литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Ульяна Кремененко
Державин и Ласточка
август 2018 года
август 2018 года
Скорее, взгляните! Быстрая ласточка летит сквозь облака, кружась и порхая в пространстве текста. Как молниеносны, как быстры ее движения! Строчка за строчкой, словно боясь не поспеть за птицей, мчатся слова. Но вот ласточка, трепеща, машет крылышками, переворачивается в воздухе, и ни один трехсложный размер теперь не в силах догнать её. Черная гибкая фигурка переливается в многочисленных образах, на её крылья то падает солнечный свет, то ложится тень…
И вдруг (мы едва ли способны поймать этот момент!) она вообще перестает быть птицей. Тогда проследим за линиями от её хвоста на воде и пойдем двумя и более путями, чтобы уловить образ нашей крылатой подруги. И попробуем сделать это, не отрывая от неё взгляд, стараясь подметить каждое движение.
И вдруг (мы едва ли способны поймать этот момент!) она вообще перестает быть птицей. Тогда проследим за линиями от её хвоста на воде и пойдем двумя и более путями, чтобы уловить образ нашей крылатой подруги. И попробуем сделать это, не отрывая от неё взгляд, стараясь подметить каждое движение.
Поступим так же трепетно, как это делает лирический герой. Нарекая ласточку всевозможными нежными именами, добавляя ко многим словам, связанным с ней, уменьшительно-ласкательные суффиксы, он неустанно следит за её быстрым полетом, вкрапляет в текст большое количество глаголов: «движешь», «трепещешь», «вьешься», «щебечешь», «поешь»… Только бы успеть запечатлеть каждый взмах ее крыльев!
И, чем больше появляется глаголов, тем менее вещественной становится сама ласточка. Сперва её поведение ничем не может нас удивить — какая птица не щебечет, какая не вьется, вычерчивая в воздухе «смелые круги»? Мы легко можем себе представить, как она «стелется долу» и, высоко «простряся», плывет. Однако следующие строки о воде и небе уже не так однозначны. Гладь автор сравнивает с зеркалом. Всем известны фильмы и книги, в которых герои вдруг оказывались в Зазеркалье, по ту сторону, где перед ними возникал иной мир, часто совершенно противоположный нашему. И вот ласточка легко пролетает над водным зеркалом, даже играет с ним, а сверху тянет её в свою глубину «зыбкий лазурь», величина и высота которого так же неизмеримы, как зеркальный мир, потому загадочны и привлекательны для любой птицы. И, если мы сложим эти два эпизода, какая картина получится в итоге? Зеркало, раздваивающее ласточку на изображение реальное и потустороннее, и бездонное небо, под облаками которого — земля, а вот выше, глубже — мир иной, где ласточка мелькает в высоте не фигурой, не телом, а тенью.
Но удивительные метаморфозы с ласточкой всё еще продолжают происходить, только теперь со скоростью строк. Ласточка, сама того не замечая, в силу своей птичьей суетливости, тянет за хвостом невидимые следы, которые, как ни парадоксально, всё-таки может сама разглядеть, но не успевает.
В следующей строке вдруг появляется слово «там», но удивительнее всего не его возникновение, а то, что ему ничто не предшествовало, никакого определенного местонахождения ласточки обозначено не было. Значит ли это, что местоимение «там» является просто заменой слова, которое Державин не решается произнести вслух? И как раз там, то есть уже не здесь, не у нас, ласточке открывается целая вселенная. Она переливается всевозможными цветами: синий лес, зеленая одежда рощи. И описание этой вселенной, уместившейся на ковре, также то поднимает нас вверх, то заставляет вместе с ласточкой быть ближе к земле: золотая башня — золотая, видимо, оттого, что горит в лучах солнца; флот, на боках которого отражается море, тем самым превращая обыкновенные коричневые доски корабля в серебристые чешуйки.
В следующей строке вдруг появляется слово «там», но удивительнее всего не его возникновение, а то, что ему ничто не предшествовало, никакого определенного местонахождения ласточки обозначено не было. Значит ли это, что местоимение «там» является просто заменой слова, которое Державин не решается произнести вслух? И как раз там, то есть уже не здесь, не у нас, ласточке открывается целая вселенная. Она переливается всевозможными цветами: синий лес, зеленая одежда рощи. И описание этой вселенной, уместившейся на ковре, также то поднимает нас вверх, то заставляет вместе с ласточкой быть ближе к земле: золотая башня — золотая, видимо, оттого, что горит в лучах солнца; флот, на боках которого отражается море, тем самым превращая обыкновенные коричневые доски корабля в серебристые чешуйки.
На глазах у читателя вырастает «лета роскошного храм», как филигранный штрих — поверх всего на сотканной нашим воображением картине. Соединяет он три, казалось бы, далеких друг от друга стихии, подобно ласточке, которая зигзагом мечется от земли к воде, от воды к небу.
Но только ли посредником между этими тремя мирами можно назвать храм? В некоторых церквях иногда используется оригинальный подход к расположению икон на стенах. Святые, что ближе к людям в храме, изображены стоящими на земле, чуть выше другие нарисованы на фоне моря, а почти у самого купола на иконах — святые парят в облаках. А вдруг ласточка, сначала пролетая над долом, потом играя с водным зеркалом и далее устремляясь к небесам, преодолевает некий путь, идущий, однако, не по прямой, а ввысь? И если для птицы в реальной жизни это лишь набор высоты, то в стихотворении подъем ласточки может означать духовное развитие.
