литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Январский променад
Полина Кунакова
февраль 2018 года
А — А кто я?
Для каждого человека наступает такой момент, когда в голову лезут фундаментальные философские мысли. Чем они вызваны? Трудно сказать. Закаты, рассветы, чужая работа, разочарование в собственной жизни — все, так или иначе, подталкивает человека к попыткам осознать собственное «я». В первый раз стою перед светящимся фиолетовыми огнями зданием «Сириуса». Огромная махина безучастно смотрит вдаль, не обращая внимания на копошащихся возле нее людей. Вокруг деловито бегают кураторы в олимпийских куртках, торопливо переговариваются уже освоившиеся здесь дети. И я, стоя в стороне, будто лишняя шестеренка в идеально отлаженном механизме часов, неожиданно задаюсь вопросом: а кто, собственно, я?
Б — Бессонница
Половина десятого. Открываю ноутбук, где уже запущено с десяток вордовских документов. Рассеянно перелистываю с одного на другой, думая, с чего начать. Лена рядом рассеянно зевает и колотит по клавишам компьютера, думая, видимо, что этот звук не даст ей заснуть. Ну, думаю, спать не будет весь этаж. Десять часов. Останавливаюсь на язбуке, справиться с которой не могу уже два дня. Буква «Б» издевательски смотрит на меня. Возле нее одной осталась пустая строчка. Половина одиннадцатого. Смиряюсь с невозможностью подобрать словосочетание на эту согласную и захлопываю ноутбук.
— Я спать! — громогласно объявляю соседкам.
Лена в очередной раз зевает, а Настя завистливо вздыхает. У нее еще не доделан английский. Одиннадцать часов. Двенадцать. Весь «Сириус» спит, а я открываю ноутбук. И раздраженно вывожу возле «Б»: бессонница.
Половина десятого. Открываю ноутбук, где уже запущено с десяток вордовских документов. Рассеянно перелистываю с одного на другой, думая, с чего начать. Лена рядом рассеянно зевает и колотит по клавишам компьютера, думая, видимо, что этот звук не даст ей заснуть. Ну, думаю, спать не будет весь этаж. Десять часов. Останавливаюсь на язбуке, справиться с которой не могу уже два дня. Буква «Б» издевательски смотрит на меня. Возле нее одной осталась пустая строчка. Половина одиннадцатого. Смиряюсь с невозможностью подобрать словосочетание на эту согласную и захлопываю ноутбук.
— Я спать! — громогласно объявляю соседкам.
Лена в очередной раз зевает, а Настя завистливо вздыхает. У нее еще не доделан английский. Одиннадцать часов. Двенадцать. Весь «Сириус» спит, а я открываю ноутбук. И раздраженно вывожу возле «Б»: бессонница.
В — Выбор
Ты открываешь портфолио. Давно считаешь, что литература — твое призвание. Для того чтобы окончательно доказать это, остался один очень важный шаг. Кнопка «подать заявку» подсвечивается фиолетовым. И, нажимая на нее, ты делаешь первый важный выбор. Попав в «Сириус», ты поймешь: здесь во всем есть альтернатива. От мастерских до еды на обед. И это замечательно — твой главный выбор еще впереди.
Ты открываешь портфолио. Давно считаешь, что литература — твое призвание. Для того чтобы окончательно доказать это, остался один очень важный шаг. Кнопка «подать заявку» подсвечивается фиолетовым. И, нажимая на нее, ты делаешь первый важный выбор. Попав в «Сириус», ты поймешь: здесь во всем есть альтернатива. От мастерских до еды на обед. И это замечательно — твой главный выбор еще впереди.
Г — Гений
— Гений умирает молодым! — громко говорит Аглая, показывая зрителям листок, на котором от руки написана тема для обсуждения. Задумываюсь. Честно, я представляла себе «Open space» немного иначе: чем-то вроде часа отдыха у моря. Но начало интригует. Беру стул и тихонько подсаживаюсь к группе подруги. Здесь во всю идет обсуждение, Аглая, чуть нервничая, высказывает свои мысли на этот счет, получая одобряющие восклицания от сидящих вокруг ребят.
— Но вы ведь тоже в каком-то роде гении, — говорит вдруг кто-то. — Так ответьте сами: разве они умирают молодыми?
— Гений умирает молодым! — громко говорит Аглая, показывая зрителям листок, на котором от руки написана тема для обсуждения. Задумываюсь. Честно, я представляла себе «Open space» немного иначе: чем-то вроде часа отдыха у моря. Но начало интригует. Беру стул и тихонько подсаживаюсь к группе подруги. Здесь во всю идет обсуждение, Аглая, чуть нервничая, высказывает свои мысли на этот счет, получая одобряющие восклицания от сидящих вокруг ребят.
— Но вы ведь тоже в каком-то роде гении, — говорит вдруг кто-то. — Так ответьте сами: разве они умирают молодыми?
Д — Доверие
Знаешь, сирник, есть одна важная вещь, которую тебе нужно запомнить. Нет, не нужно бежать раньше своей команды в столовую, потому что хоккеисты съедят все.
Доверяй. Себе, своему сердцу, людям вокруг. Потому что иначе тебя закрутит в этот странный быстрый водоворот событий — и тебе некому будет протянуть руку. «Человеку нужен человек», — написала однажды Цветаева. Помни это, литератор, тебе это обязательно пригодится.
