литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Анастасия Белякова
Вариации на один аккорд
neizvestniy-geniy.ru
август 2019 года
Дальний план высокого серого панельного здания. Кадры быстро сменяются, крупный план закипающего чайника, перелистываемых страниц, разбивающегося над сковородкой яйца, ложки, которая просыпает сахар мимо чашки. Все кадры сопровождаются соответствующими звуками, которые смешиваются в одну звуковую какофонию.
Звучит закадровый голос, в нем слышится усталость: А вот Москва эпохи моих лет. Или дней? Или вообще жизни? В любом случае, сегодня ни то, ни другое не важно, но сейчас не об этом вообще-то…
Крупный план таблички на фасаде МГУ «Московский государственный университет/ Философский факультет». Камера отъезжает, зритель видит подметающих молодых людей в рабочей одежде, рядом стоит женщина в спортивном костюме, кричит что-то и машет им руками. Далее крупный план пишущей руки. Крупный план руки, которая щелкает ручкой, размытый фон аудитория, различимы очертания парт. Быстро сменяются кадры: студенты складывают зачетные книжки вместе, сидят около кабинета и что-то обсуждают, крупный план бейджа на котором написано: «Студенческая научно-практическая конференция», сумка, падающая рядом с ножкой стола.
Тот же голос: …да, не об этом, а совсем о другом. Я раньше жил в Москве. Когда учился. Я уже, по-моему, говорил об этом.
Изображение общей пустой кухни на несколько человек. Камера снимает кухню под прямым ракурсом. Посередине стоит маленький круглый стол с цветастой клеёнкой вместо скатерти и четыре табуретки. Кухонный гарнитур когда-то был белым, но сейчас уже пожелтел. В дверцах гарнитура стеклянные вставки, через которые можно увидеть самую разную посуду, пеструю, белую, прозрачную. В раковине лежит гора грязной посуды, на одном из столиков гарнитура стоит три банки растворимого кофе разных марок и две упаковки черного чая. Около стены стоит кухонная плита, на ней местами облупилась эмаль.
Крупный план стола. На нем стоят три незажженные дешевые свечки в алюминиевой оболочке.
Возмущенный крик: Так, друзья, ну о многом ли я прошу! Просто давайте не будем шуметь прямо сейчас!
Звучит закадровый голос, в нем слышится усталость: А вот Москва эпохи моих лет. Или дней? Или вообще жизни? В любом случае, сегодня ни то, ни другое не важно, но сейчас не об этом вообще-то…
Крупный план таблички на фасаде МГУ «Московский государственный университет/ Философский факультет». Камера отъезжает, зритель видит подметающих молодых людей в рабочей одежде, рядом стоит женщина в спортивном костюме, кричит что-то и машет им руками. Далее крупный план пишущей руки. Крупный план руки, которая щелкает ручкой, размытый фон аудитория, различимы очертания парт. Быстро сменяются кадры: студенты складывают зачетные книжки вместе, сидят около кабинета и что-то обсуждают, крупный план бейджа на котором написано: «Студенческая научно-практическая конференция», сумка, падающая рядом с ножкой стола.
Тот же голос: …да, не об этом, а совсем о другом. Я раньше жил в Москве. Когда учился. Я уже, по-моему, говорил об этом.
Изображение общей пустой кухни на несколько человек. Камера снимает кухню под прямым ракурсом. Посередине стоит маленький круглый стол с цветастой клеёнкой вместо скатерти и четыре табуретки. Кухонный гарнитур когда-то был белым, но сейчас уже пожелтел. В дверцах гарнитура стеклянные вставки, через которые можно увидеть самую разную посуду, пеструю, белую, прозрачную. В раковине лежит гора грязной посуды, на одном из столиков гарнитура стоит три банки растворимого кофе разных марок и две упаковки черного чая. Около стены стоит кухонная плита, на ней местами облупилась эмаль.
Крупный план стола. На нем стоят три незажженные дешевые свечки в алюминиевой оболочке.
Возмущенный крик: Так, друзья, ну о многом ли я прошу! Просто давайте не будем шуметь прямо сейчас!
