литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
эллина арипшева
Интертекстуальные связи
с русской классикой
в зарубежных произведениях современных авторов
с русской классикой
в зарубежных произведениях современных авторов
(по роману «Щегол» Донны Тартт)
Фото автора Polina Zimmerman: Pexels
апрель 2022 года
Весь мир — интертекст, а люди в нем реминисценции и цитаты.
Уникальное все-таки это понятие. Оно существует с тех пор, как появился первый текст в мире, но его активно используют писатели-постмодернисты как основной инструмент создания постмодернистского произведения. Все, что когда-либо было написано человеком, называют интертекстом. Станислав Ежи Лец говорил: «Обо всем уже сказано. К счастью, не обо всем подумано». Понятно, что в таком случае человек просто не способен избежать повторов, но для чего тогда специально обращаться к тому, что уже было сказано ранее?
Зачем эксплуатировать бедный, несчастный текст, раз за разом возвращаясь к нему, выпивать из него все соки до тех пор, пока от когда-то сочного свежего плода не останется вялая, сморщенная, темная, как могильный камень, гадость, чтобы после бросить и оставить догнивать в сырой земле? Или интертекст — это взрастить прекрасное деревце и посадить семена созревших плодов, чтобы много лет спустя оно продолжало радовать глаз хозяина, ухаживать за ним с бережностью и заботой?
Любого ответственного хозяина сада волнует, как обращаются с плодами его трудов соседи. Он может поделиться, но при любом признаке потребительского отношения с чужой стороны — натравит собак, поставит забор, обрежет ветки; в общем, сделает все, дабы защитить свой сад. Но если ничего подобного не последует, сосед будет благодарен и уважителен, хозяин с удовольствием продолжит с ним делить свой урожай.
Итак, основной вопрос: Донна Тартт — хороший сосед или нет? И что должен сделать русский человек как хозяин богатого на урожай сада — натравить не нее собак или пригласить зайти в гости на пирог и чашечку чая?
Главный герой Тео и его друг Борис в разговоре перечисляют известных в Америке Борисов: Ельцина, Беккера, Баденова (здесь Борис, по какой-то причине, оскорбляется). Это довольно забавный момент, потому что, упоминая Баденова, Тео имеет в виду персонажа американского мультсериала 60-ых, советского шпиона, у которого, в лучших традициях жанра, была напарница-шпионка Наташа. Он так и говорит: «Борис и Наташа». Борис же, очевидно не знакомый со столь старым продуктом, неправильно понимает Тео, думая о героях «Войны и мира» Толстого — тонкий юмор от Тартт («У меня такое же имя», — говорит Борис, почему-то из всех перечисленных Борисов о Друбецком. Любопытно, что актер Анайрин Барнард, игравший взрослого Бориса, также снимался в экранизации «Война и мир» от BBC в роли этого самого Бориса Друбецкого.).
Как известно, любой интертекст — это включение в свой текст (или речь, как в данном случае) элементов чужих текстов или культуры, рассчитанное на определенную аудиторию. И очень важно, чтобы аудитория, обладала достаточным кругозором, чтобы распознать контекст и расшифровать послание автора. Здесь же мы видим героев-представителей разных культур — американца Тео и «русского» (мать — полячка, отец — украинец) Бориса. Одно имя вызывает у них совершенно разные образы — на этом зиждется элемент юмора.
Тот же приём автор использует в сцене разговора друзей о национальности Бориса:
«— Ну, если твоя мать — полька, отец — украинец, а родился ты в Австралии, тогда ты, значит…
— Индонезиец, — закончил он с мрачной улыбкой.»
Интертекст может привести двух читателей к совершенно разным выводам в зависимости от их культурного бэкграунда (пример из личного опыта: на лекции Н.М. Свириной «Примеры и причины цитирования классики в поздней и современной литературе», на которой рассматривались различные интертекстуальные связи, и каждый в аудитории дал собственную уникальную, совершенно отличную от мнения товарища по парте, трактовку).