Знаешь, сирник, есть одна важная вещь, которую тебе нужно запомнить. Нет, не нужно бежать раньше своей команды в столовую, потому что хоккеисты съедят все.
Доверяй. Себе, своему сердцу, людям вокруг. Потому что иначе тебя закрутит в этот странный быстрый водоворот событий — и тебе некому будет протянуть руку. «Человеку нужен человек», — написала однажды Цветаева. Помни это, литератор, тебе это обязательно пригодится.
Е — Единодушие
— Сколько? — спрашивает Мира и заливается хохотом.
— Минимум три страницы, — обиженно повторяю я, глядя на смеющуюся подругу. Именно столько мне нужно написать сегодня за вечер. И это приводит Эльмиру в неудержимый восторг: ее-то материалы давно уже отправлены и ждут оценки.
— Ну давай, — девочка деловито устраивается на моей кровати, сложив ноги по-турецки и подпирая голову руками.
Я угрюмо сажусь за ноутбук, открываю чистый вордовский документ и начинаю размышлять, откуда на мою голову свалилась столь жестокая личность.
— У Полины творческий кризис? — раздается отвратительно веселый Настин голос.
Она влетает в номер, отбрасывает сумку в угол и садится рядом с Мирой. Весь вечер они сверлят меня глазами, то и дело пытаясь разрядить обстановку не слишком удачными шутками. Запомни, сирник, если тебе понадобится помощь, твои друзья будут единодушны. В любой ситуации.
— Сколько? — спрашивает Мира и заливается хохотом.
— Минимум три страницы, — обиженно повторяю я, глядя на смеющуюся подругу. Именно столько мне нужно написать сегодня за вечер. И это приводит Эльмиру в неудержимый восторг: ее-то материалы давно уже отправлены и ждут оценки.
— Ну давай, — девочка деловито устраивается на моей кровати, сложив ноги по-турецки и подпирая голову руками.
Я угрюмо сажусь за ноутбук, открываю чистый вордовский документ и начинаю размышлять, откуда на мою голову свалилась столь жестокая личность.
— У Полины творческий кризис? — раздается отвратительно веселый Настин голос.
Она влетает в номер, отбрасывает сумку в угол и садится рядом с Мирой. Весь вечер они сверлят меня глазами, то и дело пытаясь разрядить обстановку не слишком удачными шутками. Запомни, сирник, если тебе понадобится помощь, твои друзья будут единодушны. В любой ситуации.
Ё — Ёж
— Давайте, — кивает Леонид Сергеевич, и Стас, прокашлявшись и чуть прищурившись, громко читает: «Горные пики выглядели словно окаменевшие иголки ежа». Прежде чем услышать ответ мастера, я живо представляю картинку у себя в голове. Огромный еж, видимо, неловко задремавший на сочинских землях, поднимает свой нос и принюхивается к соленому ветру. Вот он поднимается, и горы с неправдоподобно снежными верхушками оказываются лишь вершинками его игольного покрова. Он громко пыхтит, и люди замечают про себя, что откуда-то из-за гор, видимо, идет гроза. С энтузиазмом рассказываю идею Леониду Сергеевичу. Он лишь качает головой, говорит про невозможность таких ежей и отрицает правильность самого предложения. Однако строчка «Ёж» все еще продолжает жить в моем путеводителе. Густые облака закрывают небо, превращая его радостно-голубой цвет в равнодушно-серый. Не видно сегодня и гор.
— Видите! — почти кричу я, радуясь, как пятилетняя девочка, получившая куклу на свой День рождения. – Еж просто встал и ушел! Встал и ушел! Если вдруг где-то вы услышите громкое фырканье и топот каменных ножек, знайте: вас навестил сочинский еж, оживший с помощью веры стажеров Мастерской живого текста.
— Давайте, — кивает Леонид Сергеевич, и Стас, прокашлявшись и чуть прищурившись, громко читает: «Горные пики выглядели словно окаменевшие иголки ежа». Прежде чем услышать ответ мастера, я живо представляю картинку у себя в голове. Огромный еж, видимо, неловко задремавший на сочинских землях, поднимает свой нос и принюхивается к соленому ветру. Вот он поднимается, и горы с неправдоподобно снежными верхушками оказываются лишь вершинками его игольного покрова. Он громко пыхтит, и люди замечают про себя, что откуда-то из-за гор, видимо, идет гроза. С энтузиазмом рассказываю идею Леониду Сергеевичу. Он лишь качает головой, говорит про невозможность таких ежей и отрицает правильность самого предложения. Однако строчка «Ёж» все еще продолжает жить в моем путеводителе. Густые облака закрывают небо, превращая его радостно-голубой цвет в равнодушно-серый. Не видно сегодня и гор.
— Видите! — почти кричу я, радуясь, как пятилетняя девочка, получившая куклу на свой День рождения. – Еж просто встал и ушел! Встал и ушел! Если вдруг где-то вы услышите громкое фырканье и топот каменных ножек, знайте: вас навестил сочинский еж, оживший с помощью веры стажеров Мастерской живого текста.
Ж — Живой текст
— Факт и усиление, — шепчу я себе, постукивая обратной стороной ручки по совершенно чистому листу бумаги, — факт и усиление.
За стеной играет фортепиано. Сначала медленно, будто только разогреваясь, а потом вдруг быстро-быстро, громко и невероятно красиво. Леонид Сергеевич закрывает глаза и прислушивается. Я старательно вывожу фразу про катушки Тесла и первую весеннюю грозу.