Крупный план ног в тёмно-коричневых тапочках, видно несколько заплаток. Камера отъезжает, следующий кадр, на кухню входит, шаркая, молодой человек с темно-рыжими волосами, лукавым взглядом с прищуром и в мятой рубашке
Кричит молодой человек с тёмно-рыжими волосами: Я говорил тебе то же самое вчера, когда ты решил, что тут толстые стены!
Медленно, даже степенно входит молодой человек с прямой осанкой, с коротко стриженными волосами, в очках и с характерным «греческим» профилем.
Молодой человек в очках говорит очень спокойно: Судя по тому, что у меня за три года не получилось сделать дыру, то они действительно толстые.
Кричит молодой человек с тёмно-рыжими волосами: Я говорил тебе то же самое вчера, когда ты решил, что тут толстые стены!
Медленно, даже степенно входит молодой человек с прямой осанкой, с коротко стриженными волосами, в очках и с характерным «греческим» профилем.
Молодой человек в очках говорит очень спокойно: Судя по тому, что у меня за три года не получилось сделать дыру, то они действительно толстые.
Кадры спорящих, молодой человек с темно-рыжими волосами размахивает руками, а тот, что в очках, невозмутимо стоит, облокотившись на стол, кивая головой.
Снова звучит закадровый голос: Да, увлечение философией действительно ничего хорошего с Германом не сделало…
Снова звучит закадровый голос: Да, увлечение философией действительно ничего хорошего с Германом не сделало…
Камера снимает молодого человека в очках в анфас средним планом, он сидит на кровати, опершись на стену, и что-то пишет. На стене висит карта Москвы, пара фотографий с улыбающимися людьми и схемы, конспекты, памятки.
Тот же голос: …он мне рассказывал, что у него действительно был масштабный проект по продырявливанию гипсокартонной стены всеми методами воздействия.
Тот же голос: …он мне рассказывал, что у него действительно был масштабный проект по продырявливанию гипсокартонной стены всеми методами воздействия.
Общий план кровати, она разделяет кадр по горизонтали, на кровати на спине лежит Герман, целится куда-то карандашом и кидает его.
Все тот же закадровый голос, но теперь в нем слышится то ли сожаление, то ли ирония: Он смотрел на нее ночами по три-четыре часа стабильно, он кричал на нее и, банально, но да, ежедневно ударял ее минимум пять раз.
Все тот же закадровый голос, но теперь в нем слышится то ли сожаление, то ли ирония: Он смотрел на нее ночами по три-четыре часа стабильно, он кричал на нее и, банально, но да, ежедневно ударял ее минимум пять раз.
Камера показывает стену с отмеченной синей точкой, взгляд медленно приближается к этой точке.
desktopbackground.org
Все эти манипуляции он производил со второго курса, и, собственно, стена цела.
Весь кадр сужается до синего цвета, потом камера снова отъезжает дальше, показывает синие шторы на кухне, а потом и всю кухню.
Никто уже не ссорится, глубокая ночь, кадры кухни, Герман моет посуду, молодой человек с тёмно-рыжими волосами громко стучит ложкой о стенки чашки, молодой человек, которого зритель видит впервые, сидит сложив ногу на ногу, его волосы лежат на ровный пробор, белая рубашка хорошо отглажена, даже стрелки на брюках ровные.
Молодые люди сидят за маленьким круглым столом и играют в карты. На столе горят три свечи. Работает радио, играют песни Окуджавы 50-х годов.
Никто уже не ссорится, глубокая ночь, кадры кухни, Герман моет посуду, молодой человек с тёмно-рыжими волосами громко стучит ложкой о стенки чашки, молодой человек, которого зритель видит впервые, сидит сложив ногу на ногу, его волосы лежат на ровный пробор, белая рубашка хорошо отглажена, даже стрелки на брюках ровные.
Молодые люди сидят за маленьким круглым столом и играют в карты. На столе горят три свечи. Работает радио, играют песни Окуджавы 50-х годов.
