Таисия лукьянова
Как я училась жить новой жизнью
август 2019 года
Будва. Целый мир, скрытый от холода и дыма за горами. В такие места нужно приезжать, чтобы пожить новой жизнью. Мне всегда было интересно понять, каково это — быть человеком, дышащим другим воздухом, с детства слушающим другую музыку, соседствующим не с пустырями и домами-коробками, а с морем и солнцем.

Будва многослойна, как и любой горный город. Она развивается горизонталями, и чем ближе спускаешься к морю, тем сильнее вокруг тебя бурлит жизнь. Жаркий полдень. Полоски зонтов, мокрые следы, тёплые тени пальм, зазывающие лавочники и экскурсоводы, холодильники с мороженым, тощие коты, монеты, воробьи и музыка со всех сторон. Будва — это пестрота, обобщённая краснотой черепицы и синевой Адриатики и туманной сиреневостью гор. Но настоящая жизнь тут начинается вечером, когда утомлённые жарой нарядные черногорцы выходят на остывающие улицы. Как ни странно, им приятнее огни фонарей, а не жгучие лучи южного солнца. Мне ещё предстояло узнать, что таится под крышами этого города.
Мне всегда было интересно понять, каково это — быть человеком, дышащим другим воздухом, с детства слушающим другую музыку, соседствующим не с пустырями и домами-коробками, а с морем и солнцем.
Люди
Не спеша спускаясь под гору, я невольно цепляюсь взглядом за поросшие глицинией белоснежные стены вилл, балконы и тенистые террасы, уходящие вглубь за чугунные ограды. Под ярко-розовыми навесами олеандров играют дети; в узких тенях продают ягоды; повсюду гуляют тёмные очки и пляжные сумки. Над ухом проносится раскатистый смех; в небо мгновенно взлетают чайки; за стеклянным столиком пожилая дама с золотистыми плечами равнодушно перекидывает ногу на ногу; вьётся тонкий дым от сигарет. Черногорский народ привык жить открыто. Ругаться у всех на виду, делать дружеские скидки незнакомцам в лавках и гладить прохожих детей по голове здесь привычное дело. Однако далёкая от нас размеренная жизнь черногорцев полна эмоций. Они, попивая лимонад на пляже по вечерам, обсуждают, на первый взгляд, всякую бессмыслицу. Тут все всегда «что-то видели», все всегда пребывают в чутком внимании друг к другу, ведь их мир буквально ограничен горными хребтами. А кого волнует, что там, за горами, когда и здесь жизнь бьёт ключом? Герои их беззаботных дней — официанты, ресторанные певцы, сбежавшие от мужей иностранки и их загорелые дети. Оказавшись здесь, постигаешь жизнь во всём её нелепом разнообразии, и эта пестрота слухов, историй, анекдотов и сплетен делает город будто кипящим на медленном огне.
falco, CC0
Старый город
На узких улицах старого города по вечерам полно людей. Среди шершавости охристых стен и деревянных ставен, теней вьюнов, фонарей, ступеней, камней и чугунных табличек, скрываясь от всевидящего моря, они живут другой жизнью. Старый город — это лабиринт, за каждым углом которого можно найти что-нибудь любопытное. Сюда надо приходить, чтобы гладить бродячих котов, смеяться над нелепыми вывесками, рассматривать бежевую осыпавшуюся краску. Через него нельзя просто пройти насквозь, иначе он теряет свою магию. Тут нужно заблудиться хотя бы раз. Старый город держится не на шумных ресторанах, а на осторожных пальцах, касающихся его стен. Он живёт и дышит, благодаря внимательным взглядам, подмечающим каждую деталь.
Theodore Grenz
В очередной раз прогуливаясь там, под тяжёлым каменным сводом, я обнаруживаю вход в библиотеку. Она длинная, в несколько залов, но совсем не напоминает привычные нам библиотеки, скорее, огромную гостиную с широкими книжными шкафами вдоль стен. У узких окон пустуют кожаные кресла, за отражающим тусклый свет стеклом стоят макеты кораблей, в углу темнеет чей-то мраморный бюст. Библиотека сохранилась, скорее, как музей, поэтому книги нельзя брать в руки. Они стоят за стеклом в упорядоченном хаосе. Тут соседствуют французские словари и советские энциклопедии, сочинения Ленина и журналы про дельфинов, пособия по медицине на немецком, автобиографии сербских писателей и Бог знает что ещё. Такой беспорядок на полках мог быть создан только намеренно, ради шутки. Почитать тут, конечно, не удастся, но сюда тянет уют, всем знакомый запах бумаги, смешанный с теплом камня. Умиротворённость среди шумящих улиц, ослепительных фонарей и душных ресторанов. Таких потайных мест в Будве полно, просто надо слушать каждый свой шаг и уметь искать.
Забредаю в мастерскую местного художника. Хозяин, сидящий в тени у поросшей мхом стены, приглашает меня взглядом. Я вхожу в освещённое тёплым светом помещение. Голые каменные стены увешаны набросками и помятыми прошлогодними афишами, на затёртом углем подоконнике торчат засохшие кисти, заваленный альбомами стол весь в мелких цветных брызгах. Горький запах разбавителя. Мастерские творцов всегда меня завораживали, с одной стороны, грубоватой реальностью, с другой, сокровенностью, близостью к чему-то божественному. Тут каждая трещинка на штукатурке, гвоздь, пятно краски видели художника в поиске вдохновения, совершающего ошибки и делающего первые мазки — то, что обычно недоступно чужому взгляду. Картины пылятся в стопке у стены. В основном это, конечно, лёгкие морские пейзажи, ничего особенного.
pixy.org: Eartha Cranston
Автор несмело подходит сзади и спрашивает на незнакомом мне сербском, но я всё понимаю:
— Мне кажется, вы тоже художница.