«Живой текст» дается мне нелегко, все больше предложений либо яростно вычеркиваются из разряда достойных для прочтения, либо забраковываются. Но я точно знаю: это не должно останавливать. Ведь когда-то и тот юный пианист, так задорно сейчас играющий незнакомую мне песенку, старательно заставлял инструмент издавать первые неуверенные звуки.
— Факт и усиление, — шепчу я себе, постукивая обратной стороной ручки по совершенно чистому листу бумаги, — факт и усиление.
За стеной играет фортепиано. Сначала медленно, будто только разогреваясь, а потом вдруг быстро-быстро, громко и невероятно красиво. Леонид Сергеевич закрывает глаза и прислушивается. Я старательно вывожу фразу про катушки Тесла и первую весеннюю грозу.
«Живой текст» дается мне нелегко, все больше предложений либо яростно вычеркиваются из разряда достойных для прочтения, либо забраковываются. Но я точно знаю: это не должно останавливать. Ведь когда-то и тот юный пианист, так задорно сейчас играющий незнакомую мне песенку, старательно заставлял инструмент издавать первые неуверенные звуки.
И — Интерес
— Москва описана очень подробно, в отличие от Петербурга, который абстрактен, — рассказывает Фекла Толстая.
Я старательно совмещаю лекцию и написание язбуки, сдать которую нужно уже вечером. Кажется, печатаю уже вслепую: не могу оторвать взгляд от видео, где маленькая девочка, открывшая «Войну и мир», погружается в мир балов и приемов.
— Может, займешься чем-то одним? — насмешливо спрашивает Настя, которая наблюдает за моими метаниями уже минут пятнадцать.
— Не могу, — жалобно отвечаю я, случайно удаляя букву «О».
Здесь, в «Сириусе», ты учишься многозадачности. Хочешь — не хочешь, здесь ты Юлий Цезарь. И не потому что надо. Потому что интересно.
— Москва описана очень подробно, в отличие от Петербурга, который абстрактен, — рассказывает Фекла Толстая.
Я старательно совмещаю лекцию и написание язбуки, сдать которую нужно уже вечером. Кажется, печатаю уже вслепую: не могу оторвать взгляд от видео, где маленькая девочка, открывшая «Войну и мир», погружается в мир балов и приемов.
— Может, займешься чем-то одним? — насмешливо спрашивает Настя, которая наблюдает за моими метаниями уже минут пятнадцать.
— Не могу, — жалобно отвечаю я, случайно удаляя букву «О».
Здесь, в «Сириусе», ты учишься многозадачности. Хочешь — не хочешь, здесь ты Юлий Цезарь. И не потому что надо. Потому что интересно.
Й — Йавичаровереп
Выйти за рамки. Преодолеть себя. Перепрыгнуть. Пройти. Каждый день здесь — новое открытие, новое испытание для меня.
— День сурка, — ворчат литераторы, застегивая оранжевые толстовки.
— День открытий, — усмехаюсь в ответ и спускаюсь к завтраку. Здесь как всегда цветастое оранжево-фиолетово-синее полотно. Улыбаюсь. То, что происходит здесь, нравится мне до порхающих в животе бабочек. Потому что для всех нас этот день — вызов. И будь уверен, сирник, мы примем его с достоинством.
Выйти за рамки. Преодолеть себя. Перепрыгнуть. Пройти. Каждый день здесь — новое открытие, новое испытание для меня.
— День сурка, — ворчат литераторы, застегивая оранжевые толстовки.
— День открытий, — усмехаюсь в ответ и спускаюсь к завтраку. Здесь как всегда цветастое оранжево-фиолетово-синее полотно. Улыбаюсь. То, что происходит здесь, нравится мне до порхающих в животе бабочек. Потому что для всех нас этот день — вызов. И будь уверен, сирник, мы примем его с достоинством.
К – Кожурка
— Я чувствуя себя как… как… — я беспомощно взмахиваю руками и просительно смотрю на Настю. Та вздыхает и сочувственно смотрит на меня.
— Пойдем на мастерские.
Вместо инфографики я сидела и думала: с чем же можно сравнить мое состояние после первых четырех дней? Маленький черно-белый человечек никак не хотел занимать свое положенное место между двумя стрелочками. Я вздыхаю и кладу голову на сложенные руки. Уже доделавшая свою работу девочка чистит мандарин. Она аккуратно складывает кожурки на край стола и что-то напевает под нос.
«Кожурка», — неожиданно приходит мне на ум. Уставшая кожурка в оранжевой толстовке.
— Я чувствуя себя как… как… — я беспомощно взмахиваю руками и просительно смотрю на Настю. Та вздыхает и сочувственно смотрит на меня.
— Пойдем на мастерские.
Вместо инфографики я сидела и думала: с чем же можно сравнить мое состояние после первых четырех дней? Маленький черно-белый человечек никак не хотел занимать свое положенное место между двумя стрелочками. Я вздыхаю и кладу голову на сложенные руки. Уже доделавшая свою работу девочка чистит мандарин. Она аккуратно складывает кожурки на край стола и что-то напевает под нос.
«Кожурка», — неожиданно приходит мне на ум. Уставшая кожурка в оранжевой толстовке.
Л — Лист белого цвета
Я смотрю на чистый вордовский документ. Он смотрит на меня. Я неуверенно пишу первый абзац. Ворд безжалостно подчеркивает все зеленым. Удаляю, закрываю, вздыхаю. Открываю заново. Новая мысль, новый абзац. Десять минут, двадцать. И снова я перед белым листом. Сегодня он победил.
