литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Валерия Кац
Хлеба, только хлеба!
август 2020 года
Слышите это? Тишина. Видите? Петербург пустует. Подождем пару минут до шести и… Город становится оркестром! Раз, два, три… Симфония выходного вечера начинается с урчания животов. В многоэтажках, метро, парках появляются «голодные» после недельной рутины люди. Одни жаждут зрелищ, другие — хлеба, и, собравшись воедино, заводят первую часть — экспозицию.
Живот Андрея в эту пятницу, в 18:02, не отставал от остальных. Он относился к той категории желудков, которые прежде всего требовали хорошенько наесться. На красиво «подзакусить» лосося́ми, лобстера́ми и трюфеля́ми не хватало не то чтобы денег, а разрешения совести хозяина. Желудок завывал от голода — о нем не вспоминали уже три часа.
«Но что ты, что ты. Не при всех же, миленький… А если кто-то услышит? Скоро мы тебя накормим», —с трепетом поглаживая живот, Андрей смущенно глядел со скамейки надам, проходящих вдоль парковой аллеи. Он говорил «мы» по привычке человека, полтора года живущего в коммуналке одиночкой,еще помнившим вкус совместной жизни.
Хоть молодой человек и был автослесарем, из Андрея получилось вылепить недурного интеллигента, даже с долей романтика. После расставания с Дашей (признал, что виновен) он ещё несколько дней писал сентиментальные стихи, но, устроившись в новую мастерскую к начальнику-скряге, благополучно забыл, что такое дактиль. Андрей даже про аппетит забыл. Будто за всё непродолжительное, но счастливое время, когда его буквально «кормили с ложечки» и «приучали» к тому, что полезнее «есть», исчезло собственное понятие о вкусах жизни.
Хоть молодой человек и был автослесарем, из Андрея получилось вылепить недурного интеллигента, даже с долей романтика. После расставания с Дашей (признал, что виновен) он ещё несколько дней писал сентиментальные стихи, но, устроившись в новую мастерскую к начальнику-скряге, благополучно забыл, что такое дактиль. Андрей даже про аппетит забыл. Будто за всё непродолжительное, но счастливое время, когда его буквально «кормили с ложечки» и «приучали» к тому, что полезнее «есть», исчезло собственное понятие о вкусах жизни.
Где мое счастье? Где?
«Где мое счастье? Где? — с детской обидой спрашивал Андрей у надоедливо болтающегося кленового листа. — Слепилось, скомкалось, стёрлось на мелкие куски и кинулось в помойку! Ох, а я же сам… Так и не собрался по частям. В 27 лет я словно брошенный на грядке баклажан: ничего не вижу, ничего не слышу! Раньше — "Тартюфы", джазы, стрит-арты. А сейчас "Камеди-Клабы", от которых плакать хочется, бары... Это раньше я мог «культурно посидеть», пропустить бокальчик игристого, закусывая нежной панна-коттой. А сейчас от пельменей и (не)фильтрованного "Х***" желудок отказывается. Пошёл он к…»
Не успев закончить ежевечернюю исповедь, Андрей вежливо замолк, но рот его тут же раскрылся. По аллее к скамейке напротив двигалась занимательная фигура, то растворяясь в жёлтом освещении фонарей, то смешиваясь с пятнами темноты. Сперва показывалось румяное личико, белёсая шея, руки, затем Андрей замечал манящую линию груди, талию размером с его бедро и, наконец, длинные ноги, подобные которым он видел только у моделей на обложках журналов. Незнакомка шла не спеша, так, чтобы её стан успели бы оценить дважды. Это Андрей и сделал, но урчание в животе — одобрение желудка — вызвала не фигура, даже не цвет волос (любил блондинок), а факт, что эта красотка «должно быть ещё и умная», как в фильме с Джулией Робертс.
Тебе, только тебе!
Во-первых, она носила очки. Во-вторых, она гуляла в парке, ни разу не сделав селфи, как остальные дурочки. И, в-третьих, она, приземлившись на противоположную скамейку, достала из сумки почитать что-то на «М» … Маяковского! А разве глупые его достают?