Молодой человек в рубашке, голосом, который звучал за кадром: Вы, кстати, в курсе, что я не умею играть в карты? Это риторический вопрос, потому что я об этом говорил, и не раз, но стадное чувство во мне всегда побеждает.
Молодой человек с темно-рыжими волосами: Ты, Кирилл, давай со стадным чувством поаккуратнее, я так на Чистые вместо Патриарших уехал. Разговаривай там потом со всякими типами подозрительной наружности, подведут под монастырь ещё.
Герман: Да ты сам кого хочешь под монастырь подведёшь. (Забирает поставленные на кон 100 рублей и выходит из кухни, кричит) Сергей, тебе ничего не нужно? (уходит, не дождавшись ответа)
Молодой человек с темно-рыжими волосами: Ты, Кирилл, давай со стадным чувством поаккуратнее, я так на Чистые вместо Патриарших уехал. Разговаривай там потом со всякими типами подозрительной наружности, подведут под монастырь ещё.
Герман: Да ты сам кого хочешь под монастырь подведёшь. (Забирает поставленные на кон 100 рублей и выходит из кухни, кричит) Сергей, тебе ничего не нужно? (уходит, не дождавшись ответа)
Камера следует за Германом, зритель видит его со спины, видит его потертое пальто, он спускается не на лифте, а по ступенькам, камера трясётся, как при шагах. Стены на лестничной площадке окрашены в болотный зеленый цвет, краска местами облупилась, раздается сильное эхо от шагов. Герман заходит в круглосуточный магазин, который находится прямо в здании общежития. Темно. Красная вывеска «Продукты» - единственный источник света.
Снова звучит голос за кадром, теперь зритель понимает, что закадровый голос — Кирилл: Мы на деньги очень редко играли, на самом деле, сначала мы играли на уважение, потом на научный интерес, а сейчас мы чаще всего играем на ночные лекции Германа, где он всем нам объясняет свою философию (каждый раз разную, кстати).
Сергей Ф.
Крупный план сложенных на столе карт и бумажек с надписями «спокойный и плебейский сон» и «увлекательное путешествие в мир познания».
Голос Кирилла за кадром: Герман этакий проповедник, только единственное, что он нам проповедует — это то, что сон штука ненужная и бесполезная, зачем ложиться спать, если мы имеем уникальную возможность сначала забраться на крышу общаги (потому что у нас есть ключи), а потом слепнуть от рассветного солнца.
к/ф "Убей своих любимых"
Дальний план, изображающий выступающего на темной кухне Германа, Кирилл, молодой человек с темно-рыжими волосами и молодой человек со светлыми вьющимися волосами сидят за столом и практически конспектируют. Камера меняет свой фокус и наезжает на часы. Полночь.
Снова звучит голос Кирилла, он недоумевает: Герман, кстати, очень хорошо играет в карты, но обижается, когда я шучу о том, что обманывать и воровать у москвичей в крови.
Речь Германа с каждым словом становится всё более торжественной, он забирается на табуретку и манифестирует: Я из самых добрых побуждений, а вы вот как, значит. Друзья, давайте условимся так — каждый нынеживущий — Сергей, ты уже выздоровел? (короткий кивок молчаливого молодого человека, который сидел вдали от трех других своих соседей, у него светлые вьющиеся волосы и серьезный взгляд) Отлично, тогда и нынездравствующий отныне наделяется титулом москвича и приобретает его повадки, права и обязанности, хочет он этого или нет.
Речь Германа с каждым словом становится всё более торжественной, он забирается на табуретку и манифестирует: Я из самых добрых побуждений, а вы вот как, значит. Друзья, давайте условимся так — каждый нынеживущий — Сергей, ты уже выздоровел? (короткий кивок молчаливого молодого человека, который сидел вдали от трех других своих соседей, у него светлые вьющиеся волосы и серьезный взгляд) Отлично, тогда и нынездравствующий отныне наделяется титулом москвича и приобретает его повадки, права и обязанности, хочет он этого или нет.
Молодой человек с темно-рыжими волосами начинает аплодировать.
