март 2019 года
Анна Кононенко
Ахматова-поэт и Ахматова легенда: совпадают ли эти образы?
Ахматова была королевой, страдающей от репрессий, голода, холода, нищеты в своем старом, разорванном халате-мантии.
«А вы не бойтесь совершенства, вам его не достичь». Совершенство брезжит светом вдали, но, чтобы быть лучшим, нужно таким себя чувствовать. И Ахматова ведет себя так, словно она действительно достойна, велика. Ахматова была королевой, страдающей от репрессий, голода, холода, нищеты в своем старом, разорванном халате-мантии. И так она сидела в своем старом кресле, что создавался образ, будто бы вы у нее на царском приеме. Невозможно жалеть ее, только восхищаться образом. Мало кто смог бы отпустить сковывающие свои маски, перестать замечать реальность, как только давящую, пагубную структуру, если она не органична душевному состоянию. Ахматова же ведет себя величественно — так, как чувствует внутренне. Она учит не стыдиться окружающей жизни и себя, а гордиться. Ахматова создала великолепную трагедию, будучи униженной, раздавленной, открыла правду жизни со всей близостью описанного народу. Анна Ахматова сверхчувствительна, способна понять страдания и излить их в лирике. Однако творческий мир в поэтессе силен, как и женское глубокое начало. Это побуждает ее исследовать свою многогранность, входить в образы, играть. Роль переходит лирической героине. Поэт не всегда отождествляем со своим персонажем. Но иногда примеряемый образ в стихах сливается с реальностью и больше невозможно разлучить маски. Кто-то теряет суть свою, а Ахматова становится в масках лишь богаче, цельнее. Но каждый видит и ценит ее разной, отсюда рождается легенда. Современники воспринимали ее такой, какой она хотела быть для них. Примеряла образы на примере лирических героинь, но в стихах оставалась лишь поэтом, настоящим, предчувствующим, остро осязающим время.
Ахматова была цельной, гармоничной и, «войдя» в плеяду писателей, сохраняла свою характерность. Первая лирика отличалась вниманием к чувственным и глубоким взаимоотношениям мужчины и женщины. Держать мужчину в эмоциональном напряжении, нагнетать его внутренний оттенок желания, подогревать пыл может женщина, которая играет. Ахматова познав мир свой и природу мужчины рядом, стала исследовать грани взаимоотношений. Примеряя к себе роль, она не проигрывает. Таинство женского света не имеет порога и льется, оживляя примеряемые маски. Ахматова ревностно создает свой образ гонимой, порабощенной, терзаемой мученицы. «Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем», «…Мне муж — палач, а дом его — тюрьма», «Все равно, что ты наглый и злой…», эти строки вызывали глубокое сочувствие друзей и поклонников, негодование по отношению к мужу Гумилеву, однако, естественно, физическое насилие в их личной жизни не происходило. «Стала желтой и припадочной, еле ноги волочу», такой хрупкий, трогательный образ лирической героини скрывается за противоречиво сильной Ахматовой. Душа стихов ее мучается, но не мечется. Ахматова не страшась, сознательно способна сказать о себе правду, способна выразить, кипящую эмоцию женщины в яростном порыве обиды и негодования к любимому мужчине: «Но клянусь тебе ангельским садом, / Чудотворной иконой клянусь / И ночей наших пламенных чадом — / Я к тебе никогда не вернусь». Честно объявляет себя матерью до того еще «не доросшей»: «…Отыми и ребенка, и друга…», «…Я дурная мать». Будучи фигурой сценической, видной, Ахматова открывает жизнь свою пред всеми, признаваясь в самом неприятном: «Сколько просьб у любимой всегда — у разлюбленной просьб не бывает», «А бешеная кровь меня к тебе вела сужденной всем, единственной дорогой». Драматичное напряжение и отчаяние сливаются с самоконтролем, внешняя игра — с внутренним трезвым миропониманием. Однако Ахматова знала, что открывать публике, какую внутреннюю стихию отправлять в толпу, чтобы быть самой загадочной героиней, вершительницей судеб.