После этих выводов и восхищения своим аналитическим талантом Андрей пролепетал: «Кому, если не мне, послано это ангельское создание?» На что желудок проурчал: «Тебе, только тебе!»
После этих выводов и восхищения своим аналитическим талантом Андрей пролепетал: «Кому, если не мне, послано это ангельское создание?» На что желудок проурчал: «Тебе, только тебе!»
Ближе к «центру» субботней жизни, ритм которой задают рестораны, бары и бистро, мелодии становятся напряжёнными: шелест скатертей, звон накрытой посуды, подгоревшие нотки roast-beaf, крики шеф-повара, оханья поваров…. Затишье. Раз, два, три…
Пока желудки ждали, когда в ресторанах освободят для них место, живот Андрея решал вопросы личностного характера. Хозяин, убрав наконец телефон в карман по зову «питомца», направлялся лёгкими зигзагами к девушке. Он никак не мог определиться, с какой интонацией прочтёт строчку: «Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа…» Оказавшись в метре от блондинки, Андрей ещё раз подглядел в телефон, чтобы ничего не забыть (грешил на уроках литературы), и громким басом, как учил желудок, начал.
Пока желудки ждали, когда в ресторанах освободят для них место, живот Андрея решал вопросы личностного характера. Хозяин, убрав наконец телефон в карман по зову «питомца», направлялся лёгкими зигзагами к девушке. Он никак не мог определиться, с какой интонацией прочтёт строчку: «Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа…» Оказавшись в метре от блондинки, Андрей ещё раз подглядел в телефон, чтобы ничего не забыть (грешил на уроках литературы), и громким басом, как учил желудок, начал.
Секунда, одна, две… Раздался смех чаек, прохожий закинул в мусорку кожуру от съеденного банана, отдыхавшие на соседней скамейке бабушки резко замолчали. Три. Андрей выдохнул, как после ЕГЭ (сдал неплохо). Девушка замялась — то ли от стихов «поэта», то ли от взгляда, устремленного на заглавиекниги: «Мандельштам».
«Какой лопух, перепутал! Лопух, лопух!..» — ругался желудок.
«Какой лопух, перепутал! Лопух, лопух!..» — ругался желудок.
В это время блондинка успела в общих чертах оценить того, с кем имеет дело. На свой цвет и вкус сделала она это точно: кучерявые волосы отдавали запахом мятного шампуня, купленного по скидке; приличная рубашка была заправлена в неприлично отглаженные штаны (женщины тут нет и быть не может); ремень затянут туго — голодает. Затем пришла к выводу, что молодой человек перепутал её авторские предпочтения, но смелость сочла за комплимент. Блондинка показательно улыбнулась.
«Есть, штучка моя!» — похвалившись актерским талантом, Андрей облизнулся. «Следующий шаг, — подсказывал желудок, — выйти на откровенности».
Непонятно, какими рифмами оперировал «поэт», но спустя три минуты он уже стал Эдвардом Льюисом и зачитывал красотке свои стихи, заменяя «Дашеньку» на «Сашеньку» и ломая измученный дактиль. Хихиканье новой музы, заигрывающие близорукие глаза, белесое личико, ставшее копчёным от страстных эпитетов в её честь, приводили Андрея в восторг. Он видел себя Маяковским, Мандельштамом, да каким угодно поэтом, главное — желанным!
Здесь, в парке, в восемнадцать часов сорок три минуты, живот Андрея впервые проурчал не от аппетита к пельменям, а от желания насытиться истинной красотой — женской. Проснулись ли в нём любовь или страсть, сложно сказать, но это были фильтрованные чувства.
«Вот же она, Саша, которая вслед за Дашей пришла меня оживить! — восхищался Андрей нравственным подъемом, — Я хочу ее… радовать, хочу читать Мандельштама и посвящать музе все возможные дактиля́. Я хочу…»
Андрей замялся. Он вспомнил про забытого друга, желудка, всё еще урчащего от нехватки еды. Вспомнил и о вечерней исповеди, о временах, когда театры заканчивались панна-коттой, а стрит-арты — полусладким шампанским, и прокричал:
— Хочу и хлеба, и зрелищ! Дорогая, для тебя!