Снова закадровый голос (камера медленно переезжает на стену, следующий кадр – комната молодого человека в рубашке и Сергея: пустые стены, большое окно не занавешено, через него в комнату сквозь ветки деревьев проникают лучи белого холодного света, бьющего в глаза, из окна видно высокое голубое небо и соседнее серое здание): Леша под влиянием Германа даже считал одно время, что принадлежность к какому-либо городу, кроме Москвы, и деньги нужно совсем упразднить, потому что это уже нерелевантно.
В комнате находятся все, Герман и Леша сидят на полу, вырезают что-то из бумаги.
Леша говорит медленно, задумчиво: А почему вы, э... стены не украсили?
Сергей равнодушно чеканит слова: Тут обои и так красивые, о каких ты украшениях вообще говоришь?
Голос Кирилла за кадром, он оправдывается: Отвечать вопросом на вопрос — категорически неприлично, тем не менее, и я, и Сережа часто таким приемом злоупотребляли. Мы, действительно, ничего даже не думали вешать на стены, я руководствовался только собственной ленью, более того, я еще и подумал о том, что ну, сколько вообще я учиться буду. Ну, три года, ну, четыре. То есть времени не так уж и много, поэтому пройдёт буквально три минуты и мне опять придется всё это снимать, соскребать со стен скотч и выслушивать орущую вахтершу.
Сергей равнодушно чеканит слова: Тут обои и так красивые, о каких ты украшениях вообще говоришь?
Голос Кирилла за кадром, он оправдывается: Отвечать вопросом на вопрос — категорически неприлично, тем не менее, и я, и Сережа часто таким приемом злоупотребляли. Мы, действительно, ничего даже не думали вешать на стены, я руководствовался только собственной ленью, более того, я еще и подумал о том, что ну, сколько вообще я учиться буду. Ну, три года, ну, четыре. То есть времени не так уж и много, поэтому пройдёт буквально три минуты и мне опять придется всё это снимать, соскребать со стен скотч и выслушивать орущую вахтершу.
Камера начинает «пятиться», выходит из комнаты, дальше идут кадры с КПП: узкая проходная, зеленые обшарпанные стены. Крупный кадр сторожки: маленькая комнатушка с большими окнами в стенах.
Тот же голос: Да, наша вахтерша — громовая женщина, и я бы даже сказал баба, а таким определением все и сказано.
к/ф «Возвращение "Святого Луки"»
Портретный план вахтерши: смуглой женщины с поседевшими полосами, забранными в пучок, она одета в бежевую блузку и серый кардиган, вяжет шарф из красной шерсти. Далее камера наезжает на лицо вахтерши и останавливается на крупном кадре бегающих глаз вахтерши. Карие маленькие глаза с маленькими морщинками вокруг.
Камера наезжает на зрачок, следующий кадр просто черный.
Камера наезжает на зрачок, следующий кадр просто черный.
Тот же голос: Однажды она увидела нас всех, стоящих на балконе зимой в тапочках и домашней одежде.
Камера снимает черное зимнее небо и переносит свой взгляд на балкон, где стоят Леша, Герман и Кирилл, все в майках с короткими рукавами и в шортах, и смеются. Следующий кадр общий план: консьержка стоит на улице и кричит на молодых людей, а те отшучиваются.
Тот же голос: И пригрозила нам буквально всеми болезнями вплоть до смерти.
Снова кадр кухни, окна все ещё плотно занавешены темно-синими шторами, за столом сидят все живущие в квартире и вахтерша. Молодые люди с интересом слушают рассказ бабушки, Сережа что-то спрашивает.
Тот же голос Кирилла: А потом еще поднялась к нам в квартиру и сообщила нам обо всех муках, которые готовит нам обычная простуда, прочитала лекцию о том, что мы — будущее страны и нам нужно выжить, а то если мы все помрём, то и будущего не получится, но при этом поила чаем.
Снова звучит закадровый голос Кирилла после некоторой паузы: Мы, короче говоря, с тех пор всей квартирой боимся и любим эту старушку. Вот это, кстати, сейчас никак не связано с темой разговора.
