Хотели было отдать на бальные танцы, но туда, даже при вечной нехватке мальчиков и заметном переизбытке девочек, его не взяли.

Мать смотрела разочарованно, а отец стал хохотать: «Что, брат, не вышло из тебя балеруна? А я вам говорил, – обратился он к тёще и жене, – не мужское это дело – в колготках на сцене скакать!.. Ладно, не расстраивайся, – обратился он к сыну. – Найдем мы тебе мужское занятие – спорт. Сам отведу».

И отец, активный любитель пассивного спорта, плюхнулся на диван с бутылкой пива. «Го-ол!» – заорал он, отмахнувшись от тещи, попросившей сделать телевизор потише. Из всех видов спорта отцу больше всего нравилось сидение с пивом на диване перед телевизором. Что именно показывали – ему было всё равно.

Но в ближайшую субботу отец, сдержав слово, в семь утра растолкал хныкающего Стасика и, кое-как одев его, потащил к ближайшему Дворцу спорта: тренировки начинались рано.

Тренер клюшкой сделал Стасику подачу шайбы.

Тот испугался, зажмурился, присел на корточки и на четвереньках пополз под скамью.

Тренер захохотал: «Куда?.. Быстро назад!..» Команда ржала так, что вынуждены были приостановить тренировку.

Тренер тащил Стасика из-под стула, откуда пушкой торчала толстая попа. Стасик не вылезал, держался за вкрученные в пол ножки стульев намертво.

В конце концов тренер плюнул и, сказав: «Доставайте его оттуда сами», – отошел.

Отец не знал, куда деваться от стыда.

«Нет, – покачал головой тренер, – не возьму. – Рыхловат – черт с ним. А вот трусоват… Это надолго. Ведь всю жизнь от летящей шайбы его грудью никто закрывать не станет. Что ж, так и будет он всякий раз от страха под стулья лезть? Нет, и вы – не для нас, и мы – не для вас, – поставил точку тренер. – Идите в другое место. В танцы, например».

«Да уж ходили, не взяли, – тускло ответил отец. – Ладно, понял. Мы пойдём».

Домой отец тащил Стасика волоком. Тот не поспевал, отец дёргал за руку, злился.

Дома папаша с досады остограммился, закусил огурцом. В телевизоре хоккей смотреть не стал – оскорбился, переключил на плавание.

Так и сидел сычом до вечера, со Стасиком не разговаривал.

Через неделю, в воскресенье, мать отвела Стасика в бассейн, где, раздев до трусов, подтолкнула к бортику.

Увидев огромную лужу воды перед собой, Стасик от ужаса описался.

«Прыгай! – кричала мать. – Тут мелко, лягушатник!.. Видишь, у всех детей надувные круги? Утонуть не дадут!..»

У Стасика от ужаса глаза стали величиной с эти самые круги.

Тренер, попытавшись вытолкнуть его в воду, вздрогнула всем телом от визга, который тот издал.

Одетому уже Стасику и матери, чьё лицо пошло пятнами, тренер посоветовала: «Вы подготовьтесь и приходите в следующий раз – уберите синдром страха воды».

Но мать знала, что следующего раза не будет: «синдром страха воды» у Стасика не убирался даже на море, где он, при попытке затащить его в воду, голосил так, что пустели соседние лежаки. Стасик боялся воды жутко, а того, чего боялся, он не выносил.

Семья зашла в тупик.

«Ну что ты за урод такой! – бушевал на семейном совете отец. – Все дети как дети: рисуют, танцуют, плаваньем занимаются (про позорный поход в хоккейный клуб он малодушно промолчал). А ты? Ни богу свечка, ни чёрту кочерга!»

«А и правда, Стасичек, – пыталась сгладить шум бабка. – Ты ить полненький, поплавал бы, побултыхалси – глядишь, схуднул бы чуток: сердцу полегше, нагрузки меньше. Ну чего ты в бассейне том испугалси? Такие же детки плавают, веселятся – вот и ты бы с ними игралси. Чем плохо?»

Стасик, набычившись, сидел за кухонным столом.

Ему всё это до смерти надоело.

На столе стояла источавшая ароматы ватрушка, которую испекла бабка. Аромат отбивал восприятие окружающего напрочь. Стасик реально не слышал ничего – ни про бассейн, ни про танцы, – так хотелось ему ватрушки.