Я смотрю на чистый вордовский документ. Он смотрит на меня. Я неуверенно пишу первый абзац. Ворд безжалостно подчеркивает все зеленым. Удаляю, закрываю, вздыхаю. Открываю заново. Новая мысль, новый абзац. Десять минут, двадцать. И снова я перед белым листом. Сегодня он победил.
~
М — Муравейник
Вы когда-нибудь наблюдали за жизнью муравейника? За тем, как старательно маленькие существа поднимают тяжелые грузы и защищают свое «царство»?
«Муравейник», — подумалось мне, когда я только переступила порог «Сириуса». Движения здесь хаотичны, дети бегают от одного лифта к другому, то и дело поглядывая на часы и бормоча что-то про немыслимые опоздания. Синий мешается с оранжевым и фиолетовым, словно муравейник раскрасил неумелый художник-самоучка. Однажды он опустеет. Муравьи разбредутся по всей России, неся в свои города весть о чудесном путешествии.
Вы когда-нибудь наблюдали за жизнью муравейника? За тем, как старательно маленькие существа поднимают тяжелые грузы и защищают свое «царство»?
«Муравейник», — подумалось мне, когда я только переступила порог «Сириуса». Движения здесь хаотичны, дети бегают от одного лифта к другому, то и дело поглядывая на часы и бормоча что-то про немыслимые опоздания. Синий мешается с оранжевым и фиолетовым, словно муравейник раскрасил неумелый художник-самоучка. Однажды он опустеет. Муравьи разбредутся по всей России, неся в свои города весть о чудесном путешествии.
Н — Новость
— Полина, я там на новость записалась, перепиши меня на другое мероприятие, пожалуйста, —Настя складывает руки в молитвенном жесте и просительно смотрит на меня. Я поднимаю глаза и пытаюсь понять, чего от меня хочет эта странная девочка. Соседка удивленно поднимает бровь и начинает щелкать пальцами перед моим лицом.
— Прием! Ты меня слышишь вообще?
Я моргаю и опускаю глаза обратно, к экрану ноутбука. Там горят черные цифры: «4 из 7».
— Четыре, – глухо говорю я. — Всего четыре.
Настя обходит меня, кладет руку на плечо, смотрит на экран.
— Не расстраивайся, — неуверенно начинает она. — Всего лишь новость…
— Не убедила, — бурчу я, уже представляя в голове, как буду сидеть над этой заметкой всю следующую ночь.
— Я смогу! — раздается веселый голос Ильи, он подходит и кладет руку мне на второе плечо. Не расстраивайся! Я бы вообще один поставил.
— Полина, я там на новость записалась, перепиши меня на другое мероприятие, пожалуйста, —Настя складывает руки в молитвенном жесте и просительно смотрит на меня. Я поднимаю глаза и пытаюсь понять, чего от меня хочет эта странная девочка. Соседка удивленно поднимает бровь и начинает щелкать пальцами перед моим лицом.
— Прием! Ты меня слышишь вообще?
Я моргаю и опускаю глаза обратно, к экрану ноутбука. Там горят черные цифры: «4 из 7».
— Четыре, – глухо говорю я. — Всего четыре.
Настя обходит меня, кладет руку на плечо, смотрит на экран.
— Не расстраивайся, — неуверенно начинает она. — Всего лишь новость…
— Не убедила, — бурчу я, уже представляя в голове, как буду сидеть над этой заметкой всю следующую ночь.
— Я смогу! — раздается веселый голос Ильи, он подходит и кладет руку мне на второе плечо. Не расстраивайся! Я бы вообще один поставил.
~
О — Ой, а можно мне уйти?
— Дим, можно я не пойду на лекцию? Куратор даже не отвечает, просто качает головой и продолжает заполнение каких-то суперважных бумажек. За четыре дня он слышал этот вопрос столько раз, что, мне кажется, он надоел ему больше звука будильника. — Дима, мне нужно 33 текста писать! — пытаюсь призвать куратора к солидарности. Но он по-прежнему качает головой. — Дима, ну хоть полчаса! Куратор откладывает свою работу и устало смотрит на меня.
— Полчаса — и больше за всю смену не уходишь с мероприятий.
Я радостно киваю. Так к чему это я. Если кто знает хорошие отмазки для пропусков мероприятий — я очень жду ваших вариантов!
— Дим, можно я не пойду на лекцию? Куратор даже не отвечает, просто качает головой и продолжает заполнение каких-то суперважных бумажек. За четыре дня он слышал этот вопрос столько раз, что, мне кажется, он надоел ему больше звука будильника. — Дима, мне нужно 33 текста писать! — пытаюсь призвать куратора к солидарности. Но он по-прежнему качает головой. — Дима, ну хоть полчаса! Куратор откладывает свою работу и устало смотрит на меня.
— Полчаса — и больше за всю смену не уходишь с мероприятий.
Я радостно киваю. Так к чему это я. Если кто знает хорошие отмазки для пропусков мероприятий — я очень жду ваших вариантов!
П — Письмо
— Выстройтесь в линию, пожалуйста, — говорит Леонид Сергеевич, глядя со сцены на столпившихся литераторов.
— Пойдем, — тянет меня за руку Настя, и мы оказываемся в самом начале колонны. Я первой переступаю порог зала НИИЧАВО и получаю от куратора конверт. Коричневый, без всяких надписей, приятно хрустящий при сгибании. Он пахнет крафтовой бумагой и еще чем-то едва уловимым. Это письмо, которое написал в декабре один из участников литературной смены.
