Нужно уделять внимание главным вещам — так говорит мой начальник. Как же он прав. Неважно, счастье это или нет, когда-нибудь на пенсии я просмотрю все лучшие моменты жизни и решу для себя, что это такое. Но сейчас моя задача — растворится и сохранить. Фотография? Да, штука хорошая, но мне это не подходит: одномерность и рамки 15*9 слишком давят. Кроме того, чтобы запечатлеть момент на фотографии, нужно сначала его разрушить (встать, достать камеру, задвинуть стул, найти фотографа среди прохожих), а потом реконструировать заново (сесть, продумать позу, сделать подходящее блаженное лицо). Разбивать хрустальную вазу, а потом втихаря склеивать — я не способна на такое кощунство. |
Осязание. Кожа. В тот же миг миллионы веретеновидных клеточек содрогнулись, проводя сквозь себя импульсы окружающего мира. Каждая из них уловила слабое прикосновение весеннего ветра. Клетки в организме человека сменяются каждые двенадцать лет, но в тот миг все они обновились как будто разом. Пальцы вскочили и забарабанили по столу. Потом остановились и изучили его. Они скользили по хлопчатобумажной свежей скатерти — наверняка она была белая, в красную клетку. На стол упали бархатные лепестки роз из вазы. Я нащупала один из них, сжала в кулаке, ощутила влажность сока, выжатого из капилляров растения. Пальцы перелетели на плетеный подлокотник кресла и стали перебирать узоры. Длинные полы моего тренча развевались и ударялись об ноги. Руки вернулись на стол, нащупали гладкий край тарелки, прохладу металлических приборов. Кажется, пора попробовать это место на вкус. На столе у меня стояло две позиции из меню с пометкой «совет для туристов», а именно: Soup a l'oignon и Ratatouille. На меня подействовала эта уловка владельцев кафе, но, признаться, ожидать многого от тарелки вареного лука и тушеных кабачков с баклажанами не приходилось. Пробую. Улыбаюсь. Как они это делают? Луковый суп и рататуй, похлебка и овощное рагу — еда бедняков, самые простые и дешевые ингредиенты. Нежный сливочный вкус супа, горячий тянущийся пармезан обжигает небо. Овощи дали сок, смешали свои ароматы, создали идеальную гармонию поздней осени с ее заморозками. Оливковое масло и тимьян дополняют каждое из блюд и проходят лейтмотивом. Зачем быть богатым, если можно в скромном жилище каждый день разделять такую трапезу с семьей, находясь при этом в окружении искренних лиц, а не масок? |
Послушать. Услышать. Выслушать. В один миг все пространство восприятия превращается для меня в широкую реку французской речи, с многочисленными впадающими в нее ручьями. Общий хор басов, баритонов, теноров, альтов, сопрано, бегущих, идущих, стоящих и сидящих на улице гудит безостановочно. Здесь есть солисты-торговцы, сообщающие о своем товаре во всеуслышание, есть дуэты, идущие за руку и поющие романсы о любви, есть трио, квартеты и квинтеты. Никто здесь не слушает соседа, но каждый в хоре обладает идеальным музыкальным слухом, оттого их общий гимн так слажен и очарователен. Щелчок. Щелчок. Щелчок. Затвор фотоаппарата открывается и закрывается то здесь, то там ежесекундно. Неизвестно, откуда ждать в следующий момент выстрел от охотников-туристов, голодных до ярких кадров. |
Переворачиваю страницу учебника: «90 процентов информации мозг человека получает из зрительных образов, зафиксированных глазом и впоследствии обработанных». Открываю глаза. Солнце зашло, зажглись желтые болезненные фонари. Передо мной картина импрессиониста Константина Коровина: хрусталик еще не успел сфокусироваться, плюс сказывается моя близорукость. Принципиально не ношу очки, чтобы лучше понимать Сезанна. Перевожу взгляд наверх. Эйфелева башня. Я в Париже. Как будто счастлива? Увидеть Париж и умереть? Но почему? Кажется, я что-то упускаю. Мой стол развернут к улице. Мимо меня проплывает портретная галерея с фондом не хуже, чем у Лувра. Люди, люди, люди. Старик с мольбертом, коренной француз, пишет углем портреты туристов за пару минут; усталая женщина средних лет в строгом черном платье идет, судорожно сжимая клатч; ее ровесница — многодетная счастливая мать со всем своим семейством чинно пересекает улицу, как утка с утятами; приезжий парень, студент, не способный связать и двух слов на французском, но обезоруживающий прохожих своей улыбкой и твердой, забавной в здешних местах «Р», пытается спросить дорогу. Смех, слезы на глазах, букеты, вечерние платья, растянутые футболки, лакированные туфли, заношенные кроссовки, обручальные кольца на пальцах и в карманах, наушники, очень много наушников, лежащих змеями проводов на плечах или делающих их хозяев похожими на Микки Маусов. Любой из них может подсесть ко мне за столик и ничего не говорить, я уже знаю каждого из них, могу прочесть любого, как открытую книгу. С каких пор во мне проснулась такая внимательность и проницательность? |