Тот же приём автор использует в сцене разговора друзей о национальности Бориса:
«— Ну, если твоя мать — полька, отец — украинец, а родился ты в Австралии, тогда ты, значит…
— Индонезиец, — закончил он с мрачной улыбкой.»
Интертекст может привести двух читателей к совершенно разным выводам в зависимости от их культурного бэкграунда (пример из личного опыта: на лекции Н.М. Свириной «Примеры и причины цитирования классики в поздней и современной литературе», на которой рассматривались различные интертекстуальные связи, и каждый в аудитории дал собственную уникальную, совершенно отличную от мнения товарища по парте, трактовку).
Борис утверждает, что отец Тео — «отчасти русский», подразумевая наличие «русской души» у него, так как в Ларри нет русской крови. Он и Борис часто беседовали о русских «игроках» (любопытное обозначение): Пушкине, Достоевском и других. Если отец Тео — «отчасти русский», то и сам Тео унаследовал что-то «русское». Ларри был игроком по своей сути всю свою жизнь и в конце концов проиграл сперва все деньги, затем и жизнь; Борис ввязывается в криминал, проводит различные махинации, лжёт и «играет»; Тео является мошенником и также играет с покупателями, пока его не обыгрывают самого — все трое являются игроками. Из них троих лучший игрок, безусловно, Борис — настоящий русский, единственный кто своей игрой добился цели. Если вспомнить, что все русские в романе так или иначе связаны с нелегалом, вспомнить упомянутого ранее Баденова, — пожалуй, максимально стереотипного и до сих пор распространенного типа персонажа, «злого русского», — невольно обратишь на это внимание.
То есть, наблюдается некая стереотипизация русского образа столь присущая западному мышлению. Тирахова Варвара пишет: «Русские герои, появляющиеся в современном зарубежном кинематографе, во многом воплощают национальные стереотипы, их образы схематичны и типизированы. Прежде всего, это враги, движимые чувством мести и страха перед всем остальным миром, при этом не лишенные человеческих черт и чувств. Примером может быть Иван Ванко (М. Рурк) из фильма «Железный человек 2» режиссера Дж. Фавро. Этот герой интересен тем, что вобрал в себя два характерных для американской культуры русских образа: русского заключенного (на что указывают знаковые татуировки) и ученого, работающего с ядерным реактором (тема ядерного оружия часто становится знаком русской культуры в современном зарубежном кино). Репрезентативной также является история отца Ивана — Антона Ванко, в который слились образы ученого и советского шпиона, сосланного в Сибирь за провал операции».
Но ксенофобии у Донны Тартт не найдешь, как не ищи: читатель не испытывает негативных эмоций к русским персонажам, даже когда они совершают плохие поступки по отношению к главному герою. Вообще, из того, с какой любовью писательница обращается к русской литературе и русской культуре (неслучайно любимый персонаж Донны — Борис, воплощение русского духа), невольно вырисовывается портрет автора, как открытого миру, свободного от предрассудков человека. Эти уважение и непредвзятость в свою очередь не могут не вызывать симпатию у русского читателя. Вот вам наглядный пример грамотного использования метода интертекста: автор, вступая в диалог с разными культурами, беседует с читателями разных культур.
Другие художественные детали подмечает Ольга Гевель: «…у Тартт более сложные ассоциации: «Борис холодно посмотрел на меня», «он был бледным», «и какой-то нездоровой бледностью беспризорника». В образе восточноевропейца Бориса даже летняя одежда в жарком Лас-Вегасе ассоциируется с зимой: на сноубордической футболке надпись «Never Summer». Другие славяне, в том числе отец Бориса, также каждый раз характеризуются через холод / бледность: «худой и бледный, будто умирающий с голоду поэт», «он ухватил их своими задубевшими, холодными ладонями», фигурирует в тексте также водитель Анатолий «с пронзительно ледяными глазами» и Виктор, которого Борис называет Вишней, подчеркивая, что имеет в виду фильм "Зимняя вишня"».