Переживания Ахматовой камерны, ее трагическая судьба при ней, однако именно она объединяет в себе тысячи женщин, пишет за всех и от лица каждой. Ее инстинктивное глубокое понимание «общеженского» льется в лирике. Современники находили особенные «женские слова»: «смиренно», «у самого моря», «вовсе не знала», «самый нежный, самый кроткий» (из «Ты пришел меня утешить, милый»). Однако ранние современники знали другую Ахматову-легенду. Ведь она создавала образ своей жизни для других. Слишком сильным было желание остаться в памяти достойной, величавой и … записанной. «В конце жизни она многих просила писать о себе, некоторые воспоминания лукаво провоцировала: «Напишите обо мне — обращалась к В. Е. Ардову — Мне нравится, как вы пишете». Ахматова рано и безошибочно чувствовала нужные ей пути, будто мечтала о потомках, которые с трепетом возьмутся изучать ее наследие. И нарочито ради этих «ахматоведов» корретировала свой шлейф памяти. Благородная, добрая, кроткая: «Я одевала тех, у кого ничего нет!» «Это она услышала от Солженицына и усвоила, что это — высший шик», — вспоминает Л. Н. Чуковская. Ахматова желала править своим будущим, через преломленное прошлое. И какой она захотела предстать, такой и предстала — потрясающе! «На шее мелких четок ряд, / В широкой муфте руки прячу», — неподражаемый, ярко-детальный автопортрет. Иногда важно думать о том, «что останется после тебя — это все» или нечто более осмысленное? Ахматова строила мифичность собственного образа, сознавая свою важность и нужность, свое превосходство. Она знала, что близкие люди, составляющие о ней мнение, сохраняющие ее предания, видят преимущественно те детали, на которые она сама укажет. От этого зависело ее поведение — мраморной, возвышающейся статуи, чопорной королевы или, по воспоминаниям Раневской: «Я никогда не обращалась к ней на «ты». Мы много лет дружили, но я просто не могла обратиться к ней так фамильярно. Она была великой во всем. Я видела ее кроткой, нежной, заботливой. И это в то время, когда ее терзали».
Сохранить славу имени, глубину ветвящихся образов Анны Ахматовой помогают и ее стихи, в которых она примеряет маски. Входит в роль, завороженно исследует образ и отпускает его в лирике. Оттого и была она натурой многогранной. Лирическая маска женщины, страдающей от неразделенной любви, охотно игнорирующей в этой игре влюбленных поклонников. Она словно стоит на вершине, но не видит раскинувшегося мира: «Отошел ты и стало снова на душе пусто и ясно». Кристально чистое, разбитое пространство, туманный взгляд отказывается замечать что-то вокруг. Однако Ахматова остро чувствует деталь: «пахли морем на блюдце устрицы во льду», «бензина запах и сирени, насторожившийся покой». Происходящее вокруг, состояние жизни вне подчеркивает внутреннюю утрату: «Не будем пить из одного стакана». Значит, целая дельта жизни канула в пропасть. Больше не будет поцелуя, прообразом которого является терпкое вино, ситуация «встреч» и «невстреч» канет в Лету. У чувствующей женщины рвется внутренняя гармония: «Меня покинул в новолунье мой друг любимый…но сердце знает, что ложа пятая пуста!», «Сегодня мне письма не принесли… и страшно мне, что сердце разоврется, не допишу я этих нежных строк». Потеря любимого света, энергии близкого мужчины приводит в смятение: «Он снова тронул мои колени почти не дрогнувшей рукой».
Однако Ахматовский мир лирики не становится тусклым, гнетущим, ведь на смену приходит маска прозорливой гадалки: «И давно мои уста не целуют, а пророчат». Здесь она пылкая, энергетически цельная, вездесущая, принявшая особенный дар видеть и поучать. Ее образ — дьявольская сила: «Громко кличу я беду: ремесло мое такое». Ахматова пленяюще-бесстрашна перед Судом и сильна: «А за грех твой, милый мой, я пред Господом отвечу».
