Дочь Фараона… Далекий Египет и такие родные песчаные барханы, дикая стихия и ласковый отец. Все эти образы ощущаются кожей, тепло Египта и холод моря, все это окутывает, пугает, завлекает. Такой эффект создается благодаря неожиданным сравнениям и метафорам.

Например, в первой же строке читатель может встретить словосочетание «Совиные лапы канагавской пены». Это отсылка на картину японского художника Кацусики Хокусая «Большая волна в Канагаве». Это может ввести в заблуждение, потому что речь идет о южной стране, но не о Японии. Однако картина Хокусая является, пожалуй, самой известной картиной с изображением волны, создающей образ всесильной стихии. Совиные лапы не только дополняют общую картинку о представлении могущественного моря, но и добавляют хищности. Теперь природа — это высшая сила, которой подвластен человек. Отсылка на картину Хокусая задает общий тон и направленность стихотворения — легенда. Стихотворение имеет явное легендарное начало. Это, конечно, характер повествования, тягучесть и плавность: «выскользну, выпрыгну» и удивительной красоты природные пейзажи, которые представляют собой громадность природы и создают ощущение присутствия невидимых богов. Благодаря удачным сравнениям «песчаные перины», «цветная шерсть равнин», читатель хорошо представляет создаваемый Гараниной образ. Эта визуализация погружает в транс, перед нами картина или арабская вязь. Сон, навеянный пустыней.

Мотив сна становится особенно явным в конце стихотворения, когда лирическая героиня говорит о «колыбельно ласковом сатыя» и сама себя вырывает из этого сна, вспоминая про «рубящие морозы».

В стихотворении хорошо и то, что читатель проникается создаваемым с самого начала образом далекой страны, и это помогает прочувствовать тоску лирической героини по-своему «далекому и теплому дому».

Образ «далекого и теплого дома» — Египта — предстает перед нами сразу в двух интерпретациях: это стихия (море, пустыни) и отец со «смелыми и бронзовыми руками». Стихия жестока, а отец ласков, эти два разных образа одинаково близки главной героине. И никакие недостатки («но народ наш гол») не могут разрушить этой всесильной и всеобъемлющей любви, сравнимой только со стихией. Стихотворение манит своей таинственной арабской красотой и пугает до восхищения невидимыми Богами Египта, глядящими из глубин канагавской пены. Кожей ощущается холод и мощь морских волн, жар и перина ночных барханов пустыни. С ужасом ощущая где-то рядом «рубящие морозы», пробуждаешься от таинственного сна, написанного арабской вязью. И снова хочется почувствовать «колыбельно ласковые сатыя».