Уже не один год прошел после того, как Вы были на дуэли с Жоржем Шарлем Дантесом. Я воздержусь от рассказов о его личности и моем отношении к нему, я изобразил это ранее в своих стихах. Что ж, смерть неотвратима. Фатум, рок… Я вспоминаю, как услышал, что Вы… мертвы. Эти ужасающие своей непредвиденностью слухи, быстро распространяющиеся по всему Петербургу, потрясли меня до глубины души. Как же откликнется поэт на такую поражающую новость?

«И пальцы просятся к перу, перо к бумаге», — так писали Вы. Бешеный от злости на все: на Вашего убийцу, на светское общество, оказавшее большую роль в столь трагичной развязке Вашей судьбы, на саму судьбу — я начал писать. Мне было больно от того, что так и не встретил Вас, что так и не предстояло в моей жизни возможности услышать Ваш голос. Говорят, мы находились на Кавказе в одно время, только вот мне было шесть лет, а Вам…

Почему же я вдруг вспомнил Вас в эту теплую пятигорскую ночь? Мне тяжело: уже несколько недель меня гнетет странное предчувствие. Предчувствие чего? Смерти. Видимо, не так много осталось мне жить. Не знаю, не знаю!.. В голове туман, ноет сердце, писать не получается. Виной всему мой несносный характер, я уверен в этом. Мне нужно выговориться, но милым барышням, отдыхающим на водах, ни к чему слушать тоскливые излияния молодого офицера, а остальные склонны считать меня не слишком хорошим собеседником. Что же, они имеют на это все основания. Мне нужен человек, душа которого была бы близка мне, и я нашел его довольно быстро. Считаю ли я Вас своим учителем? Отвечу так: я считаю себя Вашим преемником. «Ты пел, и в этом есть краю один, кто понял песнь твою».

Я вдохновлен Байроном, Шиллером, Шекспиром и Гете, но Вами в первую очередь. Вы раскрыли красоту русского языка в поэзии, Вы показали мне, как обращаться со словом. Признаюсь, мои первые произведения были отнюдь не самыми удачными, меня упрекали в подражании Вам. Я и сам себя упрекаю, когда вспоминаю, что брал и перемешивал сюжеты Ваших поэм, баллад Василия Андреевича и произведений зарубежных авторов. Я отбрасывал чуждое мне, драматизировал и романтизировал, приписывал так сильно измененные черты характера и внешности узнаваемым читателями героям! Ребенок, ребенок! Ребенок, ищущий себя, выявляющий свой стиль, определяющий свои способности! Возможно, не следует корить себя так сильно, ведь это было опытом, «пробой пера». Не будь этого прежде — я не стал бы сейчас тем, кто я есть.

Да, многие писали стихотворения, и каждый из пишущих был склонен к подражанию другим авторам. Этого невозможно было избежать, ведь в любом начинании мы опираемся на опыт предшественников, и лишь потом на свой личный опыт. Поиск себя, поиск своих возможностей восходит к изучению и знанию всего, что связано с предыдущими поколениями. Без понимания этого не получится создать ничего нового, относящегося к самому себе. Да и мода играет существенную роль среди юнцов — как не делать то, что делают остальные? Но в этом случае, когда все следуют друг за другом, обыкновенно не возникает индивидуальности и новизны. Становятся известными лишь избранные, а не «франты», шумной толпой рифмующие одни и те же слова.

Мое стихотворение на Вашу смерть стало причиной многих событий. Меня заметил и признал круг поэтов, близких Вам. Меня заметило, но не признало правительство нашего государства. Так я оказался в ссылке. Какой ценой! Из-за стихотворения, написанного в память об ушедшем гении! Из-за любви к Вам и Вашим произведениям!.. Что ж, я с благородством принял это как долг перед Вами, как предначертанное судьбой испытание.

«Мысль сильна, когда размером слов не стеснена», — я давно испытывал большую любовь к прозе, чем к поэзии, несмотря на то, что большинство моих ранних произведений — стихотворения. Я не знаю, чем это обусловливается, но я ощущаю трудности, когда мне приходится «вписываться» в форму. Читая Ваши стихи, ощущаешь и глубину остроумия, и изящность изложения, и чистоту рассудка. Простите за такую дерзкую мысль, но откровенность моего стихотворения, его эмоциональное содержание я ставлю наравне с Вашими, и это большая честь для меня. Но Ваши произведения воспринимаются не столь искусственными и мертвыми, как мои. Наверное, проза удается мне лучше. Во всяком случае, в процессе творчества стих проигрывает перед фразой — мне не составит никаких усилий свободно изложить мысль без какого бы то ни было ритма или размера. Иногда я перелистываю томик Ваших стихотворений и замечаю, что той стесненности и тяжести, что есть у меня, в них нет.

Собственно говоря, Вы и я существенно отличаемся. Ваши произведения светлы, редко можно заметить в них что-либо темное, или же свет настолько перекрывает тьму, что она становится еле заметной. Даже смерть Вы видите по-другому, не так, как вижу ее я. Не понимаю, можно ли воспринимать конец жизни как что-то естественное, что-то само собой разумеющееся? Как Вас не страшит и не настораживает то место, «где будущего нет, ни прошлого, ни вечности, ни лет»?

У меня есть стихотворения с такими же названиями, что и у Вас: «Поэт», «Узник», «Кинжал», «Кавказ» … Мы находим вдохновение в одном и том же, но отталкиваемся от предмета вдохновения по-разному. Я замечаю, что мои произведения гораздо трагичнее. Мой герой склонен к самоанализу, что для него губительно. Он самокритичен, горд, эгоистичен. Это мешает ему жить в обществе. Но зачем ему это общество? Он вполне самодостаточен. Но он не может не чувствовать себя одиноким. Противостояние общества и поэта у Вас подчеркнуто не так сильно, потому что Ваш герой торжествует и несет свой дар со светом души и рассудка. Вы — Свет, я — Тьма.

Я совсем по-другому воспринимаю судьбу и предназначение поэта. Ваш «Пророк» слишком идеалистичен для меня. Мой, столкнувшись с непонятливой и тупой толпой, совершенно подавлен и растоптан ею!..