Снова звучит закадровый голос Кирилла после некоторой паузы: Мы, короче говоря, с тех пор всей квартирой боимся и любим эту старушку. Вот это, кстати, сейчас никак не связано с темой разговора.
Снова кадры из комнаты Кирилла и Серёжи.
Тот же закадровый голос Кирилла: Так вот. Cережа однажды объяснил пустоту своих стен очень простой фразой.
Крупный план кастрюли с овсяной кашей, которую помешивают ложкой. Звук скребущей по алюминиевому дну ложки.
infirit
Серёжа говорит отстранённо и задумчиво: А вот какой, скажи мне, какой смысл…
Общий план кухни, она залита теплым светом, плотные шторы впервые отодвинуты, оказывается, что есть ещё и вторые шторы старые кружевные, как на даче. Через них просачивается свет, и на стенах и столе лежат такие же кружевные тени. За столом сидят Леша и Кирилл, Сережа стоит около плиты и помешивает кашу.
Серёжа: …обживать какое-то жилище, которое не твое, более того, какой вообще смысл обживать жилище, если оно не в твоем городе и никогда не будет принадлежать тебе?
Портретный кадр. Леша начинает беспокоиться, не знает, куда спрятать взгляд, начинает нервно теребить ворот мятой голубой рубашки.
В кухню входит заспанный Герман, Леша старается перевести тему.
В кухню входит заспанный Герман, Леша старается перевести тему.
Леша бросает фразу: Когда ты лёг спать вообще?
Герман растерянно обходит стол, говорит сонно: Не знаю на самом деле… но обидно, что я работал примерно всю ночь, а ни на йоту не продвинулся.
Серёжа усмехается: Бланш пишет трактат?
Герман вздыхает и поправляет волосы: Бланш пишет трактат, Сергей.
Голос Кирилла за кадром: И вот это намного важнее и намного интереснее, чем моя история про вахтершу.
Герман растерянно обходит стол, говорит сонно: Не знаю на самом деле… но обидно, что я работал примерно всю ночь, а ни на йоту не продвинулся.
Серёжа усмехается: Бланш пишет трактат?
Герман вздыхает и поправляет волосы: Бланш пишет трактат, Сергей.
Голос Кирилла за кадром: И вот это намного важнее и намного интереснее, чем моя история про вахтершу.
Герман и Сережа сидят за столом вместе со всеми, Сережа с интересом выспрашивает у Германа что-то.
Звучит голос Кирилла за кадром, он говорит с явным безразличием и иронией, невнятно: Я до сих пор не понимаю, что случилось с Лешей после этой фразы, почему он занервничал. А ещё я до сих пор не понимаю, почему Герман называет Сережу Сергеем, и почему всем так важно это. Тем не менее, они почему-то всегда обижаются на шутки про коварных москвичей и про наши родные города. (на фоне играет «Песенка о московском муравье» Б. Окуджавы)
Другой кадр. Молодые люди гуляют по широкой пешеходной улице, они без курток, небо чистое и высокое. Сережа идет отдельно ото всех. Герман задумывается о чем-то и почти врезается в витой фонарный столб. По обеим сторонами от них пестрые здания, камера трясется, будто зритель шагает вместе с героями, кадр построен так, что линии перспективы сходятся на идущей компании.
Следующий кадр — синяя табличка с обозначением улицы, на ней написано: «Старый Арбат, 2», камера отъезжает, в кадре появляется большое жёлтое угловое двухэтажное здание, крупный план вывески: «Прага». Кадры снимаются в движении, будто из экскурсионного автобуса.
Следующий кадр — синяя табличка с обозначением улицы, на ней написано: «Старый Арбат, 2», камера отъезжает, в кадре появляется большое жёлтое угловое двухэтажное здание, крупный план вывески: «Прага». Кадры снимаются в движении, будто из экскурсионного автобуса.
Герман: Друзья, скажите, а почему небо голубое?
Сережа закатывает глаза: Потому что цвет так называется.
Голос Кирилла за кадром: Сережа не грубит, нет, и я его не оправдываю, он, кстати, никогда не грубит.
Сережа подходит к Герману, наклоняется и тихо говорит: Ты бьёшь в профиль и задаешь глупые вопросы, пожалуйста, напиши свою следующую научную статью об этом.