Но только ли посредником между этими тремя мирами можно назвать храм? В некоторых церквях иногда используется оригинальный подход к расположению икон на стенах. Святые, что ближе к людям в храме, изображены стоящими на земле, чуть выше другие нарисованы на фоне моря, а почти у самого купола на иконах — святые парят в облаках. А вдруг ласточка, сначала пролетая над долом, потом играя с водным зеркалом и далее устремляясь к небесам, преодолевает некий путь, идущий, однако, не по прямой, а ввысь? И если для птицы в реальной жизни это лишь набор высоты, то в стихотворении подъем ласточки может означать духовное развитие.
Но медлить нельзя, быстрая птичка не намерена ждать, выслушивая наши размышления. Ведь лето подходит к концу, ласточке придется улететь… в теплые края? Нет, как ни странно, увидев «бури черны» и «осени скучной приход», она прячется в «бездны подземны», словно красавица Персефона, чтобы весной вновь восстать. Конечно, по-другому не могло и быть, ведь с некоторых строк мы поняли, что перед нами совсем не обыкновенная ласточка. И часто приписываемое ей качество — непостоянство — опровергается, потому что птица терпеливо ожидает весны, мучаясь в холоде. Она, окоченелая, превратившаяся в лед, восстает от смертного сна, когда «роза вздохнет лишь румяна»… Иерихонская роза, цветок Воскресения, которая завяла и сморщилась, когда Христа распяли, и вновь расцвела в первый день Пасхи.
Строка «Ты новое солнце поешь» подводит нас к этой ласточкиной раздвоенности — материальности и духовности. «Петь солнце» она может, подставляя свои блестящие шелковые крылышки свету (и тогда эта строчка звучит очень метафорично), а может петь душой. И об этом хочется сказать подробнее…
Но мы потеряли ласточку из виду. Будто попав в воздушную яму, теряем вдобавок и слова, и строчки. Послышался чей-то глубокий вдох, именно тот вдох, когда горло и легкие наполняются воздухом перед тем, как кто-то скажет, нет, выдохнет, выкрикнет из последних сил самое важное…
И последние шесть строк полностью переворачивают все стихотворение. Эти шесть строк вдруг нахлынувшей волной «подхватывают» читателя, вынося его за рамки привычного понимания образа ласточки и стихотворения в целом. Эти шесть строк разводят все линии и пути, до этого так просто и органично сходившиеся.
И последние шесть строк полностью переворачивают все стихотворение. Эти шесть строк вдруг нахлынувшей волной «подхватывают» читателя, вынося его за рамки привычного понимания образа ласточки и стихотворения в целом. Эти шесть строк разводят все линии и пути, до этого так просто и органично сходившиеся.
Если предположить, что ласточка — образ поэтической души, то тогда становится понятна строчка о солнце. «Я буду солнце лить свое, а ты свое — стихами», — слова, сказанные намного позднее, но отвечающие этой идее. К тому же вопросы лирический герой, казалось бы, задает именно своей душе — «Не ты ли перната сия»? И роза тогда воспринимается нами скорее как знаменитый поэтический символ весны, любви и красоты. Но ведь ласточка в сущности — птица домовитая, занимается она совершенно обычными, земными делами: щебечет, трепещет, вьется. Стал ли бы сравнивать себя поэт с такой пернатой?
Обращаясь к аллегорическому описанию умершей жены Державина, мы можем объяснить появление Плениры в конце, и такое трепетное отношение автора к самой ласточке, и цветок Воскресения. Птица предстает нам в образе верной Исиды, примера супружеской преданности погибшему любимому. Ведь она, желая увидеть гроб супруга, перевоплотилась для этого в именно ласточку.
Но так ли плосок текст Державина, чтобы превратиться в обыкновенную аллегорию? И троекратное «Восстану» кажется здесь неуместным. Как может восстать человек? Возможно, веря в существование небесной жизни, жизни после физической смерти. В строках о воскресении из смертного сна два раза повторяется слово «новое»(«новый»), жизнь ласточки словно обновляется, она пьет иной луч жизни и поет другое солнце. Здесь же возникает мысль о раздвоенном хвосте: переходя из одного мира в другой, птица расправляет свои «сизы косицы». И лирический герой, пускай сомневаясь, пускай едва ли надеясь на бессмертие, всё же по тем или иным причинам воспевает его… Тогда ласточка — это душа, облаченная в телесные одежды и при своей физической смерти воскресшая в царстве небесном.
Наверное, можно придумать еще множество теорий, по-разному переворачивающих это стихотворение, но, проделав всё это, получится отыскать лишь точки, мало приближающие их друг к другу. А что, если линии эти не параллельны, и когда-нибудь в будущем или в чьей-нибудь светлой голове они обязательно пересекутся, соединятся в одну идеальную прямую? Хотя стоит ли вообще искать прямоту и однозначный ответ в искусстве, так же, как и, напряженно следя за полетом ласточки, пытаться уловить её хвост? Ведь, сколько бы мы ни приглядывались, перед глазами постоянно будут мелькать две черные гибкие линии, уходящие в небо.
Вёрстка: Яна Никонова