Борис пытается объяснить Тео, почему он дразнит пособника Виктора вишней, упоминая мелодраму «Зимняя вишня», но у него не получается, и он прекращает попытки. Этот эпизод перекликается с эпизодом с Борисом Баденовым. Прошло много лет, и отношения героев претерпели множество изменений, но здесь мы видим то же различие инфополя, обусловленное разницей культур (стоит отметить, что тот же Борис, побывавший во многих местах мира, никогда не бывший привязанным к определенной стране, этносу, Борис, который даже хотел принять ислам, предстает нам человеком мира, человек многих культур, но несмотря на это, в романе его характеризуют как русского человека, хоть генетически от русского в нем ничего нет).
Впервые описывая Бориса, Тео упоминает о том, что он читает Чехова на русском «и писателей, о которых я даже не слышал, — на украинском и польском». Борис по возможности читает писателей на их родном языке, позднее Тео также будет говорить о том, что читать «Евгения Онегина» в переводе — совсем не то. Прячась от Ксандры, недовольной его присутствием в доме, Борис читал «Идиота» на русском (и вновь подчеркивается, что он читает авторов на их языке). Во время первой встречи друзей много лет спустя Тео говорит, что хотел прочитать некоторые произведения русской классики в оригинале. Затем вновь следует мысль о том, что читать произведения нужно на их родном языке на примере тех же «Евгения Онегина» и «Идиота». Вообще, у Донны Тартт язык имеет в текстах важное значение: в дебютном ее романе «Тайная история» центральные герои занимаются изучением древнегреческого языка, предмета, сформировавшего личность одного из центральных героев. «Их [Генри и Джулиана] разум, их зрение и слух непрестанно обретались в границах строгих древних размеров — мир, или по крайней мере мир, каким знал его я, и вправду не был им родиной. Они были аборигенами той страны, по которой я брел всего лишь восхищенным туристом, и корни их уходили настолько глубоко, насколько это вообще возможно».
Не нужно быть филологом, чтобы понимать: язык, на котором пишет автор, и культура, — страна, нация, этнос — к которой он принадлежит, неизбежно влияет на характер произведения — неслучайно исследователи до сих пор спорят, считать Набокова американским или русским писателем, и неслучайно в той же «Лолите», написанной первоначально на английском языке, нет ничего от русского романа, чего не скажешь о его Машеньке — тон, идея, проблематика и многое другое. Неважно, насколько хорош, художественен и точен перевод, в любом случае что-то от оригинала в нём неизбежно теряется. Значит, любой перевод оригинала на другой язык — интертекст.
После смерти отца Тео пребывает в апатии. У него нет цели, он не знает, что дальше делать в жизни, да и думать об этом не хочет. Учителя пытаются достучаться до него, заинтересовать в чем-либо, но ему все глубоко безразлично. Он записывается лишь на минимум курсов, отказываясь обучаться чему-либо еще, прогуливая уроки. И среди этого полнейшего безразличия удивительно его желание научиться разговаривать на русском языке — умение, которое вряд ли поможет ему позднее в жизни, и для которого требуется много усилий. Пусть Тео никак не комментирует это желание, для читателя его мотивация лежит на поверхности: он скучает по Борису.
Позднее герой потверждает это: «Я год учил разговорный русский. И только из-за тебя». Здесь мы видим, как герой, за неимением возможности вернуть важного для него человека, частично пытается заменить его присутствие погружением в мир этого человека, прикосновением к его культуре. Чтение русской классики, изучение русского языка — он погружает себя в среду, напоминающую о Борисе, ассоциирующуюся у него с Борисом. Как тесно в сознании человека связаны чья-то личность и то, что стоит за формированием этой личности! Как интерес и любовь к какой-либо культуре схожи с любовью к человеку!
