Цикл эссе «Бывают странные сближенья...» родился из творческого тура Заключительного этапа Всероссийской олимпиады школьников по литературе, который проходил весной 2022 года в Москве.

Публикуемые работы были признаны жюри лучшими в каждой параллели.

Материалы предоставлены Гильдией словесников с согласия авторов.

На самом деле замечательным покажется любителю искусства ещё одно противоречие из текста. Сравнение «как жизнь, натюрморт» — оксюморон. В переводе с французского, «nature morte» — мёртвая природа. Поэт же, наоборот, утверждает живость изображения («От жизни художнику некуда деться»). Эту живость вдыхает в картину именно художник. Он — творец и создатель жизни в своих картинах, то есть, в рамках творчества — практически бог. («Дал вам бессмертие» — подарил жизнь). Божественные мотивы присутствуют и в картине: «прообраз райского детства» — цветущий сад с огромными плодами, нагие девушки в нём — это почти райские кущи, Эдем. Если на ветвях деревьев яблоки, то это и вовсе отсылает нас к истории первых людей, Адама и Евы.

Нереалистичность художественного мира проявляется в обоих произведениях. В первой строфе стихотворения — антитеза реального и зачастую мрачного мира («в духане, меж блюд и хохочущих морд, на чёрной клеёнке и скатерти мокрой») и создаваемого художником на полотне (яркого, живого, даже райского), идеализированного. Она как бы оправдывает искажение художником мира, уход от правдоподобности. В тексте поэт строит совершенно фантастический мир, и то же делает художник, ведь картина Ольбиньского сюрреалистична. В её композиции нарушены пропорции (редкий читатель скажет, что ел такие яблоки и апельсины), а сюжет фантастичен (изображено подобие Рая, мир нереальный).

Оба автора ощущают, быть может, полную свободу художника — Творца. Он волен преувеличивать до неправдоподобия, насыщать цвета, изменять объёмы. Лирический герой (а с ним и художник) Антокольского подчиняет себе все образы живописи. Художник на картине Ольбиньского тоже главенствует, возвышается. Зритель, стоя перед картиной, чувствует себя парящим несколько повыше земли наблюдателем.

Мировоззрение авторов, мнение о роли художника — вот, в чём главное сходство.

Помимо того, что уже сказано, можно предложить читателям статьи и другой вектор размышления. Наивность сюрреалистичного мира Рафала Ольбиньского напоминает настроение другого стихотворения. Великий и талантливый Владислав Ходасевич неожиданно для всех написал однажды стихотворение «Люблю людей, люблю природу...», воспользовавшись минус приёмом — упростив форму и содержание до предела. Нарочитая, умышленная простота стихотворения — своеобразный литературный протест. Жест Ходасевича привлёк внимание, как привлекает к себе и пышно неестественное изображение на холсте Ольбиньского. В сюрреализме и детской простоте мировосприятия есть нечто общее.

Впрочем, читатель волен судить эту статью, как угодно. Её автор не претендует на объективность и предлагает лишь немногие «странные сближенья» из возможных!

Стихотворение Лосева очень похоже по образности на картину Нуссбаума: в нём так же ключевую роль играет образ звезды, свет которой распространяется на мир земли, причём и на картине Нуссбаума, и в стихотворении Лосева мир земли представлен в образе деревни XX века. Как и у Нуссбаума, у Лосева звезда не равнодушно взирает на человеческий мир, а трепетно проникает в него. Текст начинается со слов «Звезда взойдёт над зданьем станции...» (любопытна схожесть звучания слов «звезда» и «зданье»-Нуссбаум использует общую цветовую гамму, а Лосев с самого начала сближает землю и небо фонетически), после чего радио прерывает «программу по заявкам с танцами» и начинает молитву о всём человеческом роде. Но поэт сразу подчёркивает единство, а не противостояние земли и неба (что усиливает использование союза «и» во второй строчке, создающего ощущение, что восход звезды и метаморфозы, происходящие с эфиром радио, — причина и прямое следствие), а также создаёт ощущение неразделимости горнего и повседневного миров, поддерживая анжамбеманами чувство текучести (что на картине подчёркнуто образом дороги). Обе эти темы получают развитие в следующих строках, посвящённых человеческому роду, где через запятую перечисляются, становятся неразличимыми волхвы и комсомольцы, пророки и пьяницы , что соотносится с изображением мира земли у Нуссбаума (нарисованные упрощённо, жители деревни чем-то напоминают героев лубков, житий). Далее в тексте Лосева, как и на картине Нуссбаума, происходит движение от земли к небу, происходящее через образы крестов («Отцы, привыкшие к кресту»), соотносящиеся с деревьями, похожими на кресты, на картине, и образ реки («Обводный тянется канал»), также используемый и художником. Надо отметить, что у Лосева в тексте очевидно звучит тема творчества, возвращения к каким-то ключевым началам («как эти строки терпеливые», «слова идут к себе домой и открывают двери в комнаты, давно покинутые мной») — темы, которые не считываются на картине, но которые можно увидеть при сопоставлении с текстом, ведь верхняя часть картины по композиции и образам очень напоминает «Впечатление. Восходящее солнце» Клода Моне — «давно покинутую комнату» искусства — светлый импрессионизм, почти забытый в грозном XX веке.