И, сев в такси (экономкласса), помолодевший Льюис и его красотка поспешили в ресторан.
Скрип задвигавшихся стульев, выстрел пробок, звон поднявшихся приборов и немногим после разбившихся бокалов, чавканья, чмоканья и гоготанья — начинается реприза «голодных».
В 19:05 Андрей и его красотка чокались «за век», «за чувства», «за стихи» в ожидании блюд. Она рассказывала отрывки (из чужого диплома) о модернизме Мандельштама. Он за болливудской улыбкой скрывал, что не знает понятия «акмеизм». Приятное урчание в животе от хихиканья музы, дополненное терпким послевкусием от полусладкого champagne и мурашками от вечернего «размаха», вызывало такой восторг, что молодой человек еле сдерживался, чтобы не причмокнуть.
Андрей поедал близорукие глаза блондинки, пытаясь найти в них подтверждение своего взрослого счастья: «Ты чувствуешь тот же аппетит, дорогая?» Аппетит к каждому знаку, каждому взгляду и каждому слову. Он был так доволен «спустившимся с небес» подарком (поверил в Бога), что хотел его поце…
Андрей поедал близорукие глаза блондинки, пытаясь найти в них подтверждение своего взрослого счастья: «Ты чувствуешь тот же аппетит, дорогая?» Аппетит к каждому знаку, каждому взгляду и каждому слову. Он был так доволен «спустившимся с небес» подарком (поверил в Бога), что хотел его поце…
Принесли салаты.
Совесть осталась за дверью — Андреем руководил желудок.
Желудок проурчал: «Ласка не еда — подождёт». Андрей покорно обхватил пальцами приборы и, с нежностью осмотрев жующие губы блондинки, перевел взгляд на тарелку. Выложенные в ряд листья салата, извивающиеся вдоль политых соусом Песто помидоров и обжаренных до тончайшей корочки куриных филе, напоминали дары Эдема. Пожелав в ответ красотке «бон аппетит», Андрей прикинул цену блюда и запустил в рот запретные(ранее)совестью плоды. Он тщательно жевал, придавая мельчайшему кусочку значение «лосося́».Глаза Андрея вращались, как у козлов, на 340 градусов: с тарелки до девушки, с девушки до тарелки. Вскоре чмоканье и чавканье перекрыли «лекцию» красотки. И только рот, открываясь, чтобы закинуть новый кусок, изображал: «Угу…»,«Ага…».
Принесли стейк.
Жирненький, свиной, он свалился в тарелку, докипая в собственном соку. Схватив приборы, Андрей вонзал толстый нож в самую середину поросятины и, отрезая кусок, закапанный слюнями, подносил его к губам, целовал, а затем скармливал питомцу. Желудок давал обратную связь, и, смачно рыгнув, Андрей переходил к неприличным анекдотам. Все начиналось сначала. Раз в пять минут Андрей смотрел на музу и, заметив, как ее духовный жир расползается по стулу, а блондинистые волосы приторно желтеют, переводил взгляд на мясо. И только рот, открываясь, чтобы сожрать больше, произносил: «Ооу..м», «Ауу..м».
Верхняя губка блондинки раздраженно дергалась от свиного равнодушия «поэта». Закатив глаза, Саша продолжала доедать стейк и будоражить собеседника стихами. Но ни знаков, ни слов вроде «Мандельштам», «дактиль» и «муза» он уже не разбирал. В жизнь Андрея ровно в восемь часов вечера вошла клубничная панна-котта, и на ее красоту не могла претендовать даже самая длинноногая девушка словно с обложки журнала.
Хлеба, только хлеба!
Автослесарь Андрей, получив пощечину от Саши (что виновен, не признал), покончив с клубничной панна-коттой, до полуночи пил полусладкое champagne и шептал: «Хлеба, только хлеба!»
Удар счёта,
кода,
занавес.
Верстка: Анастасия Волкова