— Как думаешь, оно написано от руки? — спрашивает меня подруга, задумчиво рассматривая конверт. Я пожимаю плечами. Умом я точно понимаю, что здесь лежит распечатанный на бездушной машине листок, но душа просит чуда. Она представляет себе исписанную угловатым почерком бумагу, заставляя сердце замирать в восторге. Податливую обертку разрываю лишь в комнате, оставшись наедине со своей новоприобретенной тайной. Долго смотрю на братьев Стругацких, нарисованных на обратной стороне письма. Прямо под их портретом, который будто только пару минут назад был набросан простым карандашом, фраза: «НИИЧАВО не бойтесь! Волшебство в ваших руках».
— Верю-верю, — смеюсь я и смело разворачиваю письмо…
— Выстройтесь в линию, пожалуйста, — говорит Леонид Сергеевич, глядя со сцены на столпившихся литераторов.
— Пойдем, — тянет меня за руку Настя, и мы оказываемся в самом начале колонны. Я первой переступаю порог зала НИИЧАВО и получаю от куратора конверт. Коричневый, без всяких надписей, приятно хрустящий при сгибании. Он пахнет крафтовой бумагой и еще чем-то едва уловимым. Это письмо, которое написал в декабре один из участников литературной смены.
— Как думаешь, оно написано от руки? — спрашивает меня подруга, задумчиво рассматривая конверт. Я пожимаю плечами. Умом я точно понимаю, что здесь лежит распечатанный на бездушной машине листок, но душа просит чуда. Она представляет себе исписанную угловатым почерком бумагу, заставляя сердце замирать в восторге. Податливую обертку разрываю лишь в комнате, оставшись наедине со своей новоприобретенной тайной. Долго смотрю на братьев Стругацких, нарисованных на обратной стороне письма. Прямо под их портретом, который будто только пару минут назад был набросан простым карандашом, фраза: «НИИЧАВО не бойтесь! Волшебство в ваших руках».
— Верю-верю, — смеюсь я и смело разворачиваю письмо…
С — Слезы
— Не могу! — я вздрагиваю и поднимаю глаза от ноутбука. Настя с досадой пинает лежащий под скамейкой чемодан. Уже второй час она пытается осилить отклик на произведение из Альманаха. — Найдите то, что вас впечатляет! — говорит она высоким писклявым голосом, стараясь передразнить дававших нам наставления мастеров. — А если я не могу? Не могу, не могу, не могу!
Несчастный чемодан получает еще один сильный пинок в свой пластиковый бок. Будь я на месте него, я бы уже возмутилась: «А я тут причем? Просто лежу себе и никого не трогаю». Но я просто встаю и подхожу к соседке, уже свернувшейся на кровати в клубочек. На место злости пришли слезы, и теперь я слышу только несчастное «не могу…» — в такие моменты помни, сирник, нужно хоть на чуть-чуть отложить свою работу. Какой бы важной она не была. Потому что слезам в «Сириусе» не место.
— Не могу! — я вздрагиваю и поднимаю глаза от ноутбука. Настя с досадой пинает лежащий под скамейкой чемодан. Уже второй час она пытается осилить отклик на произведение из Альманаха. — Найдите то, что вас впечатляет! — говорит она высоким писклявым голосом, стараясь передразнить дававших нам наставления мастеров. — А если я не могу? Не могу, не могу, не могу!
Несчастный чемодан получает еще один сильный пинок в свой пластиковый бок. Будь я на месте него, я бы уже возмутилась: «А я тут причем? Просто лежу себе и никого не трогаю». Но я просто встаю и подхожу к соседке, уже свернувшейся на кровати в клубочек. На место злости пришли слезы, и теперь я слышу только несчастное «не могу…» — в такие моменты помни, сирник, нужно хоть на чуть-чуть отложить свою работу. Какой бы важной она не была. Потому что слезам в «Сириусе» не место.
Т — Тонкость мысли
— Я пытаюсь сделать полутон, а все крошится, размазывается, ужас! Я заинтересованно прислушиваюсь, вмиг забывая о книге, которую взяла почитать. На соседнее кресло падает девочка в оранжевой толстовке, раздраженно теребя кисточку на объемном пенале. Ее подруга сочувственно качает головой, явно не зная, что сказать, и растеряно оглядываясь по сторонам. Сесть ей некуда, и девочка смиренно стоит подле злящейся подруги.
— Я ей, значит, говорю — у меня материал не тот! Я не могу им работать! А она ни в какую, — мне казалось, что несчастная кисточка сейчас просто отлетит, или рассыплется на ворох цветных ниток. Но она держится, как и бедная девочка, которая уже переминается с ноги на ногу и пытается вставить что-то в монолог собеседницы. — Тут просто нужна тонкость мысли, — наконец тихо говорит она, вцепляясь в свой пенал как в единственное возможное спасение. Если бы люди умели убивать взглядом, думаю, девочка бы вмиг превратилась в кучку пепла.
«Тонкость мысли!, — думаю я, возвращаюсь к чтению. — Здорово сказано. Нет тонкости — будешь мазаться и крошиться. Факт».
