Елена Соколова

Ослепший дождь
Иллюстрация: Джереми Манн
август 2018 года
Слепота — наиболее резко выраженная степень аномалий развития и нарушений зрения, когда становится невозможным или весьма ограниченным зрительное восприятие вследствие глубокого снижения остроты центрального зрения и сужения поля зрения, — Бим-Бад Б.М. «Педагогический энциклопедический словарь»
Площадь залита солнцем. На ослепительно-светлой плитке темнеет раскрытый скрипичный футляр. На его черном дне поблескивают медные пятна монет и пестреют купюры. Склонив голову набок и уперевшись подбородком в стан инструмента, девушка водит по напряженным струнам. Позади нее раскинул толстые ветви платан. Резные тени его листвы упали на пыльную площадь. Легкое летнее платье качает мелкими складками в такт движениям, смычок скользит, заставляя скрипку звучать волнующе-нежно. Он как волна: то бросится вдаль, то откатит назад, то задержится на одной струне, погружаясь в темную воду.

Остренький локоть скрипачки прорезает душный наэлектризованный воздух. Мимо бежит дорога. Пары горячего воздуха поднимаются от асфальта. Скучающие пассажиры выглядывают из окон автомобилей и нетерпеливо фыркают. Светофор стыдливо краснеет. Стук каблуков, сливаясь с речами людей и храпом машин, дополняет мелодию скрипки многоголосьем. «До», — чеканят сапоги офицера. Прохожие проносятся мимо и не догадываются, что являются частью оркестра. «Ре», — ворчат грубые коричневые ботинки. «Ми», — плачут рваные сланцы. Их неаккуратный хозяин споткнулся за тем поворотом и теперь чуть прихрамывает на правую ногу. «Фа», — раздуваются с важностью мягкие мокасины. «Соль», — цокают по плиточке дамские туфельки. Их владелица так спешит на свидание, что не бережет каблуков. «Ля», — напевают цветные сандалии в унисон с неразборчивой песенкой крошки-хозяина. «Си», — шаркают старушечьи башмаки вперемежку с ударами трости. Так трудно сказать, кому двигаться тяжелее: их старой хозяйке или же им самим. «До», — продолжают играть свою партию тяжелые сапоги. На них то и дело заглядываются безголосые синие лодочки.
А люди идут и идут, не замечая концерта. То бросят, не останавливаясь, монету, то, не глядя, заметят: «Фальшиво!» И если прислушаешься, то покажется, что на площади собираются одни знатоки и ценители музыки. Даже забавно становится от того, что они же стекаются в местный театр ради буфетов, свиданий или новой темы для сплетен. Совсем близко гуляет дамочка в сером костюме. Её заботят зеркальце и дороговизна соседской машины. Мальчик, идущий с ней рядом, вдруг замедляет шаг, чтобы послушать игру. Женщина отрывает от зеркала взгляд, берёт сына под руку и ныряет в шумную змейку прохожих. Носок ее модной туфельки цепляет потертый футляр — что-то звякает в глубине, и по плитке вмиг разлетаются цветные купюры. Каблучок раздраженно цокает и, горделиво подняв носы, блестящие туфельки удаляются. Девушка напрягается и отрывает смычок. Цок-цок... За ритмичным ходом изящных туфель тянется поникший шорох детских сандалий.
Иллюстрация: Ульяна Гавриленко
Скрипачка прячет лицо, звуки стихают и тонут в общем звучании. За её полуопущенными ресницами мутнеют невидящие глаза. Девушка поднимает голову, обводит взглядом вокруг и тихо вздыхает. Этот бывший когда-то привычным жест теперь лишился всякого смысла: не возникло перед ней ни белизны раскаленной площади, ни дорожки прохожих. Темнота. Пустота, наполненная звуками, запахами и чем-то, отдаленно напоминающим человека, тревожная и пугающая. В такой темноте слишком редко сверкают тельца светлячков. Хрупкие и едва заметные, они появляются неожиданно — как тот мальчик, идущий под руку с равнодушной матерью.
С тех пор, как девушка перестала видеть, ей кажется, что перед ней вместо лиц проносятся души. Она слышит шепот их мыслей, схватывает бемоль и диез настроений, подмечает переливы эмоций. Потому густая и гулкая чернота с редкими размытыми пятнами света приводит ее в ужас. Проблески встречаются редко.