Из всей русской классики, упомянутой в «Щегле», стоит отдельно рассмотреть Достоевского, в особенности, «Идиота». Всего в романе он упоминается 7 раз, целая глава названа «Идиот». В эпизоде воссоединения героев Тео упоминает «Идиота»: как он писал курсовую по нему, как Борис долго-долго читал его (позднее читатель узнает почему он «только этим и занимался» да еще и хмурился при этом), и в последней главе в диалоге героев Борис, высказывая основную или, по крайней мере, одну из основных мыслей романа, приводит как аргумент «Идиота»: «Ты читал «Идиота», так? Читал. В общем, «Идиот» меня здорово тогда растревожил. …Потому что Мышкин всем делал только добро… бескорыстно… ко всем он относился с пониманием и сочувствием, и к чему привела вся эта его доброта? К убийствам! Катастрофам! Я из-за этого очень распереживался. Ночами не спал, так переживал! …Мышкин был очень добрый, он всех любил, он мягкий был человек, всех прощал, в жизни не совершил ничего дурного, но — доверился не тем людям, понапринимал неверных решений и всем этим навредил. Очень мрачный смысл у этой книги. "Зачем быть хорошим?"».
«В этом монологе Борис косвенно уподобляет Тео князю Мышкину, а сам выступает как своеобразный анти-Мышкин, никогда не стремившийся делать добро, но тем не менее невольно спасший запутавшегося Тео», — подчеркивает Евгения Бутенина. «Щегол», в первую очередь, — это роман воспитания, роман-исповедь — даже имя Теодор созвучно русскому Федор, в некоторых эпизодах главного героя так и называют, что вновь отсылает нас к Достоевскому — типично-диккенсовский, типично-достоевский — ведь в творчестве Достоевского много от Диккенса — с типично-достоевским героем. Первые герой, который приходит на ум, конечно же, тот самый Мышкин, о котором столько сказано. В романе проводятся параллели Мышкин — Тео, и в то же время два этих героя противопоставляются, как утверждает Давлетханова: «Борис противопоставляет Теодора и главного героя романа «Идиот».
Он отмечает, что князь Мышкин видел (или старался видеть) в людях и окружающем себя мире только хорошее, в то время как Тео видел вокруг только плохое. Борис специально акцентирует внимание на том, что Теодор «вечно всех осуждает, вечно жалеет о прошлом, клянет себя». Одновременно с этим Борис отождествляет Тео с Мышкиным, так как тот, как и герой Достоевского, всегда хотел только хорошего и пытался сделать так, чтобы никому не навредить, хотя и не заботится о том, что этим вредит себе самому. Борис называет Тео идиотом вовсе не необоснованно, он проводит прямую ассоциацию между Тео и князем Мышкиным: Тео, как и главный герой романа Ф. М. Достоевского, наивный, слишком доверчивый, не понимающий, как устроена жизнь. Тезис: Вполне возможно, что Тео, отождествляя себя с князем Мышкиным, перенимает некоторые особенности его поведения.
Дикая ревнивость, доводящая героя до бешенства (один убивает возлюбленную, другой поднимает руку на Котку), лихая отчаянность, бесстрашие, «плохие» поступки, приводящие порой к «хорошему» исходу, — если Тео — Мышкин, то Борис — «анти-Мышкин», то есть Рогожин. В отличии от Тео-Мышкина, топчущегося на месте и никак не решающегося сделать что-то, Борис-Рогожин действует. Узы Тео-Борис, Мышкин-Рогожин — важнейшие отношения в романе: зеркальные двойники, отражение друг друга.
