литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
январь 2018 года
Ярослава ГОРЛОВА
Отклик на эссе
«Расслоение»
«Расслоение»
Все дороги ведут в никуда,
я тот самый бесприютный скиталец.
«Там, где нас нет»
Когда кончается один человек и начинается другой? Когда кончаюсь «я» и начинаются «они»? Как найти себя в круговороте чужих личностей? С этими вопросами неизбежно сталкивается человек, живущий в обществе. Столкнулся с ней и автор нескольких эссе, объединенных названием «Расслоение».
История из жизни пензенской девочки, что-то о воображаемых странах. Казалось бы, как это можно связать? Все просто, и ответ кроется в названии: все это про расслоение. Расслоение личности под чьим-то влиянием, расслоение воспоминаний, представлений, целой жизни другого человека.
История из жизни пензенской девочки, что-то о воображаемых странах. Казалось бы, как это можно связать? Все просто, и ответ кроется в названии: все это про расслоение. Расслоение личности под чьим-то влиянием, расслоение воспоминаний, представлений, целой жизни другого человека.
Я думаю, подобное расслоение в той или иной его форме знакомо многим. Когда ожидание не совпадает с реальностью. Когда не знаешь, какие мысли твои, а какие навязаны извне. Когда ты чувствуешь себя не единым целым, а, скорее, совокупностью разрозненных единиц, слоев.
Мне знакомо подобное ощущение, поэтому меня особенно зацепило описание мечты о Москве в эссе. Для меня Москва, как и для автора, в некотором роде город мечты, в котором я боюсь разочароваться. В эссе этому чувству дано название, формулировка, и я понимаю, что переживаю именно расслоение, внутренний диссонанс.
Описанное состояние разрозненности достаточно депрессивное, но у меня не возникло тягостного ощущения от прочтения. Возможно, это достигается благодаря подаче и лексике. Когда я читала эссе, как будто разговаривала с другом. Он делится своими проблемами, спрашивает о несостоявшихся путешествиях. Знаете ночные разговоры на кухне или в поезде, например? Вот на них похоже. Ночь закончится, закончится этот разговор — утром все станет совершенно другим, растает. Но пока на улице темно, и череда мыслей, вопросов, слов продолжается. И продолжается текст, продолжается до последней точки.
«Часть, отгрызенная от целого» — это, как мне кажется, не только про первое эссе, но и про весь текст. Как будто он долгое время формировался, бурлил где-то внутри человека, а потом выплеснулся на бумагу и обрел жизнь. И это тоже расслоение: автор изменится, а написанное останется таким же, образовав новый слой. Возможно, своего рода постижение себя через исповедь. Но ценность для читателя заключается еще и в том, что рассуждения и заключения автора провоцируют на рефлексию. Как показать место, где я никогда не была?
Кто я?
Описанное состояние разрозненности достаточно депрессивное, но у меня не возникло тягостного ощущения от прочтения. Возможно, это достигается благодаря подаче и лексике. Когда я читала эссе, как будто разговаривала с другом. Он делится своими проблемами, спрашивает о несостоявшихся путешествиях. Знаете ночные разговоры на кухне или в поезде, например? Вот на них похоже. Ночь закончится, закончится этот разговор — утром все станет совершенно другим, растает. Но пока на улице темно, и череда мыслей, вопросов, слов продолжается. И продолжается текст, продолжается до последней точки.
«Часть, отгрызенная от целого» — это, как мне кажется, не только про первое эссе, но и про весь текст. Как будто он долгое время формировался, бурлил где-то внутри человека, а потом выплеснулся на бумагу и обрел жизнь. И это тоже расслоение: автор изменится, а написанное останется таким же, образовав новый слой. Возможно, своего рода постижение себя через исповедь. Но ценность для читателя заключается еще и в том, что рассуждения и заключения автора провоцируют на рефлексию. Как показать место, где я никогда не была?
Кто я?
ТАТЬЯНА Левинсон
Про максимализм
Можно я быстро перескажу весь текст Елизаветы Гришечкиной, вы не против? Лизу бросил мальчик. Можете дальше не читать.
Я никогда не любила. Вру — краснеют кончики ушей, я чувствую. Меня никогда не любили. Это правда. Совру, если скажу, что не хотелось.