Бояться ей уже нечего: «Как хорошо, что некого терять и можно плакать». Берет начало Ахматова-легенда, с образом ее лирической героини связывают себя все влюбленные женщины. Так просто в момент колоссального накала внутренней энергии найти свое отражение в строках Ахматовой. Сильный женский голос Ахматовой льется над судьбами. Ахматова-легенда позволяет потерянным, увядающим женщинам-страдалицам не чувствовать себя изгоями, а быть настоящими героинями. Ведь сама Ахматова имела сложнейшую судьбу. Первый ее союз с Николаем Гумилевым, в котором синтезирована неслучайность мира и человека, закончился роковым расстрелом мужа в 1921. Эта трагедия прервала духовный союз двух литературных вершин. «Крепко спаяна на двоих одна душа» — Ахматова страдала безмерно, единственное, что она способна была сделать — это собирать его стихи, записи, сохранять память. Тайны страшных дней отголосками запечатлены в стихах. «Завещал мне, умирая. Благостность и нищету… Видит, крыльями звеня, как делюсь я коркой хлеба с тем, кто просит у меня» — снова образ блаженной, праведной женщины. Их сын, Лев Гумилев, фамилией отца, судимого за контрреволюционные убеждения, был обречен на сложный путь. Трудности возникали даже с образованием, а в 1935, 1938, 1949 годах его арестовывали. Периоды заключений сына Ахматова проводила в тюремных очередях, где видела страждущих, серых женщин, несчастных и беспременно ждущих. «Так не зря мы вместе бедовали...» – вся женская сущность, взаимность народной трагедии отражены в поэме «Реквием». Ахматовой, чувствующей и объединяющий боль в океане души, хочется довериться: «Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был». В своих образах, в своих пробах Ахматова не смешна, она величественна и достойна, она парит над своими «соучастниками», тянущимися к Ахматовой-легенде. «Мне, лишенной огня и воды, / Разлученной с единственным сыном... / На позорном помосте беды, / Как под тронным стою балдахином...». Связь женщин с лирической героиней сильна, ведь одному в своей трагедии остаться трудно и так нужна волна сочувствия: «Так много камней брошено в меня, / Что ни один из них уже не страшен». Может быть, понимание особенно сильно, оттого что Ахматова стремится не описать и рассказать, а старается выразить.
Следующая маска, которую примеряет лирическая героиня — неустанная крестьянка, работающая в поле и чувствующая запах «мертвой лебеды». Фольклорный мотив и абсолютная несовместимость лирической героини и ее деятельности с образом жизни и воспитанием Ахматовой. Однако она мечтательно выплеснула идею собственного виденья и не осталась осмеянной за то. «Не смотри ты, не хмурься гневно, / Я любимая, я твоя, / Не пастушка, не королевна / И уже не монашенка я» — такие лица женщина, озаренная светом, пробующая, блуждающая по граням отражений чувств во внешних обликах меняет на нечто более манящее. Гумилев влюблен в Ахматову —загадочную русалку, темноглазую колдунью, привораживающую необыкновенной внешностью, манящей красотой. Для себя же Ахматова подбирает маску, торжественно соотносящую ее с царством Древнего Египта. Она облачается в Клеопатру, надменную, коварную, страстную. Тишина смерти над ней нависает, но лирическая героиня сохраняет царственное величие: «И входит последний плененный ее красотою, / Высокий и статный, и шепчет в смятении он: «Тебя — как рабыню ... в триумфе пошлет пред собою ...».

Ахматова самобытна, самоцельна, поэтому в «Читая «Гамлета» вливается еще один образ – Офелия. Героиня воплощает здесь жертвенную любовь, противопоставленную жгучей, демонической страсти. «И как будто по ошибке / Я сказала: "Ты…"» — кротость, нежность, неувядаемое, прорастающее внутри чувство свойственно робкой девушке, тяготеющей к счастью любви: «Я люблю тебя, как сорок / Ласковых сестер». Душа женщины бездонна, нова, открыта, но темна, пока ее не осветит любовь мужчины — Гамлета. Ахматова, принимая язык Офелии, будто выплакивает внутреннюю печаль, отпускает боль в песню души. Романтичные, влюбленные девушки принимают и чувствуют тонкий образ лирической героини, верят ей.
Есть Ахматова-поэт, предчувствующая беду в 1914, словно запах войны: «Пахнет гарью. Четыре недели / Торф сухой по болотам горит». В ней концентрируется неизбежность несчастья, но она достойно проходит его со «своим народом», находясь выше сил судьбы, выше душевных слабостей. Прежде чем написать «Реквием», стоя в тюремной очереди, она говорит уверенное, возвышающее, живительное и строгое «могу». Здесь могущество поэта, принимающего доверие людей, стремящегося помочь им, направить талант на подъем сил, спасение тех, с кем «вместе бедовали». Однако в строках она не меняет уже сросшуюся маску униженной и оскорбленной, ведь чувствует свое явное предназначение, избранничество — никто и не описал лучше состояния неведенья, страданий. Она сделала поэтический анализ эпохи, губящей и гнетущей, и заслужила должное признание. Нельзя оправдывать гнилостность, тление времени, важно самому быть другим, отличиться от времени и нравов. Первым это может сделать поэт-Ахматова. Она говорила: «Мы железные. Те, которые не железные, давно погибли». И значит, не выжить без масок, защищающих, делающих душу стальной, не выжить без укрепляющих собственную уверенность образов. Настоящее величие человека это не портит. Ахматова-поэт и Ахматова-легенда сплетаются, сливаются и иногда становятся единым целым.