— Я пытаюсь сделать полутон, а все крошится, размазывается, ужас! Я заинтересованно прислушиваюсь, вмиг забывая о книге, которую взяла почитать. На соседнее кресло падает девочка в оранжевой толстовке, раздраженно теребя кисточку на объемном пенале. Ее подруга сочувственно качает головой, явно не зная, что сказать, и растеряно оглядываясь по сторонам. Сесть ей некуда, и девочка смиренно стоит подле злящейся подруги.
— Я ей, значит, говорю — у меня материал не тот! Я не могу им работать! А она ни в какую, — мне казалось, что несчастная кисточка сейчас просто отлетит, или рассыплется на ворох цветных ниток. Но она держится, как и бедная девочка, которая уже переминается с ноги на ногу и пытается вставить что-то в монолог собеседницы. — Тут просто нужна тонкость мысли, — наконец тихо говорит она, вцепляясь в свой пенал как в единственное возможное спасение. Если бы люди умели убивать взглядом, думаю, девочка бы вмиг превратилась в кучку пепла.
«Тонкость мысли!, — думаю я, возвращаюсь к чтению. — Здорово сказано. Нет тонкости — будешь мазаться и крошиться. Факт».
У – Учимся!
— Представьте, есть три журналиста, — начинает рассказывать Ксения, рисуя на доске маркером три прямоугольника. Если очень постараться, можно представить на их месте трех маленьких человечков с фотоаппаратами и надписями «Пресса» на крошечных футболках.
— Так вот, один из журналистов, — педагог обводит одну из фигур в кружочек, — плохой.
У человечка в моем воображении тут же пририсовываются рожки и маска с дырками для глаз. Жутко клонит в сон. Тру глаза и пытаюсь сфокусировать взгляд на доске. Там журналист А подает жалобу на управляющую компанию и выигрывает дело, а журналист Б, которому заплатили, пишет разгромный материал на жителей дома. Кладу голову на стол и закрываю глаза.
— Учимся-учимся! — раздается вдруг резкий бас от двери. Я подпрыгиваю, сон как рукой снимает. Хоккеисты громко смеются и уходят в сторону лифта. Но спать больше не хочется. И на том спасибо.
Ф — Фонтаны
В комнату врывается шумный яркий вихрь в Ангелинином лице. Останавливается она только когда слышит предупредительное «эй!» от Лены. Соседка совершенно не любит, когда кто-то топчет наш синий ковер уличными ботинками. Геля неловко пошатывается, но останавливается и оглядывает наши недовольные лица. В ее глазах плещется восторг и нетерпение одновременно.
— Ну! — почти кричит она, взмахивая руками и чуть не снося со стола мой ноутбук.
— Что? — устало спрашиваю я, убирая свой компьютер от греха подальше. Ангелина набирает в легкие побольше воздуха и все-таки оглушает нас своим громким голосом:
— Фонтаны!
Уже после того как мы вытолкали наш персональный ураган из комнаты, я обернулась к девочкам:
— Что это еще такое?
Настя пожимает плечами, Лена на всякий случай проверяет работоспособность камеры.
Но сейчас, записывая эту часть моего путеводителя, я скажу: если вы хотите вымыть все мысли из своей головы, идите на поющие фонтаны. Здесь, под холодными брызгами и яркими переливами цветов, под громкое «Show must go on!», вы забудете обо всем.
В комнату врывается шумный яркий вихрь в Ангелинином лице. Останавливается она только когда слышит предупредительное «эй!» от Лены. Соседка совершенно не любит, когда кто-то топчет наш синий ковер уличными ботинками. Геля неловко пошатывается, но останавливается и оглядывает наши недовольные лица. В ее глазах плещется восторг и нетерпение одновременно.
— Ну! — почти кричит она, взмахивая руками и чуть не снося со стола мой ноутбук.
— Что? — устало спрашиваю я, убирая свой компьютер от греха подальше. Ангелина набирает в легкие побольше воздуха и все-таки оглушает нас своим громким голосом:
— Фонтаны!
Уже после того как мы вытолкали наш персональный ураган из комнаты, я обернулась к девочкам:
— Что это еще такое?
Настя пожимает плечами, Лена на всякий случай проверяет работоспособность камеры.
Но сейчас, записывая эту часть моего путеводителя, я скажу: если вы хотите вымыть все мысли из своей головы, идите на поющие фонтаны. Здесь, под холодными брызгами и яркими переливами цветов, под громкое «Show must go on!», вы забудете обо всем.
Х — Хочешь?
Хочешь, сладких апельсинов?
Я зажмуриваюсь на секунду, резко отрываю глаза. В коридоре спортсмены поют под гитару, а я пишу. Они смеются, а я пишу. Они заставляют маленькую фигуристку есть суп, а я пишу, пишу, пишу.
Хочешь, вслух рассказов длинных?
Хочется захлопнуть ноутбук, наплевать на злополучные тексты и баллы и, послушав совет от анонимного литератора, просто радоваться жизни в «Сириусе».
Хочешь, я взорву все звезды…
Вскакиваю с кровати, бросаю Насте короткое «сейчас вернусь», хватаю оранжевую толстовку, кидаюсь к двери.
… что мешают спать.
Берусь за ручку, замираю. Тихонько отступаю, слышу тихий смех подруги сзади и ее замечание:
— Пятый раз. Ты уж определись.
Хочешь, сладких апельсинов?
Я зажмуриваюсь на секунду, резко отрываю глаза. В коридоре спортсмены поют под гитару, а я пишу. Они смеются, а я пишу. Они заставляют маленькую фигуристку есть суп, а я пишу, пишу, пишу.
Хочешь, вслух рассказов длинных?
