Каким же образом Пушкин, классик русской литературы, связан с постмодернизмом — направлением, характеризующимся хаотичностью, пародийностью и обилием скрытых цитат в художественном произведении? Самым что ни на есть прямым. Постмодернистские авторы часто указывают на такие классические тексты, как «Дон Кихот», «1001 ночь», «Декамерон» в качестве источника идей для экспериментов. Их сходство в том, что все эти книги в своё время стали поворотными пунктами в развитии языка своих стран, проблемы которого представляют большой интерес для постмодернистов. А, как известно, Пушкин — основоположник русского литературного языка. От этого никуда не спрячешься. Его творчество синтезировало опыт предшественников (Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова), европейской культуры и народного фольклора. Поэт поднял со дна языкового океана необычайные силы, волны — отголоски которых мы ощущаем по сей день. Например, благодаря Пушкину больше не говорят «сладк» или «резвости златыя». Неслучайно Достоевский писал о том, что вся литература «вышла из Пушкина». В рассказе Т.Толстой «Сюжет» эта мысль, кстати, становится развёрнутой метафорой: раненому поэту в бреду чудятся образы того же Достоевского, строчки Тютчева, Северянина, Маяковского, Набокова. Если вслед за Умберто Эко рассмотреть постмодернизм в широком смысле как смену одной культурной парадигмы другой, то Пушкин сильно напоминает его представителя. В «Заметках на полях «Имени розы» можно прочитать, что постмодернизм, не знает временных границ, является следствием состояния духа. Пушкин — смелый экспериментатор, критикующий идеи эпохи Просвещения (достаточно вспомнить поэму «Цыганы») и пародист (с его лёгкой руки «Илиада» превратилась в «Гаврилиаду»). Знаменитое «К***» — пародия на стихотворение «***» Жуковского, да и само выражение «гений чистой красоты» заимствовано у «побеждённого учителя». Есть в творчестве Пушкина игра с жанрами. Пример тому — поэма «Руслан и Людмила», построенная, если верить Ю.Лотману, на несовместимости частей, на соседстве игривых сцен с лирически-возвышенными. Так, например, после сдержанного и несколько сухого описания пира князя Владимира, где «не скоро двигались кругом ковши, серебряные чаши с кипящим пивом и вином» следует сцена, в которой Руслан «ласкает в воображенье стыдливой девы красоту». Кроме того, Лотман указывает на «царство относительности» в «Евгении Онегине», смешение точек зрения, приводящее к «ироническому раскрытию условности» каждой из них. Эта теория объясняет, почему в последней строфе романа в стихах сказано: «Противоречий очень много, но их исправить не хочу». Вот и получается, что Пушкин — мастер языковой игры и пародии, строящий свои тексты из коллажа цитат, умышленно допускающий логические ошибки. Одним словом, наш первый постмодернист! Конечно, сравнение дерзкое, едва ли бы сам Пушкин его одобрил. На мой взгляд, в искусстве он, конечно, стремился к максимальной объективности, наставлял читателя на путь истинный, а не увлекал его по ту сторону добра и зла. Достаточно вспомнить пушкинскую статью «О народной драме и о «Марфе Посаднице» М.П.Погодина», в которой прямо сказано о том, что дело поэта — «добросовестное исследование истины», воскрешение «века минувшего во всей его истине». Но факт остаётся фактом, открытиями Пушкина пользовались как Хармс, так и Венедикт Ерофеев. Героиня последнего даже любила повторять: «А кто за тебя детишек будет воспитывать? Пушкин, что ли?» Что тут поделаешь, интерес к солнцу русской поэзии неугасим. Забываются полководцы, рушатся дворцы, но весёлое имя Пушкина остаётся с нами.