В нос ударяет сладковатая свежесть. Где-то здесь (скрипачка не видит, но чувствует) притаился кто-то другой. Солнечный жар перебивает прохлада его призрачных и приветливых рук. Слепая тянет к небу зрячие пальцы и замирает. Тук-тук... О кожу бьются, точно сильные музыкальные пальцы, капли воды. Они касаются обветренного лица, ложатся в ладони, стекают к смуглым запястьям. И что в ней такого, в этой воде? Может, сочувствие неземного земле?

Девушка вздрагивает и тревожно двигает головой — так просыпаются от вещего сна. По щеке пролегает блестящей дорожкой теплая влага. Слепая прижимает к груди драгоценную скрипку и отступает назад, к стволу раскидистого платана: лишь бы не намочить инструмент.

— Как странно, — задумчиво шепчет она, стиснув в промокших пальцах изящный гриф скрипки. На ее скорбном лице загорается нежный румянец.
— Дождь при палящем солнце! — тихий смех срывается с губ, украшает лицо, но глаза по-прежнему остаются немыми. Их стеклянные отблески наводят тоску.
А, может быть, это друг? Да, да, долгожданный друг-музыкант. Такой же незрячий, как и она сама. Тук-тук... Выстукивает на корпусе скрипки родной незнакомец. Пальцами-каплями пробегает по струнам натянутых проводов, играет на металлофоне машин и на мгновение останавливается: приглашает сыграть дуэтом. Откинув прилипшие к шее волосы, девушка вновь поднимает скрипку. Кажется, что в ослепшем дожде есть черты известного ей гитариста: прошлой осенью славный старик играл по другую сторону площади. Она никогда не видела его, но наизусть знает слова той песни, которую он исполнял так часто. Девушка узнаёт в игре капель её чудный мотив, мысленно вторит бегущим нотам. Два музыканта ни разу не разговаривали, если, конечно, считать беседой простые слова. Скрипачка посылала начало мелодии, а старик отвечал ей... Может быть, это он? Да и будь это кто-то другой, он так чутко чувствовал музыку, что чужим оставаться не мог. Нет, всё же дождь. Только вот отчего он ослеп? От равнодушия безликих прохожих?

«До», — дождь с новой силой барабанит по крышам. «Ре», — катится со свистом и гулом по водосточной трубе. Слепая рассеянно улыбается и привычно выводит начало песни:

«Предрассветное серое небо.
Скоро явится солнце, и слепо
Свет отбросит на сонную землю,
И живым её звукам я внемлю»...

Дождь отвечает ей, перебирая октавы, как когда-то отвечал музыкант. «Ми», — стекают струйки воды по листьям платана. «Фа­», — хлюпает в чьих-то ботинках. Летний ливень растекается всюду. «Соль», — капли собираются в лужицы. «Ля», — дребезжит крыша автобуса. «Си», — кто-то жалуется на непогоду. «До», — вновь стучит на вершинах зданий.
Форте, фортиссимо, пиано, пианиссимо: дождь перестает доставать до земли и возвращается к солнцу. Игра прекращается, поредевшие капли, не касаясь промокшей площади, испаряются в воздухе. Подобрав последние струи, дождь замолкает. В тишине, окутавшей город, вновь зависает давящая духота. Ливень уносит на небо прохладу и выпускает в недосягаемой вышине гибкую радугу: здесь людям не дотянуться до её семицветной дорожки. Жалея прохожих, на которых разгневалось солнце, дождь опустился на землю. Он подарил раскаленному миру свежесть своей живительной музыки. Но, когда дары его были отвергнуты, от негодования и горести дождь ослеп. Он не мог больше видеть холодные лица людей. Им не дано услышать прекрасное в дуэте воды и скрипки.

Иллюстрация: Мария Ким

Так кто же слеп: девушка, дождь или сотни прохожих?..


Вёрстка: Елизавета Короткова