Хочется захлопнуть ноутбук, наплевать на злополучные тексты и баллы и, послушав совет от анонимного литератора, просто радоваться жизни в «Сириусе».
Хочешь, я взорву все звезды…
Вскакиваю с кровати, бросаю Насте короткое «сейчас вернусь», хватаю оранжевую толстовку, кидаюсь к двери.
… что мешают спать.
Берусь за ручку, замираю. Тихонько отступаю, слышу тихий смех подруги сзади и ее замечание:
— Пятый раз. Ты уж определись.
Ц – Цирк
Лена ходит из угла в угол, бормоча себе под нос несвязную чушь про щебетание. Настя колотит ноутбук, обвиняя его во всех бедах своей жизни. За дверью слышится ругань девочек из соседней комнаты. Суть скандала непонятна, но атмосферу создает непередаваемую. Я сижу посреди этого кавардака и делаю вид, что абсолютно спокойна.
— Цирк, — наконец выдавливаю из себя.
Настя наконец оставляет компьютер в покое и деловито осведомляется:
— Уродцев?
— Я поняла! Птицы это, птицы! — кричит Лена и бросается к ноутбуку.
Я смеюсь. Цирк, куда уж больше.
Лена ходит из угла в угол, бормоча себе под нос несвязную чушь про щебетание. Настя колотит ноутбук, обвиняя его во всех бедах своей жизни. За дверью слышится ругань девочек из соседней комнаты. Суть скандала непонятна, но атмосферу создает непередаваемую. Я сижу посреди этого кавардака и делаю вид, что абсолютно спокойна.
— Цирк, — наконец выдавливаю из себя.
Настя наконец оставляет компьютер в покое и деловито осведомляется:
— Уродцев?
— Я поняла! Птицы это, птицы! — кричит Лена и бросается к ноутбуку.
Я смеюсь. Цирк, куда уж больше.
Ч — Что ты пишешь?
— Что ты пишешь?
Я тихонько рычу. В голове крутится тысяча ответов на этот вопрос. Но их все равно не хватит — вопрос задается слишком часто.
— Так что пишешь-то?
Слово «язбука» плывет перед глазами, хочется быстро нажать кнопку «выключить» и выйти куда-нибудь на балкон. Ах да, он же закрыт.
— Ты вообще что-то пишешь?
Вдох, выдох на шесть счетов. Руки сжимаются в кулаки, глаз дергается. Люблю этот вопрос. Очень люблю.
— Что ты пишешь?
Я тихонько рычу. В голове крутится тысяча ответов на этот вопрос. Но их все равно не хватит — вопрос задается слишком часто.
— Так что пишешь-то?
Слово «язбука» плывет перед глазами, хочется быстро нажать кнопку «выключить» и выйти куда-нибудь на балкон. Ах да, он же закрыт.
— Ты вообще что-то пишешь?
Вдох, выдох на шесть счетов. Руки сжимаются в кулаки, глаз дергается. Люблю этот вопрос. Очень люблю.
~
Ш — Шанс
— Один на миллион! — я внимательно смотрю за одноклассницей, ходящей туда-сюда и нетерпеливо заламывающей руки. — Это же… это же.. «Сириус»! — она говорит это с таким благоговением, словно Образовательный центр как минимум спас ей жизнь и рассудок.
— И что? — недоуменно спрашиваю я и со смехом наблюдаю, как вытягивается лицо подруги.
— Этот твой шанс, — почему-то шепотом говорит она. — Вот побываешь и поймешь, что он тебе даст.
Я никогда не теряла свой шанс. Не потеряю и этот. Не упусти и ты, сирник.
— Один на миллион! — я внимательно смотрю за одноклассницей, ходящей туда-сюда и нетерпеливо заламывающей руки. — Это же… это же.. «Сириус»! — она говорит это с таким благоговением, словно Образовательный центр как минимум спас ей жизнь и рассудок.
— И что? — недоуменно спрашиваю я и со смехом наблюдаю, как вытягивается лицо подруги.
— Этот твой шанс, — почему-то шепотом говорит она. — Вот побываешь и поймешь, что он тебе даст.
Я никогда не теряла свой шанс. Не потеряю и этот. Не упусти и ты, сирник.
Щ — Щуриться
Солнце светит в глаза, море бьется о ботинки, где-то из портативной колонки сокомандника играет странная песня. Отойти, послушать звук волн, сесть на камни. Щуриться от яркого Солнца, с улыбкой смотреть на горизонт и попросить Андрея сменить, наконец, музыку — ну невозможно! Слушать новую песню и снова щуриться, думать о великом и смотреть, как море выносит камешки на берег. Это мой ежедневный утренний ритуал, и скоро будет твой, сирник. И к этому привыкнуть невозможно.
Солнце светит в глаза, море бьется о ботинки, где-то из портативной колонки сокомандника играет странная песня. Отойти, послушать звук волн, сесть на камни. Щуриться от яркого Солнца, с улыбкой смотреть на горизонт и попросить Андрея сменить, наконец, музыку — ну невозможно! Слушать новую песню и снова щуриться, думать о великом и смотреть, как море выносит камешки на берег. Это мой ежедневный утренний ритуал, и скоро будет твой, сирник. И к этому привыкнуть невозможно.
Ъ — без звука
— Тише! Я замолкаю и удивленно смотрю на соседку, которая только легонько стукнула меня по плечу. Мы стоим перед столовой, ожидая, когда нас пригласят на обед. Оглядываюсь и замечаю направленные на меня взгляды.
