Нежно в стихах взлелеянный.

Беатриче была смертной девой.
На смертных женятся люди,
Целуют их в алые губы,
Дарят браслеты с камнями,
А камни тянут к земле.

Заложницы плоти и крови,
Они покупают мясо.
Они вышивают гладью,
И людям рожают людей.

А если она была
Даже не смертной, а серой?
Сотни таких на улице
Во Флоренции днём найдёшь.

Самой противной из серых?
Глупой, сварливой бабой,
Не очень красивой, странной.
Обычной была горожанкой,
Пусть из богатого рода.

Обожание Данте свалилось
На немытую бедную голову —
Комья помоев и грязи
На улицы древнего города.

Из глины подручной вылепил
Данте себе образчик.
Теперь молись и не жалуйся,
Неси этот символ дальше.

Давайте скажем открыто:
Я Беатриче не знала.
У нее противный характер?
Была ли она красивой?
Что она ела на завтрак?
Я ничего не знаю
и о великом Данте.
Зато на всемирном заборе,
Который скоро покрасят,
Обещаю оставить лучшую,
Самую честную надпись:
Данте любил Беатриче.

Анна Андреева

Предание

Город смотрит во тьму безглазую,
Растворяясь в безлунном сне.
И предание (из рассказов ли?)
Ночь таинственно шепчет мне.
Шепчет, словно секрет, доверчиво,
Что не ветер шумит за окном,
Что по улицам бродит девочка
И не может найти свой дом.
И бредёт она, как безумная
То на дерево, то на мост
Натыкаясь. А ночь безлунная,
И затерянный путь непрост.
Словно призрак, бескровно-белая,
А глаза в пустоту глядят.
И бредёт уже вечность целую
Потерявшееся дитя.
Что же слышится мне знакомое
В беспощадной легенде той?
Что мне это дитя, ведомое
Беспросветною слепотой?
Как мне холодно, как же больно мне!
Будто сбившаяся с пути,
Я мечусь в пустоте, безвольная,
И никак не могу найти…
Что найти? Я не знаю. Боже мой!
Ни понять, ни узнать нельзя:
Или судьбами так похожи мы
Или девочка… — это я?


Екатерина Кузнецова

«Ты вошла, горячая от солнца…»

Ты вошла,
горячая от солнца
в сад глухой
под ветви сонной липы
И, разнежившись от золотого зноя,
Задремала, опустивши плечи.

Я смотрю на это из-за вишен:
вот лицо твое теряет строгость
вот становится дыханье ровным
ветер юбки приподнял оборки...

Летний полдень. Сад.

Я вдруг увидел
маленькие тоненькие ноги
Как идешь по улицам каленым?
Как по миру держишь шаг ты ими?

Ты вошла,
горячая от солнца…
Помню взгляд усмешливо-лучистый,
обращенный в вишни,
прямо в вишни!
ты смогла уснуть передо мною...

Летний сад. Катился день к заходу
Я вошел под ветви сонной липы
и тихонько, чтобы не тревожить,
поправлял у ног твоих оборку...


Владислава Мицукова

Предчувствие двенадцати тысяч лун

Мне вновь не снился сон,
разбиты зеркала, и выпитый туман
в сознанье вторгся словно легион:
дубовый стол и красный кабинет,
и рукопись — важнейшая из книг,
не Библия, о нет,
важнейшая из книг,
что написала ты, мой дорогой двойник.
Подбоем пиджака утру с губы я кровь,
он цвет не поменяет — я замечу
и прикажу секретарю: готовь!
А ты идёшь во сне ко мне на встречу,
не веря, что слова мои калечат.
Ты только рукописи не бросай в огонь,
Синедриону мне ответить было нечем,
мной, другом, критиком роман прочтён,
решеньем общим он построчно изувечен.
И я вздохну — ведь мне не снятся сны,
а в кабинете красном нет балкона.
«Не кесарь я, здесь нет моей вины!» —
так я смотрю, как гефсиманский сад
горит неоном.

Юлия Тихомирова

Сон

Иногда я вдруг вижу во сне свое хрупкое тело:
Я стою на сырой подошве печальной дюны
И молюсь в исступленьи, чтоб море меня не съело,
А оно мои ноги в свои погружает слюни.

Отступает как будто валов ненасытных стая,
Но все чаще о берега сыпь золотую бьются
Их солёные брызги. Вот так и стою одна я,
А ко мне подплывают медуз голубые блюдца.

Только вдруг разрывается небо раскатом грома,
И проносится ветер, сгибая травинок луки,
И уже я парю высоко над землей, невесома,
А меня, словно крылья, твои закрывают руки.

Раз за разом, ликуя, кидаюсь в твои объятья,
Улетаю играть с золотых облаков стадами,
С бахромою зеленой Земли голубого платья,
Припадая не раз к твоим сильным плечам устами.

Но не жду я тебя, да и сердце к тебе не рвется.
Вновь на хищные волны сквозь рук решето глядя,
Слышу: дюной печальной по мне упокой поется,
И в гробу не хватает всего одного гвоздя.

Знаю: если доверюсь твоей бесконечной силе,
Отрекусь, оторвусь от шершавой коры земной,
Я лишь сделаю шаг к уготованной мне могиле,
Ведь тогда, милый друг, ты не станешь летать за мной.

Ульяна Румянцева

Лисс

Здесь танец эпох беспокоен
И древности больно дышать,
Полотнища флагов дрожат,
А воздух как будто расстроен.

Мелькают бесстрастные лица,
И улиц бежит лабиринт,
Здесь камень мой след сохранит
И память столетий хранится.