Я бы также сравнила картину Нуссбаума со стихотворением Бориса Рыжего «Я зеркало протру рукой». Мне кажется, образность мира Рыжего близка картине (печально опоэтизированный серый мир), а в упомянутом тексте особо остро ощущается печаль, которой также проникнута картина Нуссбаума: «Бессмысленно искать слова для творчества такой печали». Ощущение красоты, но красоты умирающего мира (как на картине) в тексте Рыжего воплощено в образах осени и ветра. Кроме того, стихотворение Рыжего кажется текучим, что подчёркивается анжамбеманом, разрывающим слово «минуту» (такой же приём использует Лосев). И чувство безысходности на картине соотносится с последними словами текста: «и листья заново взлетят и станут падать и кружиться» — причём образ листьев у Рыжего, по-моему, можно соотнести с образами людей у Нуссбаума.

Мне хотелось бы сопоставить картину Нуссбаума с ещё одним, уже прозаическим текстом — «Сном смешного человека» Достоевского. В этом «фантастическом рассказе», подобно произведениям Лосева и Нуссбаума, изображён земной мир — петербургский мир «униженных и оскорблённых», озаряемый светом звезды. И её сияние, проникая в сердце смешного человека, дарует надежду на просветление.

Так, на картине мы наблюдаем неестественно спокойный пейзаж: ясное небо с облаками и море практически без волн. На фоне этого пейзажа темная фигура человека выглядит инородным телом. Кажется, что она ненастоящая, вырезанная из театральной кулисы, или же в занавесе вырезан некий двойник героя — «второе "я"». В любом случае ощущается противоречие как между человеком и внешним миром, так и внутри самого человека. В стихотворении Б. Рыжего также происходит соединение совершенно разных вещей: книжный стиль речи соседствует со сниженной лексикой («душа без посредников сможет отныне» и «поэту не в кайф», «шмонался», «бей его, ребя!»), сама речь с переносами слов, анжабеманами, выглядит неправильной, ломаной. Стилистически стихотворение поэта-постмодерниста и картина очень схожи, они напоминают аппликацию, в которой накладываются друг на друга разнородные структуры: тёмная фигура человека и плотная кулиса наложены на светлую полупрозрачную природную стихию, просторечия и жаргонизмы — на привычную для поэта книжную лексику. У двух этих авторов совпадает не только стремление отобрать для произведений резко друг от друга отличающиеся компоненты, но и ракурс, с которого мы смотрим на происходящее. Изображённый на картине человек и зритель смотрят в одном направлении, зритель не видит лица, только спину одетого в чёрное, ничем не примечательного героя, которым может стать любой, случайно выбранный из толпы человек. Лирический герой Бориса Рыжего тоже смотрит в спину ускользающему во тьму, выдуманному им самим действующему лицу стихотворения. Этот взгляд в спину, а не в глаза оставляет ощущение чего-то неправильного, сломанного. В картине мира, которую создаёт каждый из авторов, человек находится в неестественной обстановке, он чужд этому миру, а мир чужд ему, чувствуется дисгармония, которую ничто не в силах исправить. Поэт из интеллигентной семьи оказался в грязной реальности, туда же он помещает и своего лирического героя. На картине человек смотрит на неестественный, похожий скорее на иллюзию пейзаж, между ним и внешним миром есть только резкий контраст, и не наблюдается сходства. При этом, для поэта и художника важно обрести гармонию с окружающим миром, найти в нём понимание, отклик, «быть услышанным, что ли». Выдуманного героя у Б. Рыжего можно сопоставить с фигурой, появившейся в кулисе при вырезании, она тоже не существует на самом деле, но становится практически идентичной фигуре, стоящей рядом, попадает с ней в одни условия. Этот второй образ—отражение становится вторым «я», безмолвным спутником, на чьё понимание можно рассчитывать, кого можно поместить в ту же среду, заставить почувствовать то же самое. Так, помимо основного героя (чёрной фигуры на картине и лирического героя в стихотворении) Рене Магритт и Борис Рыжий создают ещё и его отражение. Два героя начинают сосуществовать, повторяя и понимая друг друга.

Ещё одним стихотворением, в котором можно найти созвучие с картиной, становится стихотворение Б. Пастернака «Гамлет». Фраза «гул затих, я вышел на подмостки» на ассоциативном уровне сопоставляется с кулисой на картине. Человек же, играющий разные роли как в театре, так и в жизни, тоже обретает разные проявления и отражения в них. Чувствуется в стихотворении «Гамлет» и враждебность внешнего мира по отношению к лирическому герою («на меня наставлен сумрак ночи», «я один, всё тонет в фарисействе»), и желание последнего эту враждебность преодолеть, найти поддержку и понимание.

