литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
«Мальчик у Христа на елке» Ф.М. Достоевского — новое прочтение
Николай Березовский
«Мальчик у Христа на елке» Ф.М. Достоевского — это отчасти настоящая, отчасти вымышленная история о жизни и судьбе детей-бродяг. Лейтмотивная для писателя тема «униженных и оскорбленных» раскрывается в форме рассказа, где ярко показаны все тяжести и лишения, которые претерпевают обездоленные дети. В этом эссе будут разобраны несколько жанровых и семантических особенностей рассказа, а также проведен философский анализ его концовки.
Святочный рассказ
«Мальчик у Христа на елке» принадлежит к жанру так называемой «святочной литературы» — особого блока календарной литературы, включающей в себя несколько направлений, связанных с особо почитаемыми праздниками, например, Масленицей или Рождеством. В подобном жанре пробовал свое перо не только Достоевский, но и такие писатели как Г.Х. Андерсен, А.П. Чехов и О. Генри. Святочный рассказ обладает набором признаков: действие его происходит в канун Рождества, героями зачастую становятся дети, попавшие в беду и совершающие аллегорическое путешествие через Ад, землю и Рай, а в завершении всегда происходит чудо. Все эти характеристики прямо транслируются на «Мальчика у Христа на елке»: главный герой, маленький мальчик, «в ужасный мороз» выходит из подвала (Ада), некоторое время проводит на улице (земле) и умирает, попав в пространство, где обитают души умерших детей (Рай). Примечательным становится образ «большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей». Если проводить параллель с пространством подвала как с Адом, собака может выступать метафорическим аналогом Цербера, что выводит на связь с Древнегреческой мифологией. Само же перемещение между тремя мирами сопоставимо с сюжетом «Божественной комедии» Данте, что подчеркивает общую динамику рассказа от низшего к высшему, от зла к добру.
В «Мальчике у Христа на елке» мы сталкиваемся с таким сложным литературоведческим понятием, как «карнавализация» (по М.М. Бахтину — «перевод обрядово-символического языка "карнавальной жизни" и "карнавального мироощущения" — определенного рода социально-диалогического опыта — на язык словесно-художественных образов»). Черты карнавализации в литературе структурировать довольно сложно, так как не существует четкой интерпретации этого явления. Изучая поэтику Достоевского, Бахтин заметил, что эта тенденция заимствуется из европейской традиции — карнавал понимается прежде всего как празднество масок, оплот шуточной и смехотворной культуры, место несоответствия внутреннего и внешнего.
Карнавал с комизмом смотрит на разницу между данной исторической формой существования и тем, что могло бы существовать, видя оба варианта миропорядка и смеясь над их несоответствием и «ненастоящестью» всего вокруг. В рассказе мальчик перемещается из земного мира в божественный, как бы охватывая своим взглядом сразу оба этих пространства. Такой резкий поворот от жизни к смерти, от состояния материального к духовному и выступает здесь основной чертой карнавальной традиции. Еще одним и, наверное, самым значимым элементом этой культуры является смех. «И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, — вдруг рассмеялся». Здесь проявляются сразу обе черты карнавализации: это, во-первых, осознание «ненастоящести» окружающего, в чем проявляется амбивалентность мировосприятия, а во-вторых, смех, который становится лейтмотивным элементом в культуре карнавала.
Именно за счет смеха происходит обличение ирреальности одного понятия в пользу другого, будь это живые и игрушечные куколки, либо же мир божественный и материальный. То же самое видно в эпизоде, где мальчик встречается с другими умершими детьми. «Кричит мальчик, и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. — Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? — спрашивает он, смеясь и любя их», — вновь видна та «веселая относительность» восприятия всего вокруг, непременно сопровождаемая смехом. Мальчику хочется рассказать другим о куклах, хоть и весь материальный мир теперь кажется ему ненастоящим, и этот диссонанс в его сознании вытекает в простой смех. Такими нечеткими, но все же заметными формами и вырисовывается в рассказе карнавальная традиция в литературе.
Одна из важнейших проблем рассказа кроется в интерпретации его концовки. Какая она — радостная или трагическая? И может ли духовное, загробное счастье компенсировать мученическую смерть? Такая двойственность в разграничении религиозного добра и зла называется вопросом теодицеи. Его цель — оправдать доброту Бога, несмотря на то, что действия небесных сил, направленные на человека, часто носят жестокий и карательный характер. Явление это сложно доказать объективно, оно необъяснимо и страшно для человека. Еще в античные времена для понимания неизвестных, сверхъестественных процессов человечество составляло мифы, которые в совокупности рисовали полную картину мира и компенсировали страх непознанного. Мифы помогали людям понять многие необъяснимые явления, и со временем человечество все больше подстраивало под себя окружающий мир, интерпретируя его сквозь призму своего сознания.
Создавая «Мальчика у Христа на елке», Достоевский предлагает свой собственный миф: вымышленная история возводит события действительности в степень ирреального, объясняя те явления, которые происходят на земле. В вопросе теодицеи автор стремится оправдать Божье провидение, ведь, по сути, мальчик претерпевает мученическую смерть, и как раз в том возрасте, когда дети еще не перешагнули границу отрочества. Эти условия наслаиваются друг на друга, и тот прекрасный мир, в который попадает душа ребенка, видится лучшим пристанищем такой многострадальной душе.
Однако амбивалентность теодицеи сохраняется: несмотря на кажущееся спасение мальчика, в конце рассказа Достоевский оставляет читателя наедине с «замерзшим за дровами трупиком». Здесь традиционное представление о мифе идет вразрез с предлагаемой автором концепцией — трактовка становится многозначной и не оставляет окончательных выводов за проблемой. Ведь, будь все хорошо и найди мученик покой после смерти, рассказ бы закончился на том, как торжествует душа мальчика в Раю.
Замысел Достоевского здесь крылся, скорее всего, в более объемном раскрытии проблемы: не будь он столь талантливым автором, если бы не оставил читателю места для собственных размышлений. «Сказанное слово — серебряное, а несказанное — золотое» — любимая поговорка писателя. Неоднозначность концовки открывает два различных пути: либо божественное спасение видится читателю хорошей компенсацией за заемные страдания, либо же он считает, что никакая духовная радость не может стать залогом смерти.
В этом и кроется новаторство мифа Достоевского — человек не обретает фиксированного объяснения какого-то факта, а получает лишь незаконченную версию его трактовки. Так миф трансформируется из «разгадки» в некоторую «подсказку», которая не столько объясняет механизм мира, сколько заставляет человека самому задуматься о работе этого механизма. Проблемы теодицеи и мифологизации в рассказе трудно поддаются широкому и полному разбору, однако они, несомненно, делают текст гораздо более глубоким и многоуровневым.
Конечно, в настоящем эссе рассматриваются далеко не все проблемы, которые вбирает в себя «Мальчик у Христа на елке». Среди них были затронуты, пожалуй, главные аспекты, интересные с филологической и философской точек зрения. Полный анализ деталей с их семантической трактовкой вполне может быть вынесен в отдельное эссе, а внимательное изучение литературоведческих работ по Достоевскому позволит еще тщательнее всмотреться в весь спектр смыслов, которые кроются в рассказе. Автор старался с осторожностью подходить к анализу теодицеи и мифологизации применимо к произведению и надеется, что трактовка его окажется содержательной и понятной. На этом этапе анализа я ставлю последнюю точку.
Все изображения созданы с помощью нейросети