Елизавета любит. И ей больно. Я боюсь боли, поэтому я любить не хочу. Не буду.
Человек обычно цельный, но из разных слоев. Как торт. Коржи постепенно добавляются, появляются разные пропитки, крема, кусочки фруктов. А если тебя любили, а теперь больше не любят, все идет не так. Торт начинает расслаиваться. Это катастрофа.
Нет бы отрезали кусочек, даже ничего, если бы уронили. Коржи просто начинают разъезжаться, все падает со стола, вся кухня в липких кремовых цветах. Торта больше нет. Лизы, которую я знала раньше, тоже. Все из-за любви.
Когда-то это было чем-то большим, синим и блестящим, как воздушный шар, когда-то Лиза чувствовала себя героиней стихов Гуро. Все лопнуло. Я не верю, что это может стоить такой боли. Что стоит ради чего-то забыть себя, поверить кому-то чужому. На девять месяцев жизнь стала столь яркой, что все предыдущие годы выцвели и съежились до обрывков воспоминаний из подсознания. Непонятно, как теперь жить, когда в памяти есть только эти волшебные ядовитые месяцы. Девять месяцев длится беременность. Это выкидыш. Я никогда не позволю кому-то причинить мне столько боли.
Елизавета любит. И ей больно. Я боюсь боли, поэтому я любить не хочу. Не буду.
Человек обычно цельный, но из разных слоев. Как торт. Коржи постепенно добавляются, появляются разные пропитки, крема, кусочки фруктов. А если тебя любили, а теперь больше не любят, все идет не так. Торт начинает расслаиваться. Это катастрофа.
Нет бы отрезали кусочек, даже ничего, если бы уронили. Коржи просто начинают разъезжаться, все падает со стола, вся кухня в липких кремовых цветах. Торта больше нет. Лизы, которую я знала раньше, тоже. Все из-за любви.
Когда-то это было чем-то большим, синим и блестящим, как воздушный шар, когда-то Лиза чувствовала себя героиней стихов Гуро. Все лопнуло. Я не верю, что это может стоить такой боли. Что стоит ради чего-то забыть себя, поверить кому-то чужому. На девять месяцев жизнь стала столь яркой, что все предыдущие годы выцвели и съежились до обрывков воспоминаний из подсознания. Непонятно, как теперь жить, когда в памяти есть только эти волшебные ядовитые месяцы. Девять месяцев длится беременность. Это выкидыш. Я никогда не позволю кому-то причинить мне столько боли.
Елизавета отправляет нас в вояж по собственной голове. Это состояние невесомости с закрытыми глазами, попытка забыть о чудовищной боли. Путешествие по мечтам, стерильным, будто их продезинфецировали. Так и есть. Мелочи напоминают о том, что сильно кровоточит сквозь бумажную повязку. Лиза избавляется от деталей, которые могут сделать больнее.
Нет ни одного места на свете, где ей было бы хорошо, и она пишет о «нашей» Гиперборее. Лиза теперь не может без этого паразитического «мы». Она потеряла дом, едва обретенный в отдельной комнате с черно-красной лампой. Ей больше некуда идти. Потому что она доверилась кому-то, кто не знает значение слова «навсегда» и догадался нарвать ей одуванчиков. Глупо и нелогично. Это тактический просчет. Лиза, не делай так больше. Я тоже не буду.
Лиза не понимает, что делать со всем этим дальше. Куда девать всю любовь, которую теперь некому отдавать, чем зашивать дыры в тех местах, в которых раньше они были склеены, как сиамские близнецы.
Я не собираюсь любить, если любовь может довести до таких мыслей.
Я не знаю, чем помочь Лизе, но она мне очень помогла. Нужно подарить ей шоколадку. Или анестетик, чтобы было чуть-чуть легче.
Я не собираюсь любить.
Лиза не понимает, что делать со всем этим дальше. Куда девать всю любовь, которую теперь некому отдавать, чем зашивать дыры в тех местах, в которых раньше они были склеены, как сиамские близнецы.
Я не собираюсь любить, если любовь может довести до таких мыслей.
Я не знаю, чем помочь Лизе, но она мне очень помогла. Нужно подарить ей шоколадку. Или анестетик, чтобы было чуть-чуть легче.
Я не собираюсь любить.