Второй очевидный для сравнения герой — Раскольников. Сама структура романа во многом напоминает «Преступление и Наказание», правда, за преступлением Тео никакого наказания не следует. Это — и преступление героя, и его душевные метания после, подавленное психологическое состояние, одиночество, скитания по городу, паранойя, попытка самоубийства, судьбоносная роль снов, постоянная рефлексия по поводу причиненного им зла, гордость. И по строю характера Тео куда больше похож на Раскольникова, чем на кроткого, незлобивого Христа — Мышкина. В то время как Борис — очевидный Разумихин со схожим темпераментом, отношением к жизни, философией. Его слова, обращенные к Тео, «…ты вечно всех осуждаешь, вечно жалеешь о прошлом, клянешь себя, винишь себя…» вполне мог бы сказать Разумихин Раскольникову. И вновь мы видим типичную для Достоевского систему двойников в романе писательницы: динамика Разумихин —Раскольников и Борис–Тео во многом пересекаются (Борис — Тео не единственные
двойники: мать Тео — миссис Барбур — Ксандра, Старичок — Хоби — Отец Тео, Пиппа — Китти и т.д.). Если верить Анастасии Михалевой, «присутствие в художественном мире произведения персонажей-двойников отвечает способности главного героя видеть в реальности отражение собственного сознания... Тяготеющий к внутреннему единству герой повести заранее «подсказывает» двойнику единственно возможную логику поведения. В случае с незавершенным, способным к постоянному развитию героем романа встречи с двойниками направляют выбор центрального персонажа, демонстрируют ему разные варианты его пути». В случае «Щегла» эти слова правдивы: именно Борис направляет Тео каждый раз, когда он оказывается в тупике, показывает иную точку зрения.
Безусловно, госпожа Тартт наследует достоевскую традицию. Я убеждена, что без близкого знакомства с Федором Достоевским нельзя в полной мере понять Донну Тартт.
Безусловно, госпожа Тартт наследует достоевскую традицию. Я убеждена, что без близкого знакомства с Федором Достоевским нельзя в полной мере понять Донну Тартт.
Параллели можно провести и с «Войной и миром», также упомянутого в «Щегле», когда Борис говорит, что его назвали в честь Бориса Друбецкого. Но в образах двух Борисов мало схожего, кроме, пожалуй, умения приспосабливаться, зато много сходств у героя с Долоховым, тогда как у Тео — с Пьером Безуховым. Ту же мысль высказывает Ольга Гевель: «В случае с Долоховым все не так очевидно, можно реконструировать фатализм, отметить положительную сюжетную роль, на первый взгляд, отрицательных действий героя: освобождения Пьера от брака с Элен, освобождения Николая от возможности брака с Соней из-за огромного карточного проигрыша, освобождения Наташи от помолвки с Андреем из-за побега с Анатолем, спланированного Долоховым, — все это приведет к счастливым финалам». Очевидные сходства Пьера и Тео: сцены, где все, в том числе семья невесты, знают о ее измене и молчат, в то время как она встречается с другим за спиной у ничего не подозревающего жениха/мужа.
Диалог разных культур, разных авторов и текстов в современном мире лишь добавляет произведению достоинств, насыщает его, вплетает в мировую сеть литературы — иными словами, включение в свой текст элементов чужих не только допустимо, но и рекомендуемо; эксплуатация несчастного плода есть варварство и плагиат, и должно быть уголовно наказуемо, а выращивание семян есть интертекст, и это — хорошо, я бы сказала отлично; Донна Тартт — прекрасный сосед, лучше не найти: такого грех не пригласить не только на чашку чая, но и на полноценное застолье — ее коллегам стоило бы у нее поучиться.
Литература
- Источники:Тартт Донна. Щегол // А.Завозова, перевод на русский язык, 2015. «Издательство АСТ»; Издательство CORPUS, 2015.
Тартт Донна. Тайная история // Д. Бородкин, Н. Ленцман, перевод на русский язык, 2008; А.Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015. — «Издательство АСТ», 2015; Издательство CORPUS. - Исследования:Бутенина Е.М. Исповедальность Достоевского и современный американский роман о подростке // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. Вып. 2(34). 2016.
Гевель О.О. «Щегол» на восточноевропейском перекрестке: «русские» подтексты романа Донны Тартт // Имагология и компаративистика. №15. 2021.
Давлетханова Е. С. Код Достоевского в романе Донны Тартт «Щегол» // INIТIUM. Художественная литература: опыт современного прочтения: сборник статей молодых ученых. Вып. 3. 2020.
Михалева А.А. Герой-двойник и структура романа // Новый филологический вестник. №3. 2006.
Тирахова В.А. Репрезентация образа России в отечественном и зарубежном кинематографе // Ярославский педагогический вестник. № 3. 2018.