Разговор двух ангелов.

Первый: Смотри, как быстро он рисует эту девушку! Вот появились глаза, они совсем как живые. А дальше появится нос, щеки, шея.

Второй: Линии совсем не плавные, а острые, да и думает ведь он не о волшебной силе искусства, а о том, что через полтора часа он пойдет к жене и не найдет ее, как не найдет и ужин, и Лизочку.

Первый: Он так несчастен, неужели ты не понимаешь?

Второй: Но он не гений, даже не талант. Как мы можем разменивать чудо на мелкую монету?

Первый: Он стремится стать талантом! И потом, у него такое доброе сердце…

Сидя за обеденным столом, она часто поджимала ноги на стуле, забирала волосы за горящие уши и совсем
по-девчоночьи поднимала брови – полукольцом. От любой неожиданной встречи радостно хлопала в ладоши, подпрыгивала, цепляясь за мужа, чтобы, не дай бог, не улететь далеко, не свалиться. Когда оказалось, что у них будет дочка, она бросила швейное ателье и своих новомодных подруг, решившись всю себя, все существо свое отдать, вывернуть без остатка – стать матерью. Денег не хватало. Да что, их не хватало всегда.

– Возьмите.

Листочек был схвачен цепкими лапками девушки. Она сморщила нос, прищурилась. Николай Александрович ждал: поймет или нет? Поймает с поличным, уйдет со скандалом?

– Спасибо! Я, правда, не совсем понимаю, у меня действительно такие глаза? Но, конечно, если вы так видите...

Собеседница заискивающе повертелась на стульчике, так что складки платья теперь облепили ее, взглянула на художника и нехотя полезла в сумку.

Николай Александович замахал руками:

– Не надо, не надо! Уходите!

Ему вдруг почудилось, что два ангела на костеле святой Екатерины засмеялись. Он вскинул голову и долго, пристально смотрел на этих белоснежных существ, похожих на маленьких заигравшихся детей.

Снег падал за воротник, оставлял разводы на ботинках. Николай Александрович быстро сложил этюдник, уже знакомым, проверенным движением свернул свой зонт и, попрощавшись с другими творителями искусства, пошел домой.

А зачем? Идти туда, где даже самая маленькая вещь является воспоминанием о жизни, которая тут была и которую не вернуть. Игрушки без маленькой хозяйки лежали осиротевшими рядами – солдатиками без командира: в спешке был забыт даже любимый слон яблочного цвета, который, если надавить ему на живот, скажет: «Я люблю тебя, люблю, люблю». Маленькие пальчики оставили отпечаток на зеркальце мамы. Николай Александрович осторожно потрогал очертание детской ладошки и встретился взглядом с типом, под глазом которого вдруг странным образом появилась слезинка.

– Ну не плачь! – жалостливо попросил Николай Александрович.

Тип подмигнул, и слезинка скатилась.

Что это? Волшебная сила искусства? Мистика? Ведь я не маг, не чародей – простой человек. Николай Александрович снова поморгал.

– Как, говорите, вас зовут?

– Нина Михайловна, то есть Ниночка.

– Ни по каким салонам красоты не ходили вчера?

– Нет, что вы! Откуда деньги?

– Значит, на салоны нет, а на портреты есть?

Девушка потупила глаза и недовольно заявила:

– По гороскопу предсказывалось какое-то кардинальное изменение у дев. Если не верите в себя, поверьте в звезды!

– Ну-ну, меньше патетики, вы поймите, я ведь все-таки художник, а не косметолог.

Но было видно, что мужчина был страшно растерян. Воспользовавшись смятением, Ниночка прощебетала:

– Вы – кудесник, Николай Александрович!

Маленькая пухлая, уже с ясными выразительными глазками девушка выглянула из тени зонтика так, чтобы лицо было к свету, и Николай Александрович отчетливо увидел мягкую, румяную от мороза правую щечку. Родинки не было.

...Что же это? Моих рук дело? Не нарисовал – а оно исчезло. Но не может же все так появляться и растворяться в никуда по веленью человека, или все-таки может? Как хочется в это верить! Если так, то сколько чудес я сделать могу, скольких людей осчастливить. Он вдруг осекся: глупый, для кого ты собрался рисовать? Еще вчера она воинственно собирала чемоданы, а ты смеялся ей в лицо, сжимал испуганную дочку. Столкнулись восемь лет назад в очереди, встретились, как льдины встречаются, на полном ходу, на полном рассвете жизни, а сейчас вот разбились.

– Давайте сохраним это в тайне: один общий секрет на двоих, согласны?

Ниночка обиженно закусила губу:

– Прятать такой дар от общественности, как вам не совестно! Чего вы боитесь? Славы? У меня есть подруга, она работает в журнале «Шестое чувство», там как раз пишут различные мистические штучки, но ваш случай – исключительный! Статью назовем, например, так: «Художник для живых картин». Мне кажется, это очень красиво и порождает некоторую неопределенность.

– Послушайте, – начал было Николай Александрович, но потом вдруг рванул этюдник, махнул рукой Ниночке и зашагал крепкими, настойчивыми шагами в собор святой Екатерины.
Движения карандаша были просчитаны, отработаны рукой мастера. Верочка стояла с другим, заглядывала в глаза, словно бы пыталась найти в них какое-то обещание, а он тряс ее за плечи: тоненькую, дрожащую, как последний лист.

И Николай Александрович не побежал за ней, потому что знал – не вернется. Молчали или, может быть, шептались, все равно: было темно, отчетливо было видно только, что дочка не хотела уезжать. Она тянула Верочку за рукав демисезонной куртки и упиралась ножками в мокрый, сырой асфальт. Мужчина осторожно присел на корточки, как будто боясь спугнуть маленького курносого зверька, вдруг схватил девочку, уперев свой острый подбородок в ее вязаную шапочку, и закинул в машину. Верочка метнулась за ней.

Последние штрихи были порывистыми, но никогда прежде не писал он с такой точностью – без натуры: короткими откровениями возникали перед ним его черты лица. На него смотрел человек, которого он создал сам и который одновременно существовал: гулял по Невскому, возможно даже с ней, такой маленькой и такой беззащитной.

Он замер, словно бы перед прыжком, взял ластик и медленно начал стирать человека с лица земли...