литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Аделина Фишова
Городской концерт
(«Звуки города – как с того света услышанные»)
TJournal
август 2019 года
Christine P.Newman
Прелюдия пустоты
В безжалостном углу шершаво-пыльных обоев он кривился в жутких конвульсиях.
Чёрная пустота начиналась у него за спиною, чёрная пустота была впереди.
Все хрипы, все стоны, все крики чёрной пустоты безобразно ударились в его раскалённый добела мозг.
Чёрный шепоток беды жарко приникал к уху. Боль сверлила висок.
Сквозь блокаду чёрных звуков щелкал лодочный блок.
Бесформенной глыбою приподнимался он над уличным шумом и над временем года: тысяча восемьсот двадцать пятый год гремел за ним толпами, замолкала толпа, и теперь девятьсот пятый год.
У него за спиною щёлочкой чернел переулок колодезной комнаты.
У него за спиною — идиотский гул голосов, ног неровные топоты в глубине коридора, плач отчаянный.
Слушайте!
Сосед сверху начал бить в пол щёткою полотёрною.
Вихри мыслей крутились в голове с нечеловеческой быстротою.
На остекленелых губах шелестел незримый поток молитвы. Потной ржавчиной отдавали щёки. Вихри мыслей шумели в ушах, так что мыслей и не было: было сплошное бессмыслие.
Бесконечно узкие проходы между стен гремели колодезными жителями: топот, вой, брань, звуки заушений — как с того света услышанные.
Шёпот вод в подвале, кишащем крысами.
Могилы домов всё ширятся, ширятся, ширятся.
Из мглы шумящих отражений, согнув измученную спину, выполз он.
Утро копошилось.
В безжалостном углу шершаво-пыльных обоев он кривился в жутких конвульсиях.
Чёрная пустота начиналась у него за спиною, чёрная пустота была впереди.
Все хрипы, все стоны, все крики чёрной пустоты безобразно ударились в его раскалённый добела мозг.
Чёрный шепоток беды жарко приникал к уху. Боль сверлила висок.
Сквозь блокаду чёрных звуков щелкал лодочный блок.
Бесформенной глыбою приподнимался он над уличным шумом и над временем года: тысяча восемьсот двадцать пятый год гремел за ним толпами, замолкала толпа, и теперь девятьсот пятый год.
У него за спиною щёлочкой чернел переулок колодезной комнаты.
У него за спиною — идиотский гул голосов, ног неровные топоты в глубине коридора, плач отчаянный.
Слушайте!
Сосед сверху начал бить в пол щёткою полотёрною.
Вихри мыслей крутились в голове с нечеловеческой быстротою.
На остекленелых губах шелестел незримый поток молитвы. Потной ржавчиной отдавали щёки. Вихри мыслей шумели в ушах, так что мыслей и не было: было сплошное бессмыслие.
Бесконечно узкие проходы между стен гремели колодезными жителями: топот, вой, брань, звуки заушений — как с того света услышанные.
Шёпот вод в подвале, кишащем крысами.
Могилы домов всё ширятся, ширятся, ширятся.
Из мглы шумящих отражений, согнув измученную спину, выполз он.
Утро копошилось.
Оконная фуга
Качнулся к косоглазым окнам, занавешенным сетью мокрой пыли.
Встал, судорожно цепляясь холодными руками за подоконник.
Взвыл и…
Встал, судорожно цепляясь холодными руками за подоконник.
Взвыл и…
Soniabonet
Wallhere
...Колодец плевал ему в лицо нестройные непонятности.
Колодец поднимал со дна двора голоса пронзительные и клокочущие.
Воспалённым взглядом он чертил по этажам давно знакомый узор.
«У-у-у…» — зорко высматривал каждую болотную щель в стене.
«У-у-у…» — свищет в щель ветер.
С каждым днём всё больше сжимался заклятый колодец-двор.
У жёлоба утренних крыш прижалась голодная кошка.
Волокнами над головою повисла дыра небес.
«Гей!» — бесноватые где-то крики кучера, забили подковы по лбам обнажённых камней.
Темноватая сеть голых веток начинала гудеть.
Всё сливалось в один звук – звук органного зева.
«Уууу…» — Вертинского ноты вороны играли оркестрами.
«Уууу-уууу-уууу», — так звучало в пространстве; звук — был ли то звук? Злая нота на «у» — неотвязная.
В уродливом гулком рёве, в протяжно-отчаянном рёве разорвался бы рот.
Перепонки лопались.
Дно пластинкой выплясывало, обрывки фраз в небо выкидывая:
«Пе-ре-улочек, переул…
Горло петелькой затянул».
Колодец поднимал со дна двора голоса пронзительные и клокочущие.
Воспалённым взглядом он чертил по этажам давно знакомый узор.
«У-у-у…» — зорко высматривал каждую болотную щель в стене.
«У-у-у…» — свищет в щель ветер.
С каждым днём всё больше сжимался заклятый колодец-двор.
У жёлоба утренних крыш прижалась голодная кошка.
Волокнами над головою повисла дыра небес.
«Гей!» — бесноватые где-то крики кучера, забили подковы по лбам обнажённых камней.
Темноватая сеть голых веток начинала гудеть.
Всё сливалось в один звук – звук органного зева.