Таким образом, между поэтическими текстами Б. Рыжего, Б. Пастернака и картиной авторства Рене Магритта можно обнаружить несколько ключевых сближений. Это контраст между героем и внешним миром, дисгармония с действительностью и появление некого отражения, «alter ego», призванного разделить тяготы бытия и дать шанс на понимание, на то, чтобы быть услышанными в чужой среде.

В обоих произведениях присутствует мотив соединения, слияния: мы понимаем, что в работе Магритта изображены силуэты одного и того же человека, более того, изображённого в левой части картины героя можно визуально «поместить» в силуэт справа, произойдёт соединение. Человек слева как будто вырезан из ткани справа, так можно выделить единое начало обоих силуэтов. Лирический герой стихотворения Анненского слит «незримой четою» с кем-то другим, живет с ним одной мечтой«, он говорит: «Так были мы где-то похожи, что наши смешались черты». Мы видим, что мотив слияния, единого начала ярко выделен в тексте Анненского.

Одновременно с мотивом синтеза, соединения в стихотворении Анненского существует и мотив противопоставления героя своей второй сущности: «моё и другое дыханье», «бой сердца и мой и не мой», антитеза: «моё — другое», «мой — не мой». У Магритта противопоставление происходит не только за счёт того, что в левой части картины изображён настоящий человек, а в правой — только силуэт, но и благодаря цветовым контрастам, которые визуально делят картину на две части. Таким образом, можно сказать, что произведения Анненского и Магритта выводят на первый план конфликт между слиянием, синтезом и разделением, разрушением сущности героев.

Интересно отметить, что как у Магритта, так и у Анненского появляются нематериальные образы. Образ мечты в стихотворении Анненского («Одной мы живём и мечтою, // Мечтою разлуки с тех пор») подталкивает читателя к размышлениям о внутреннем мире лирического героя, его сложном вопросе: «Когда наконец нас разлучат, // Каким же я буду один?». С другой стороны, такие слова как «мечта», «мутный», связанные с туманными, неясными образами, использовали в своём творчестве символисты, чья поэзия повлияла на стиль письма Анненского. Герой на картине Магритта повёрнут к зрителю спиной, кажется, он смотрит в даль, а даль эта — небо, море, песок. И можно предположить, что герой, вглядываясь в бесконечное небо и море, предаётся мечтам и размышлениям.

В картине мира Магритта человек как будто противопоставлен природе, её безграничности. Он «конечен», его образ-силуэт можно вырезать и повторить, а образы природы неделимы. Стоит отметить связь с библейскими мотивами человека в творчестве Магритта (вспомним картину «Сын человеческий»: лицо героя закрывает яблоко, символ грехопадения). На представленной в альбоме картине художника в её правой части контуры человеческого силуэта заполняют небо, море и песок. Получается , что человек имеет божественное начало (небо) и земное (море и песок).

В стихотворении Анненского сложно говорить о библейских мотивах, но можно попробовать предположить, что второе «я» лирического героя может быть вдохновлено сверхъестественной силой, и вывести ещё одно «странное сближенье».

Картине Магритта, на мой взгляд, созвучно стихотворение Пастернака «Гамлет» (одно из произведений доктора Живаго). Лирический герой говорит: «Я ловлю в далёком отголоске, что случится на моём веку», словно вглядываясь в будущее. Человек на картине Магритта смотрит вдаль; небо часто символически обозначает Бога. Обращая взгляд в бескрайнее небо, герой, по моему предположению, может взывать к высшим силам. Вглядываясь в даль пространства, он вглядывается в даль жизни, в будущее. На размышления о связи картины с библейскими мотивами наталкивает ещё одна работа Магритта — «Сын человеческий». Яблоко, изображённое на картине, является символом грехопадения, да и название произведения отсылает нас к Библии. Мотив грехопадения и название работы говорят о том, что герой картины имеет больше человеческого начала, а не божественного. В строках Пастернака «Авва Отче, чашу эту мимо пронеси» мы вспоминаем моление о чаше Христа, где в его чертах больше человеческого, чем божественного.

Интересно заметить, что на картине Магритта настоящий человек (не силуэт) социально обусловлен: он носит шляпу и что-то вроде пиджака (так же одет герой на картине «Сын человеческий»). Через силуэт на картине справа зритель видит небо и море, можно представить, что это — внутренний мир человека (в прямом и переносном смысле), где царит спокойствие, умиротворение, природа, т. е. мир, который далёк от социальных понятий. На мой взгляд, побеждает социальный мир,(потому что реальный человек изображён слева). В «Гамлете» Пастернака тоже сталкиваются мир, социально давящий на человека, и внутренний мир героя: «Но сейчас идёт другая драма, и на этот раз меня уволь».

Ещё один мотив, который мог бы быть общим для картины Магритта и стихотворения Пастернака, — театральность. На картине мы видим ткань, напоминающую театральный занавес. И «Гамлет» Пастернака выходит «на подмостки», как и прообраз лирического героя стихотворения, Гамлет из пьесы Шекспира, которая ставится в театре.