Анастасия денисенко
Мир отраженный


Винсент Ван Гог «Звёздная ночь»
сентябрь 2018 года
... искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь.
— Б. Пастернак
Обращаясь к истории, можно выделить несколько тенденций, присущих искусству в любой период.

1
1. То, что видим — то превращаем в творчество (что я вижу?)

Наши далекие предки — кроманьонцы — рисовали в пещерах. До Пикассо им, конечно, еще надо было прожить несколько тысячелетий, но принцип в творчестве использован одинаковый: окружающий мир глазами смотрящего.

2
2. То, что видим — проецируем на себя (как я это вижу?)

У кроманьонцев был недостаточно развитый мозг, чтобы придавать наскальным изображениям скрытое значение. Рисовали то, что видели, и как умели. Со временем искусство стало вбирать в себя нравственные идеалы человека, таким образом из примитивных изображений окружающего мира превращаясь в сложную систему взглядов и идей. Эта система — способ и результат познания мира.



Человеку свойственно замечать во всем двойственность. Например, мы знаем, как мы выглядим, благодаря отражающим поверхностям. Так же и с окружающим миром: человек познает его не прямо, а через отражение, и это отражение можно увидеть в искусстве. Однако оно не всегда бывает точным: мир необъективен, и человек пытается понять его через призму личного опыта, представлений, идеалов. Возможно, в мире вообще нет объективности, и все, что мы видим, слышим, осязаем — сугубо личные ощущения. Иными словами, дуальность мира такова, что Земля вроде бы есть — одна на всех — но она в то же время вбирает в себя мировоззрения всех ее жителей, сводя весь мир к абсолютной субъективности.
Все, что переносится на бумагу, холст, нотный стан, отражает внутренний мир творца, его восприятие среды, в которой он находится. Первые представления человека о мире — мифы — казалось бы, являются вымышленной реальностью, никак не относящейся к действительности. Однако, если человек придумал миф, значит, для него это было актуально, и, возможно, он сам верил в это. Важно отметить, что принципы мифологии служили базой для литературного творчества столетиями, и служат до сих пор.
Русская классика Золотого века — яркий пример того, как мифология «генетически» связана с литературой через фольклор. Мифология основана на дуальности мира: «свой» (ассоциируется с живым, светлым) и «чужой» (ассоциируется с мертвым, темным). Миф об Орфее и Эвридике содержит в себе две стороны мира. Орфей сталкивается с потусторонним тогда, когда спускается в темное царство мертвых (встреча с потусторонним возможна только в «чужом мире»). Для того, чтобы попасть в этот «чужой мир», нужно уйти из «своего». Такой же принцип и в сказках. Герой попадает в тридевятое царство, где встречает типичных персонажей: Бабу Ягу, избушку на курьих ножках и т.п. — только тогда, когда уходит из дома или нарушает запрет. Это служит точкой отсчета сюжетного движения.

Обращаясь к литературе XIX века, можно найти в ней очевидные намеки на самые первые жанры. Так, офицер Жилин, герой рассказа Л. Н. Толстого «Кавказский пленник», уходит из «своего мира» в «чужой» (попадает в плен к татарам). Важно отметить, что это происходит из-за своеволия Жилина, то есть очерчивается мотив нарушения запрета. Далее вычленяются все мотивы, присущие фольклору (и, соответственно, мифологии):
  • 1
    Мотив пути (герой собирался ехать домой повидаться с матерью)
  • 2
    Мотив испытания (в плену у татар герою приходится крайне тяжело: его кормят сырым тестом, он ходит в кандалах и спит на навозе)
  • 3
    Мотив искушения (герой решается на побег, который заканчивается неудачно)
  • 4
    Мотив поединка (герой борется с собой, товарищем Костылиным, также попавшим в плен и сопротивляющимся побегу, татарами, требующими выкуп в размере 3000 монет)
  • 5
    Мотив награждения или наказания (за несгибаемую волю к свободе Жилин награжден ею, т.е. второй побег ему удается)
Классификация героев в рассказе также схожа с системой персонажей волшебной сказки, описанной В. Я. Проппом: герой (Жилин), антигерой (старик), вредитель (Абдул-Мурат, Кази-Мугамед), даритель (Динка).
По мифологической традиции, герой, нарушая запрет, теряет нить к «своему миру» и изгоняется во тьму (на этом также основаны библейские сюжеты). В «Кавказском пленнике» Толстой переворачивает эту традицию: Жилин сбегает из аула, нарушая запрет татар, ведомый любовью к родине и жаждой свободы. Иными словами, герой, не соблюдая наказ, возвращается из «чужого мира» в «свой» и, увидев русских, начинает креститься и забывает все те знания культурных особенностей татар, к которым успел приобщиться. В мифологии все наоборот: герой нарушает запрет не из высоконравственных побуждений, а под влиянием демонических сил, и попадает из «своего мира» в «чужой».

