литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Грант Бегларян, Татьяна Левинсон
В театре
февраль 2018 года
Интермедия
По театру она шла беззвучно. Так ходят по родительской спальне. Надежда Львовна за сорок лет непрекращаемого пьесосмотрения сроднилась с этим местом и оставила робкие детские глаза, привыкшие видеть в массивном здании театра нечто священное: то ли храм, то ли кабинет стоматолога. За сорок лет она не стала ни скучающим завсегдатаем, ни искусствоведом. Её чувство не потеряло остроты. Менялись государства и друзья, но не трепет при выключении света перед спектаклем, не искренность её аплодисментов.
Надежда Львовна помнила всё. Каждое либретто, каждую коллизию. Дни рождения — через раз. Списки действующих лиц — безукоризненно. Она в шутку называла свою жизнь интермедией — чередой нелепиц в перерывах между основным действием. Основным же был театр, её первая и главная отдушина.
Надежда Львовна помнила всё. Каждое либретто, каждую коллизию. Дни рождения — через раз. Списки действующих лиц — безукоризненно. Она в шутку называла свою жизнь интермедией — чередой нелепиц в перерывах между основным действием. Основным же был театр, её первая и главная отдушина.
Игорь развязно вошёл в древнее помпезное здание. Улыбнулся несуразным провинциальным кариатидам, сфотографировался у большого гардеробного зеркала и начал длинно и долго бродить по золочённому для пущей красоты вестибюлю. Всё внутри его смущало дикостью прозваний: бенуары, бельэтажи, ложи и софиты… Многажды отгримированный массив театрального здания и сам казался огромной декорацией. Для чего?
Сонный зал наполнялся сонными людьми. Раз за разом звучали смех и шёпот, шёпот или смех. Ждали шедевра. «Их все ждут, но никто не пишет!» — сказал на балконе один студент другому. «Драма умерла с Шекспиром!» — глубокомысленно выдала дама в пышном и душном пальто. Надежда Львовна с раздражением фыркнула и села в жаркое алое кресло, чуть левее партерного центра.
Ещё десять минут разговоров, поиска мест и рядов, пара убедительных просьб отключить мобильные телефоны, тишина знакомой темноты и вот … Началось представление. Надежда Львовна на несколько секунд прикрыла глаза, сняла бежевый шарфик и вдохнула родную смесь духов и духоты.
Ещё десять минут разговоров, поиска мест и рядов, пара убедительных просьб отключить мобильные телефоны, тишина знакомой темноты и вот … Началось представление. Надежда Львовна на несколько секунд прикрыла глаза, сняла бежевый шарфик и вдохнула родную смесь духов и духоты.
Молодой человек поражался незаинтересованности своих соседей. Искренне не любивший театр, он смотрел за ходом пьесы, как опоздавшие на полчаса слушают малопонятную лекцию. Тем временем справа от него активно пользовался преимуществами мобильной связи полный мужичок, а слева — клевала носом бедно одетая женщина. Разбудить её он не решился: всё-таки это личный выбор каждого — куда просадить свои деньги.
Представление перевалило за половину, антракт не предвиделся, и Игорь поудобней вклинился в тяжёлое кресло в ожидании привычной кульминации. На сцене кто-то на кого-то кричал, до того пара героев зачем-то поменялась костюмами. Следить за непечатной драмой стало трудно, внимание рассеивалось, но Игорь сдержался, чтобы не последовать примеру безалаберной соседки.
Представление перевалило за половину, антракт не предвиделся, и Игорь поудобней вклинился в тяжёлое кресло в ожидании привычной кульминации. На сцене кто-то на кого-то кричал, до того пара героев зачем-то поменялась костюмами. Следить за непечатной драмой стало трудно, внимание рассеивалось, но Игорь сдержался, чтобы не последовать примеру безалаберной соседки.
Вдруг актёры замерли на своих местах. Княгиня-бабушка в барочном бордовом кресле, возлюбленные, мужчины во фраках и девушки в платьях. Они смотрели на неё. Сомнений не было. Привыкшая ко всякому, Надежда Львовна упорно ждала оригинального разрешения, но они всё смотрели и смотрели, а вместе с ними (чего уж совсем предвидеться не могло) смотрели на неё зрители. Из дальних углов зала приближался гомон, всё более отчётливо, всё более дико и страшно призывал:
— Надежда Львовна! Про-о-осим! Про-о-осим! Про-о-о-осим! Выходи-и-ите!
Тысячи глаз преследовали её. Надушенные руки в кремовых перчатках выталкивали её из зала, всё дальше и дальше — на сцену. Сил на протест у неё не оказалось. Лёгким бумажным корабликом ничего не понимавшую женщину вынесло в слабо освещённое пространство между сидениями и непосредственной сценой.
Сухонькая женщина в растерянности встала на первую ступеньку. Свет. Первое, что запомнилось, — свет. Отовсюду, будто бы из самих человеческих глаз, лился нервный, повисший в пространстве студенистый свет. Она хотела было упасть, но побоялась реакции зрителей. Вспомнила, как расплакалась, когда на её маленькую детскую ручку с привычным сумасшедшим смехом указал выбиравший в свидетели новых волшебств клоун местного цирка. Это было похоже на дурной сон, тогда и сейчас, на дурной сон, не более.