Мать, чувствовавшая сыночка лучше остальных, заметила остановившийся взгляд и сунула ему кусок ватрушки на тарелке: «На, ешь уже, и иди отсюда».

«Осподи, – вздохнула старуха. – И в кого он увалень такой?.. Не наша порода, не наша, – ворчливо бубня, она потащила тарелку с ватрушкой в комнату. Стасик, как приклеенный, плелся следом за ней. – В нашей породе завсегда у всех харахтер был. А тут – кисель».

«Ну, что делать будем? – в раздражении спросил отец. – Куда-то отдавать его всё равно нужно!»

«В том-то и дело, – поддержала жена, радуясь, что супруг наконец-то оторвался от телевизора и заговорил о сыне. – Сейчас ведь детей поголовно куда-нибудь водят, развивают. Прямо-таки неприлично никуда не ходить».

«Ну, – недовольно протянул папаша. – Чего предлагаешь? Давай быстрее – матч скоро».

Мать заторопилась, заюлила мелким бесом, стараясь хоть пять минут, да задержать ещё отцовское внимание на общем ребёнке.

«Тут соседка приходила, Анжела Иосифовна…» «Старуха, что ли, из соседнего подъезда?» – перебил отец.

«Да. Так вот, что она предлагает. Давайте, говорит, я буду ходить к вам на дом: с вашим мальчиком музыкой заниматься. Развивает, говорит, слух, музыкальность и вообще…– жена сделала неопределённый жест руками – общую культуру. Пусть попробует, а? И водить никуда не надо – все занятия дома».

«А что, – уже с нетерпением глядя на телевизор, отозвался отец. – Сядет где-нибудь на будущей работе, сбацает что-нибудь этакое… Бабы таких любят».

«Ну причём тут это? – возмутилась жена. – Я ведь тебе общую культуру говорю».

«Да отдавай ты его куда хочешь, хоть в музее жить оставь! Только отвяжитесь от меня ради бога! Надоели со своим недоумком хуже горькой редьки!..»

В пятницу пришла Анжела Иосифовна. Тряся головой, она усадила толстого Стасика на круглый крутящийся стул и открыла крышку старого пианино «Октябрь».

И стул, и инструмент достались Стасику в наследство от матери, которую когда-то тоже пытались музыкально образовывать. Стасик тихонечко повернулся на стуле – вроде не страшно. Потом ещё раз: крутиться понравилось.

После пятой попытки он с грохотом свалился на пол и заревел.

«Деточка, – пыталась поднять тощими руками увесистого Стасика старуха-музыкантша. – Ну зачем же так вертеться-то? Перед инструментом надо сидеть прямо, ручки на клавиатуре…»

Мать рывком за шкирку подняла воющего Стасика на ноги и опять усадила на стул.

Руки Стасика поставили на клавиши.

Старуха, тряся головой, стала говорить, что «нотка «до» – это начало октавы», а «си» – последняя перед «до».

Стасик сидел. Терпел. Ёрзал. Потом зевнул.

Попе было неудобно на жёстком стуле, руки затекли, в носу чесалось, и, главное, с кухни опять немилосердно тянуло, на сей раз вкусным яблочным пирогом. Стасик попробовал убрать руки с клавиатуры – старуха настойчиво вернула их обратно. Он полез пальцем в нос – почесать его, но старуха закудахтала, что «ковырять в носу неприлично».

Стасик, чуть повернув голову, скосил глаза на кухню – пирог пах невыносимо. После очередной попытки удержать Стасиковы руки на клавишах добрый, с телячьими глазами, ласковый малыш, поставив правую руку на клавиатуру, с размаху, со всей имеющейся у него силой левой руки опустил крышку пианино.

Послышался хруст.

Правая рука обмякла. Стасику не было больно – ему стало легко.

Следующие три недели бабка, водя Стасика с загипсованной по локоть правой рукой, на расспросы знакомых и соседей хвастливо отвечала: «Вот ведь, грит, не хочу вашей музыкой заниматься и не буду! И хрясь себе по руке!.. Двойной перелом. Со смещением».

И, любовно глядя на Стасика, добавляла: «Харахтер…»