Родионов М.С.
Илл. к повести Л. Н. Толстого «Кавказский пленник»
Однако композиция «Кавказского пленника» скорее напоминает схему:

«свой мир» -> нарушение запрета -> «чужой мир» -> нарушение запрета -> «свой мир»
Подобным образом Толстой замыкает мифологический сюжет «кольцом». Читатель понимает, что в этом круговороте мечется человеческая душа, приходя от добра к злу и от зла к добру.
Схожие мотивы и язык, которым написан «Кавказский пленник» (простой, по своим выражениям похожий на сказку), не означают, что рассказ полностью списан с существующего образца. Внимательный читатель понимает, что представления о мире, отраженные в мифологии, фольклоре и волшебной сказке остаются актуальными, и ни один писатель не сможет от этого уйти в полной мере.


Идея двоемирия воплощена Толстым и в романе «Анна Каренина». Важную роль играет свет (ассоциация с «своим миром»), блеск в глазах Анны, с помощью которого можно предугадать судьбу героини. Образ Карениной (так же, как и любых героев произведений Толстого) не взят «из ниоткуда». Прообраз Анны — дочь А.С. Пушкина Мария Александровна Гартунг. Те же «черные кольца волос на шее», «миловидное лицо», «довольно полное тело». Однако Анна — это полноценная личность, с которой можно пообщаться только через книгу. Сам Толстой плакал, когда Каренина умирала. Если бы автор был создателем мира своих героев, он бы делал с ними, что хотел. Но у каждого из них своя судьба, неподвластная даже самому писателю. Это еще раз доказывает, что искусство — это отражение мироздания, у которого есть свои законы.

Верейский О. Г.
Илл. к роману Л. Н. Толстого "Анна Каренина"
«Анна Каренина» — история о женщине, ведомой дьяволом. Следуя заветам древнерусской литературы, автор пишет о женской красоте как об искушении бесом.
Не случайно упоминание в романе Марии Египетской — «святой мученицы», борющейся с плотской страстью женщин и прожившей в пустыне 47 лет. После рождения девочки Анна находится на грани жизни и смерти и сообщает мужу: «Я все та же… Но во мне есть другая, я ее боюсь — она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь я настоящая, я вся. Теперь я умираю… Одно мне нужно: ты прости меня, прости совсем! Я ужасна, но мне няня говорила: святая мученица — как ее звали? — она хуже была. И я поеду в Рим, там пустыни…»
В эпизоде на московском балу Толстой описывает, как Кити видит красоту Анны. Здесь автор также использует христианские мотивы Бога и дьявола. Некая «сверхъестественная сила» притягивает взгляд Кити к Карениной: «было что-то ужасное и жестокое в ее прелести». На лице Вронского читается выражение «покорности и страха». Во время мазурки Анна смотрит на Кити и улыбается «прищурившись». Так читатель невольно начинает видеть в Анне что-то инфернальное и приходит вместе с Кити к выводу: «Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней». Анна будто сошла в наш мир из «чужого мира», поэтому по своей воле вернулась туда, бросившись под поезд. Символично потухает свеча, под которой читала героиня: так автор отсылает читателя к тьме, присущей «чужому миру».