Оцепеневший зал смотрел на неё в упор, будто ожидая фокуса с исчезновением. Четвёртая стена дала большую трещину. Надежда Львовна плакала. Оглянулась и поняла: она одна. Даже декораций словно бы не было: за спиной чернела пустота, перед глазами — не меньшая. Собиралась закричать, но было нечем. Тело сковала холодная спазма. Попробуй она двинуться — непременно свалилась бы со сцены. У всех на виду.
— Надежда Львовна! Про-о-осим! Про-о-осим! Про-о-о-осим! Выходи-и-ите!
Тысячи глаз преследовали её. Надушенные руки в кремовых перчатках выталкивали её из зала, всё дальше и дальше — на сцену. Сил на протест у неё не оказалось. Лёгким бумажным корабликом ничего не понимавшую женщину вынесло в слабо освещённое пространство между сидениями и непосредственной сценой.
Сухонькая женщина в растерянности встала на первую ступеньку. Свет. Первое, что запомнилось, — свет. Отовсюду, будто бы из самих человеческих глаз, лился нервный, повисший в пространстве студенистый свет. Она хотела было упасть, но побоялась реакции зрителей. Вспомнила, как расплакалась, когда на её маленькую детскую ручку с привычным сумасшедшим смехом указал выбиравший в свидетели новых волшебств клоун местного цирка. Это было похоже на дурной сон, тогда и сейчас, на дурной сон, не более.
Оцепеневший зал смотрел на неё в упор, будто ожидая фокуса с исчезновением. Четвёртая стена дала большую трещину. Надежда Львовна плакала. Оглянулась и поняла: она одна. Даже декораций словно бы не было: за спиной чернела пустота, перед глазами — не меньшая. Собиралась закричать, но было нечем. Тело сковала холодная спазма. Попробуй она двинуться — непременно свалилась бы со сцены. У всех на виду.
И тогда Надежда Львовна, внезапно для самой себя, начала... играть. Играть в каком-то лихорадочном трансе, не помышляя игры вовсе, но всё больше отдаваясь ей. Возможно, впервые в жизни она делала что-либо с такой отдачей. Грациозные движение вкупе с нужным, нежным тембром голоса, весь её облик дышал обновлением, преображением, на два часа заворожившим зрителей. Она декламировала, пела, грохотала, распустив русые волосы (сама удивляясь их красоте). Для неё самой уже было неясно, где кончалась она и начинался персонаж. Хохоча в неровных лучах из-под ярко зажёгшейся рампы, она сыграла пару сценок, ютившихся будто бы с рождения в тумане её подсознания. Происходила мистика, но эта мистика полностью её удовлетворяла.
А зрители аплодировали. О, как в тот вечер они аплодировали! А она играла, а они хлопали. И смеялись, вместе с ней, не над ней... смеялись.
И хлопали,
хлопали,
хлопали...
хлопали,
хлопали...
— Хэй, женщина… просыпайтесь. Закончилось.
Игорь боязливо дотронулся до затёкшего плеча. Бежевый шарфик, казалось, затрепетал, но это было лишь минутное помутнение. Наконец, всё стало на свои места. Женщина была мертва.
Игорь боязливо дотронулся до затёкшего плеча. Бежевый шарфик, казалось, затрепетал, но это было лишь минутное помутнение. Наконец, всё стало на свои места. Женщина была мертва.
Матильда
Матильда в детстве иногда залезала на шкаф и пыталась допрыгнуть с него до дивана. Как птицы и балерины в театре.
Стать птицей, правда, у неё так и не получилось — только костюмером в Мариинке. Матильда Феликсовна стала отсекать ровные куски розового бархата, втыкать иголки в бока танцовщиц, носить высокие каблуки и затягивать чужие корсеты. Любила она в основном булочки в столовой и собственные бока. Однажды тетя Мотя, как шептались балерины, даже застряла в двери мастерской. Пришлось пилить.
Все знали, что с тетей Мотей шутки плохи. Муж ее был в театре главным бухгалтером, человеком седым и глупым. Черт знает, как она его зацепила. Скорее всего, английской булавкой.
Однажды в театр упала мировой величины звезда. На один сезон, на одно «Лебединое озеро»! Все трепетали, а сама звезда, разумеется, и не думала. Еще чего. Она заявилась к тете Моте на примерку и устроила скандал. Костюм ей, видите ли, велик! Обычно Матильда Феликсовна со столь капризными барышнями работать переставала — и те вылетали из театра мгновенно. Но на этот раз она будто бы не услышала криков, улыбнувшись и заверив, что непременно все перешьет. Дверь за ней она, тем не менее, захлопнула.
На следующий день тетя Мотя заказала три лишних метра ткани и кружев.
На следующий день тетя Мотя заказала три лишних метра ткани и кружев.
Через два дня состоялось представление. В Мариинке, разумеется, был аншлаг. Звезда вернулась на родную сцену! Не осталось даже ни одного монокля в гардеробе. Занавес открылся, на сцену выплыл кордебалет... Внимание зрителей занято, все идет потрясающе. Правда, кажется, заела дверь в одной из гримерок.
Все сверяются с либретто, посматривают на часы. Вот-вот на сцене должна появиться Одетта.
Она появляется грациозно, плавно, размеренно, заставляя зал перестать дышать. Наконец-то, свершилось! Все так торжественно. Даже дети почувствовали важность момента и вскочили со своих обитых бархатом сидений.
Партию Одетты сегодня исполняет Матильда Феликсовна.
Иллюстрации: Полина Бурнышева, Tumblr.
Верстка: Полина Бурнышева