«Уууу…» — Вертинского ноты вороны играли оркестрами.
«Уууу-уууу-уууу», — так звучало в пространстве; звук — был ли то звук? Злая нота на «у» — неотвязная.
В уродливом гулком рёве, в протяжно-отчаянном рёве разорвался бы рот.
Перепонки лопались.
Дно пластинкой выплясывало, обрывки фраз в небо выкидывая:
«Пе-ре-улочек, переул…
Горло петелькой затянул».
Ужасный концерт колодезный врывался в его уши: хрипит граммофон, гармонь изнывает в любовной горячке, дикий крик продавца-мужика, хлипкие плачи.
Всё сливается, стонет, гудит, как-то глухо и грозно рокочет.
Жутко нервам день за днём слышать этот кричащий очерк.
Из хриплого горла фабрик струёй ядовитых флюидов вырывается воздух. Вылетает трудным кашлем, запирает вечерним жаром в колодце.
Крыс копыта крыши пытают, вывернув трубы сырые.
В звуке "ы" слышится что-то склизкое и тупое...
«Ыыы…»
С небесной дыры нависли лохмотья безумной печали.
На остекленелых губах не слова — судороги, слипшиеся комом:
Всё сливается, стонет, гудит, как-то глухо и грозно рокочет.
Жутко нервам день за днём слышать этот кричащий очерк.
Из хриплого горла фабрик струёй ядовитых флюидов вырывается воздух. Вылетает трудным кашлем, запирает вечерним жаром в колодце.
Крыс копыта крыши пытают, вывернув трубы сырые.
В звуке "ы" слышится что-то склизкое и тупое...
«Ыыы…»
С небесной дыры нависли лохмотья безумной печали.
На остекленелых губах не слова — судороги, слипшиеся комом:
Бежать! Бежать! Покинуть Петербург!
Покинуть город грохота и стонов,
Где замерли в беззвучном вопле взоры,
Где зычные гуляют голоса.
Оставить звуки стёкол перебитых,
И женский визг, и хохот снов убитых,
И хлипкий плач кровавого гранита,
И ветреных раздолий небеса.
Оставить мачт гуляющие скрипы,
И чих чахоточный, и кашель гриппа,
И над Невою тонущие всхлипы,
И лай, и треск хромого колеса.
Покинуть город грохота и стонов,
Где замерли в беззвучном вопле взоры,
Где зычные гуляют голоса.
Оставить звуки стёкол перебитых,
И женский визг, и хохот снов убитых,
И хлипкий плач кровавого гранита,
И ветреных раздолий небеса.
Оставить мачт гуляющие скрипы,
И чих чахоточный, и кашель гриппа,
И над Невою тонущие всхлипы,
И лай, и треск хромого колеса.
Речной ноктюрн
Закрывает глаза.
Прочь из колодца туда, где вечерняя бродит истома.
Словно лодка плывёт по волнам, он стоит у окна и раскачивается: из стороны в сторону, из стороны в сторону...
На пыльном стекле чертит пальцем узор незнакомый: волнами, волнами, волнами.
Кап… кап… кап…
Ряд береговых фонарей капает в реку холодными слезами.
Сквозь медный пляс и грохот дна он слышит, как в граните потемневшем уставшая плескается вода. Во влажном визге ветреных раздолий он слышит, как сбывается мечта фантасмагорий сизых и далёких.
Закрывает глаза.
Прочь из колодца туда, где вечерняя бродит истома.
Словно лодка плывёт по волнам, он стоит у окна и раскачивается: из стороны в сторону, из стороны в сторону...
На пыльном стекле чертит пальцем узор незнакомый: волнами, волнами, волнами.
Кап… кап… кап…
Ряд береговых фонарей капает в реку холодными слезами.
Сквозь медный пляс и грохот дна он слышит, как в граните потемневшем уставшая плескается вода. Во влажном визге ветреных раздолий он слышит, как сбывается мечта фантасмагорий сизых и далёких.
Pixabay
Перламутровые небеса начинаются у него за спиною, и впереди него перламутровые небеса.
Под мостиком гулким качается плесень, задумчиво болты на барках скрипят, и слышится плеск развалившихся вёсел.
Тихо выросли шумы шагов, словеса незнакомых наречий, и над плитами молча повис рыбьим жиром пропитанный вечер.
«Шшш…»
Дорог ему лишь шелест простой рыболовной шхуны да щёлк лодочный.
«Шшш…»
Шумит причал цепями свободы тягостной. Разливается в каждом члене речная печаль. В каждом челне речная печаль благостная.
Мелкий водяной бисер всплесками ложится на пыльный плинтус.
Под мостиком гулким качается плесень, задумчиво болты на барках скрипят, и слышится плеск развалившихся вёсел.
Тихо выросли шумы шагов, словеса незнакомых наречий, и над плитами молча повис рыбьим жиром пропитанный вечер.
«Шшш…»
Дорог ему лишь шелест простой рыболовной шхуны да щёлк лодочный.
«Шшш…»
Шумит причал цепями свободы тягостной. Разливается в каждом члене речная печаль. В каждом челне речная печаль благостная.
Мелкий водяной бисер всплесками ложится на пыльный плинтус.
Верстка: Секушина Анастасия