— Да, я пишу.

— И море?.. — Он с задумчивой улыбкой переводит взгляд с пейзажа на меня, — напишите как-нибудь море…

Я долго думала об этой фразе, похожей не то на совет, не то на просьбу. В ней было вдохновение влюблённого, которое медленно передавалось и мне. В той мастерской во всех работах я почувствовала блаженную отрешённость от реальности, тайное знание, доступное лишь блестящему взгляду творца. И чтобы так писать, нужно любить море как дом, как самого себя. Хотя, мне кажется, этим людям сложно его не любить.

Milada Vigerova
Сюда надо приходить, чтобы гладить бродячих котов, смеяться над нелепыми вывесками, рассматривать бежевую осыпавшуюся краску. Через него нельзя просто пройти насквозь, иначе он теряет свою магию. Тут нужно заблудиться хотя бы раз.
Море
Все дороги в Будве ведут к морю. Оно всегда синеет за тенями крыш и, даже будучи совсем далеко, успокаивает скользким поблёскиванием на горизонте. Утреннее море — солнечный луч. Только ты ловишь его, оно мгновенно проходит сквозь тебя. Море быстрее взгляда, тоньше кончиков пальцев. Не ты касаешься его — оно прикасается к тебе. Какого это — жить по соседству с такой ветреной сказкой, доверять такому непостоянству? Позже я узнаю другое море.

Вечер. Я стою на узкой площадке цитадели, уперев локти в тёплый колючий камень. Под стеной волны пеной дышат на камни, с площади, кажется, играет музыка. В небе светятся огни серпантина. Я слушаю. Лишь шёпот воды. И в нём я слышу вечность без горизонта; морскую пену, бьющуюся у стены далеко под моими ладонями, бьющуюся о весь этот город, созданный и хранимый морем. Тем же самым, но совсем другим. Теперь море не пытается ускользнуть, оно знает, что его слышат, и идёт навстречу. Море стало всем, а город — крошечной его частью. Всё: фонари, музыка, кованые ограды, колокола, люди, покрытые тенью крыши — принадлежит морю. И ничего уже не может от него ускользнуть. Хотя завтра оно снова будет играть, дразнить, притворяться недотрогой. Такова его жизнь.

По дороге домой я чувствую полноту, завершённость этого маленького мира, и, честно, до конца не могу объяснить этого чувства. А потом оглядываюсь и понимаю: корабли причалили. И нет, я никогда не бороздила океаны, и даже никогда не ждала кого-нибудь из далёкого плавания. Но и я, далёкая от этой приморской жизни, чувствую тепло в душе, ностальгию, неизвестно, правда, по чему. Будто что-то наконец вернулось туда, где должно быть.

Корабли причалили. И тут же весь город не то чтобы притих, но покорился им, встал под их чуткий надзор. Есть в кораблях необъяснимая магия, которая заставляет даже самых непокорных уважать их и немного бояться.

Теперь я понимаю, почему в Будве живут от вечера до вечера.
flickr: Алексей Баранов
Верстка: Батракова Елена