— Простите, — бормочу я, возвращаясь к прерванной теме.
— Тише! — Настя возмущенно шикает, отвлекаясь от своего текста.
Я раздраженно вскидываю голову, пытаясь спросить, что собственно произошло. Но понимаю сама и делаю вид, что застегиваю рот на молнию. Тише-тише-тише! Будь тише. Будь без звука.
— Тише! Я замолкаю и удивленно смотрю на соседку, которая только легонько стукнула меня по плечу. Мы стоим перед столовой, ожидая, когда нас пригласят на обед. Оглядываюсь и замечаю направленные на меня взгляды.
— Простите, — бормочу я, возвращаясь к прерванной теме.
— Тише! — Настя возмущенно шикает, отвлекаясь от своего текста.
Я раздраженно вскидываю голову, пытаясь спросить, что собственно произошло. Но понимаю сама и делаю вид, что застегиваю рот на молнию. Тише-тише-тише! Будь тише. Будь без звука.
Ы — Вы
Дорогие сирники! Возможно, вы даже не прочтете этот путеводитель, но я хочу сказать вам одну вещь. Любите себя. Что бы ни случилось: будь то единица за новость или двойка в сириусовской школе. Осознайте важность собственного «я». И тогда горы вам покажутся выше, море теплее, а люди вокруг невероятнее.
Дорогие сирники! Возможно, вы даже не прочтете этот путеводитель, но я хочу сказать вам одну вещь. Любите себя. Что бы ни случилось: будь то единица за новость или двойка в сириусовской школе. Осознайте важность собственного «я». И тогда горы вам покажутся выше, море теплее, а люди вокруг невероятнее.
Ь — Будь мягче
Я не люблю давать советы. Честно. Мне кажется, я превозношу себя над всеми, считаюсь кем-то слишком умным. Однако… Будь мягче. По отношению к себе, к другим, к своей работе. Не уничтожай себя после первой ошибки, не разрывай связи после первой ссоры. Это, казалось бы, очевидные вещи, но здесь, в «Сириусе», они становятся первостепенными. Однажды ты сам поймешь почему, но, пожалуйста, запомни эти слова. И, переступая порог Образовательного центра, ты прочувствуешь это сам.
Я не люблю давать советы. Честно. Мне кажется, я превозношу себя над всеми, считаюсь кем-то слишком умным. Однако… Будь мягче. По отношению к себе, к другим, к своей работе. Не уничтожай себя после первой ошибки, не разрывай связи после первой ссоры. Это, казалось бы, очевидные вещи, но здесь, в «Сириусе», они становятся первостепенными. Однажды ты сам поймешь почему, но, пожалуйста, запомни эти слова. И, переступая порог Образовательного центра, ты прочувствуешь это сам.
Э — Это моя история
— Полина, мы в телевизоре! — Настя смеется, дергает меня за рукав и показывает за экран. Там мы, тянем руки к небу и смеемся, просто потому что иначе не можем. — Счастливые, — чуть с завистью к самой себе говорит она и задумчиво смотрит в ближайшее зеркало. На пробу улыбается, машет рукой. — Сейчас не так, — протягивает. – Тогда как-то само получалось.
Вспоминаю тот день. Солнце, с утра заглянувшее к нам в окна, прогулку к морю под музыку из колонки Андрея, голубое-голубое небо. Море, ластившееся к ногам, камушки, причудливо переливавшееся в солнечных лучах. Это была моя история. И тогда она только начиналась.
Ю — Юг
Выхожу из аэропорта и тут же вдыхаю сочинский воздух полной грудью. Он мягкий, теплый, чуть пропахший морем и каштанами. Улыбаюсь. Я — здесь. Сердце заходится в невероятном танце, ждет от олимпийской столицы чего-то яркого и необыкновенного. При слове «юг» я всегда почему-то представляла себе пляж с грязновато-серым песком и парочку шезлонгов, вкопанных в него чуть ли не по самую лежанку. Но теперь «юг» — это Сочи, это пальмы и неправдоподобно красивые горы, будто сошедшие с картины профессионального художника.
Выхожу из аэропорта и тут же вдыхаю сочинский воздух полной грудью. Он мягкий, теплый, чуть пропахший морем и каштанами. Улыбаюсь. Я — здесь. Сердце заходится в невероятном танце, ждет от олимпийской столицы чего-то яркого и необыкновенного. При слове «юг» я всегда почему-то представляла себе пляж с грязновато-серым песком и парочку шезлонгов, вкопанных в него чуть ли не по самую лежанку. Но теперь «юг» — это Сочи, это пальмы и неправдоподобно красивые горы, будто сошедшие с картины профессионального художника.
Я – Явь
— Я как будто в сон попала, — тихо говорит Лена, прижимаясь носом к оконному стеклу. Там, за ним, «Фишт», светящийся в этот вечер всеми цветами радуги. Планета уже давно повернулась к Солнцу другим боком, и сейчас над Сочи иссиня-черная темнота. На всякий случай щипаю себя за запястье. Где-то говорили, что это отлично помогает проснуться. Но либо способ недейственный, либо я и правда стою сейчас перед окном, занимающим в моей комнате всю четвертую стену, и любуюсь на огни курортного городка. До пробуждения остается 14 дней.
Иллюстрации: https://unsplash.com; личный архив автора
Верстка: Анастасия Алексюк
Верстка: Анастасия Алексюк