Верейский О. Г.
Илл. к роману Л. Н. Толстого "Анна Каренина"
История Левина напоминает события из жизни самого автора, которые он описал в «Исповеди». Путь героя к вере отражает толстовские искания «силы жизни»: «Если б я был как человек, живущий в лесу, из которого он знает, что нет выхода, я бы мог жить; но я был как человек, заблудившийся в лесу, на которого нашёл ужас оттого, что он заблудился. И он мечется, желая выбраться на дорогу, знает, что всякий шаг ещё больше путает его, и не может не метаться. Вот это было ужасно. И чтоб избавиться от этого ужаса, я хотел убить себя. Я испытывал ужас перед тем, что ожидает меня — знал, что этот ужас ужаснее самого положения, но не мог отогнать его и не мог терпеливо ожидать конца. Как ни убедительно было рассуждение о том, что всё равно разорвётся сосуд в сердце или лопнет что-нибудь, и всё кончится, я не мог терпеливо ожидать конца. Ужас тьмы был слишком велик, и я хотел поскорее, поскорее избавиться от него петлёй или пулей. И вот это-то чувство сильнее всего влекло меня к самоубийству».
Левин же размышляет: «Без знания того, что я такое и зачем я здесь, нельзя жить. А знать я этого не могу, следовательно, нельзя жить». Толстой пишет: «Надо было прекратить эту зависимость от зла. И было одно средство — смерть.
И, счастливый семьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться».

Автобиографизм чувствуется во всех произведениях Толстого. Андрей Болконский, герой романа «Война и мир», проходит тот же путь исканий, что и автор. Наталья Ростова, Пьер Безухов, Мария Болконская находятся в постоянном поиске смысла жизни. Герои, стремящиеся к саморазвитию и самопознанию, симпатизируют как автору, так и читателю; а те, кто выбрал «выход эпикурейства» (седьмая глава «Исповеди» Толстого начинается с размышления о возможных путях жизни «людей образованного сословия», где соблазн «сладости» рассматривается как главное зло), в конце романа исчезают.

Серов В. А.
Илл. к роману Л. Н. Толстого "Война и мир"
В жизни «ищущих» героев происходят «переломные моменты», как и у самого Толстого. Он писал: «Ну хорошо, ну, стану я очень богатым помещиком, будет у меня четыре тысячи, шесть, двадцать тысяч десятин земли — и что? Ведь я же умру. Ну хорошо, стану я знаменитым писателем, буду я известнее Шекспира. Ну и что? Ведь я же все равно умру». Мысль о том, что смерть обессмысливает жизнь человека, приводит Толстого к духовному перевороту. Таких «переломных моментов» у писателя было два: так же, как и у Болконского. Мысли под небом Аустерлица и при встрече со старым дубом изменили мироощущение князя. Во время свидания с Пьером в Богучарове Болконский признается: «Я живу и в этом не виноват, стало быть, надо как-нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти».
Герои, которым Толстой придал собственные черты, как правило развиваются по следующей схеме:

«старый смысл жизни» -> «переломный момент» -> «выход слабости» (один из типов признания бренности жизни, который выделен Толстым в «Исповеди» и к которому он сам относился) -> «переломный момент» -> «новый смысл жизни» (ради других, ради любви).
Постоянное самосовершенствование и самоанализ присущ всем импонирующим Толстому героям. Сам Толстой вел четыре дневника, в конце концов запутавшись в них. Реальность Толстого — это поиск; реальность его книг — тоже поиск. Иными словами, в своих произведениях автор отразил мир таким, каким он видит его — постоянно меняющимся в глазах смотрящего.
Размышляя о смерти, о предназначении человека в этом мире, о том, как и для чего надо жить, писатель обнаруживает новые «пласты» жизни, сокрытые под тем, что человек воспринимает органами чувств. Возможно, этих «пластов» так много, что они восходят к ядру Земли, обнажая перед нами бездну «с своими страхами и мглами» (как писал Ф.И. Тютчев) и открывая «чужой мир», который почти не имеет границ с таким привычным человеку светлым миром живых.
Верстка: Сидорова Ольга