Беззвучны фигуры из дыма
В проемах чернеющих стен,
Попавшие в сумрачный плен
Вселенной, где всё заменимо.

Прощается с городом солнце,
Но неба коралловый свет
Приветом из тысячи лет
Наутро в мой город вернётся.

Стефания Чернова

***

Привычкой приходить сюда к закату,
Когда алеют волны, и зефир
По облакам торопится куда-то,
Лечу свой непростой и хрупкий мир.

Манящий шёпот волн и плеск игривый...
У пристани я вижу моряка:
Он второпях прощается с любимой,
Она молчит, сжимая край платка.

Я думать не хотела бы о грустном,
Но море будто шепчет о тебе...
Сегодня здесь безрадостно и пусто;
Вдали играет мальчик на трубе.

Играет, обращаясь к красным бликам
На водной глади, к дальним берегам.
Играет о своём и о великом,
О том, чего не понимает сам.

Как больно и смешно играть вслепую!
Улыбка, слёзы, зеркало воды.
Боюсь на сухопутье жить впустую,
Но так не побоялся сделать ты.

Растратила себя я понапрасну,
Не верю людям: каждый груб и врет.
Я многое отдам, на все согласна
За вольный парус. Верю, счастье ждёт.

Стефания Чернова

Одна

Знаешь, в море нет своих и правых,
Виноватых нет, бездарных и чужих;
Не спасут наивных от лукавых,
О погибших говорят, как о живых.

Море губит добрых и жестоких
И влюблённых разлучает навсегда,
Но веками утешает одиноких,
Пленников невольного труда.

Чайки шуму волн поспешно вторят,
А во снах — родные берега;
Лишь один мне мил портовый город,
Лишь одна улыбка дорога.

Здесь, где южный бриз ласкает плечи,
Я мечтаю о привычных мне штормах.
Есть в их пляске что-то человечье:
Крик и трепет, обещание и страх.

Пусть бежит волна навстречу солнцу,
А ветра беспечно гонят корабли;
Пусть мой робкий парус в Лисс вернётся…
Знаешь, море — не для нас, детей земли.

Стефания Чернова

Начало

Это падения признак —
я считать перестал круги,
я на свободу изгнан,
в спину кричат: «беги».

Девять кругов ада.
Любовь — это девять кругов.
Закаленная в адском пламени
любовь — это девять томов.
Поэт без любви — ранен,
поэт без любви — без лица.
Девять томов обещаний.

Их нужно читать с конца.

V

Постправда,
постмодерн,
постоянное гнетущее чувство
прекрасного.
Я пытался и не одолел
тебя. Ты — искусство,
Написана брайлем,
Изучаю пальцами .

Метамодерн,
метаирония,
метаболизм чувств, выброшенных
на берег.
Хорошего — не помним мы,
моя часть выполнена.
Не верю.

Стоить.
Стоять.
Сто раз повторять признания
в самолюбии.
Мы приземлились неудачно опять,
мы этого не узнаем.
Пулями
мы были.

догоняющими стрелка.
Я говорю «пока».

принятие.

IV

Костер инквизиции не жжет,
а обнимает.
Я прячусь в него,
и горячие языки пламени
облизывают меня
как бездомные собаки.
Накорми,
дай еды,
спаси.

Самопожертвование,
самосожжение,
фанатизм
и ощущение пустоты внутри
и огня снаружи.
Спрячьте меня,
сохраните меня,
не бросайте меня.

Так не может продолжаться вечно.
Вечно.
Вечность.
Это сколько?
Не подскажете время?
Истина.
Самопознание.
Я кричу, и мой крик улетает в пустоту
и разъедает там все
кислотными
длинными руками,
потому что пустота снаружи,
а огонь —
только внутри.

депрессия.

III.

«Я в этом мире — мученик», —
Этому вторь как молитве,
Свободе мы только учимся
Свободе на лезвии бритвы

И жизнь — это не полотно,
А зависший на месте пассаж.
Я бегу ни за чем и ни от кого.
Я ваш или все же не ваш?

Сомнение дребезжит приемником
(Кипяще-гремящая смесь).
Я останусь живым покойником:
Можешь молчать,
но я здесь.

торг

II.

«Потому что неважно».
Я так думал,
перебирая волос пашню.
Не повторяй имя господа всуе.

Я стал больше,
умнее, старше.
Я пытался увидеть бога,
но видел лицемерие
и эгоизм.
Меня осталось немного —
остатки катятся вниз.

Ты разрушаешься,
а я иду дальше,
и никто не в праве остановить
мое движение
против самовоспитания.
Я ангел, жаль, что не падший.
Иду к господу богу.
Нас связывает нить —
нить из жил.
Ты была слишком строгой.
Я тебя пережил.

Ты была слишком мудрой
в свои двадцать семь,
или пятнадцать,
или в сорок восемь.
Я сгибал прутья
между нами.
Я, конечно, не Познер,
но могу взять интервью
с закрытыми ушами и глазами:

не вижу зла,
не слышу зла,
не говорю о зле.
Злюсь на потраченное вместе время.
Эти два года
прошли как во тьме:
я тебе больше не верю,

я тебя больше не знаю.
Я ненавижу плакать.
Между свободой и раем
я выбираю паперть,

молча крещусь
и вхожу в мир.
стреляет пульс —
и это мой тир.

гнев.

I.

вечный сон.
вечный пир.
вечная любовь.
я – король лир,
и я пока не готов.

отрицание.


Дарья Матысяк