Сережа закатывает глаза: Потому что цвет так называется.
Голос Кирилла за кадром: Сережа не грубит, нет, и я его не оправдываю, он, кстати, никогда не грубит.
Сережа подходит к Герману, наклоняется и тихо говорит: Ты бьёшь в профиль и задаешь глупые вопросы, пожалуйста, напиши свою следующую научную статью об этом.
Молодые люди гуляют, оживленно говорят о чем-то и смеются, идут мимо Храма Христа Спасителя, на них нет солнечных очков, хотя солнце светит ярко, они жмурятся. Общий план Храма, камера медленно поднимается и наезжает на купола они буквально искрятся под солнцем, ослепляют бликами. Следующий кадр — белый. Цвет медленно меняется на кремовый-серый.
Снова камера отодвигается и снимает пожелтевшие обои в комнате молодого человека в рубашке и Сережи. Крупный кадр рук, режущих бумагу. На фоне играет Самое Большое Простое Число Идеальное место.
Леша: Ты живешь тут три года, а боязнь того, что чуть что — тебе в глотку вцепятся, еще не умерла.
Серёжа: Ну не знаю, культурный код у меня такой.
Закадровый голос Кирилла: У всех у нас культурный код такой, сначала приезжаешь с провинции, трясёшься перед каждым москвичом, а тебя все обнимают и улыбаются. И, да, это странно как-то, тебе всю жизнь вталдычивают что-то вроде «береги себя там», «поаккуратнее будь», а мне вчера вахтерша шарф красный подарила.
Серёжа: Ну не знаю, культурный код у меня такой.
Закадровый голос Кирилла: У всех у нас культурный код такой, сначала приезжаешь с провинции, трясёшься перед каждым москвичом, а тебя все обнимают и улыбаются. И, да, это странно как-то, тебе всю жизнь вталдычивают что-то вроде «береги себя там», «поаккуратнее будь», а мне вчера вахтерша шарф красный подарила.
Кадры толпы, смеющихся людей, играющих музыкантов в метро, кадры церквей и памятников, снятые будто из экскурсионного автобуса: в движении, трясущимися руками. Камера поднимает взгляд в небо, но «спотыкается» о сияющие на солнце купола церквей, камера приближается, последний план —камера наезжает на один из куполов и акцентирует внимание на блике.
© Иван Шаповалов / ТАСС
Свет от купола переходит в следующий кадр свет от одной из дешевых свечей, которые стоят на кухонном столе в квартире. Герман, Леша и Кирилл пытаются закурить от них.
Кирилл: А мы лампочку-то вкрутим когда-нибудь?
Герман: Я, в отличие от Кирилла, безусловно — не филолог, но мне кажется, что у нас сейчас как у Ходасевича, только чуть скромнее.
Кирилл говорит скептически: Даже я сейчас не понимаю.
Герман: Шторы у нас занавешаны, на дворе ночь, у нас солнце в три свечи, а у него в шестнадцать.
Кирилл: А то тебе не хватает.
Герман: Мне? Меня всё устраивает, поверь. И тебя всё устраивает, и я не спрашиваю. А вот сейчас спрошу, Кирилл, скажи, пожалуйста…
Герман: Я, в отличие от Кирилла, безусловно — не филолог, но мне кажется, что у нас сейчас как у Ходасевича, только чуть скромнее.
Кирилл говорит скептически: Даже я сейчас не понимаю.
Герман: Шторы у нас занавешаны, на дворе ночь, у нас солнце в три свечи, а у него в шестнадцать.
Кирилл: А то тебе не хватает.
Герман: Мне? Меня всё устраивает, поверь. И тебя всё устраивает, и я не спрашиваю. А вот сейчас спрошу, Кирилл, скажи, пожалуйста…
Кирилл, закатывая глаза: Где ж нет Москвы?
Герман и Леша ликующе шепчут на манер марша: Там просто пустота!
Герман и Леша ликующе шепчут на манер марша: Там просто пустота!
Верстка: Адис Боросгоева