Надежда Степанова
Почему в поэзии Цветаевой
жизнь и смерть встречаются на одном поле?

Как смерть ― на свадебный обед,

Я ― жизнь, пришедшая на ужин.


М. И. Цветаева,

«Я стол накрыл на шестерых"



март 2022 года
"Знаю, умру на заре!" Розаном в синь расцветает не зря—заря. В яблочно-свежем тумане на дне куст один вспомнит меня. И будет темно. И в миг разверстаются бледные залы. Полуденный зной, разлившись в бокалы, подожжёт занавески (услышь эти трески). «Золото моих волос/Тихо переходит в седость». Уже близится час (услышь его голос), "когда дрова в камине становятся золой". Следуй за мной, прояви свою смелость!

К теме смерти обращались все писатели и поэты. Memento mori (Помни о смерти). Этот мотив близок и Марине Цветаевой. Будь то целое стихотворение или лишь единичное напоминание, образ смерти часто встречается в лирике поэта. Только вот смерть не одна: её спутница—жизнь («Жизнь и смерть произношу с усмешкой», «Жизнь и смерть произношу со сноской»). И над ними в «сизом воздухе» возвышается нечто существенное и невообразимое, как бессмертие или любовь.


Источник фото:
tainaprirody.ru
«В плену держат меня. Кого меня? Меня – мою бессмертную душу!» – смеялся с выступившими на глаза слезами Пьер Безухов. Для лирической героини М. Цветаевой небытие – такая же условность. Это хорошо прослеживается в стихотворении-обращении 1919 г. «Тебе – через сто лет». Здесь чётко видна тема бессмертия благодаря творчеству, отсылающая к Пушкинскому «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» и провозглашающая привилегии поэта.

«Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:

— Сборище самозванок! Все мертвы вы!

Она одна жива!»



Интересно, что лирическая героиня взывает не к потомкам, а к потомку. Конкретика, отличная от того же «Во весь голос» В. Маяковского («Уважаемые/товарищи потомки!..»). М. Цветаева не за общество, которое, как мы знаем, может и разорвать, а за человека, за его (и её) бессмертную/«лебединую» душу. Подобное обращение появляется в лирике поэта еще в 1913 г. в стихотворении «Прохожий» («Идешь, на меня похожий, / Глаза устремляя вниз. / Я их опускала — тоже! / Прохожий, остановись!») Строки «прохожий, остановись» рефреном проходят в стихотворении, закольцовывая его первую часть, в которой повествуется о прошлом лирической героини, и отделяя её от второй, возвращающей нас в настоящее: «Сорви себе стебель дикий / И ягоду ему вслед...». Лирическая героиня находится как бы вне времени, вещая одновременно из прошлого и «из-под земли», что формально отбрасывает нас от бессмертия назад, привязывая к конкретному направлению, земле, т. е. низу, но де-факто подтверждает победу над смертью героини, которая устанавливает контакт с конкретным лицом, причём живым, связывая два концепта, комплекса жизни и смерти.


Источник фото:
poembook.ru
Смерть—звёзды боятся смерти, оттого так дожат в ночи. Звёзды, они, как дети. Про смерть не надо с ними, лучше молчи. Даже «Косматая звезда, /Спешащая в никуда/ Из страшного ниоткуда» мечтает вечно— по азимуту ночи. И если вытащить завтра луну через окно и пойти с ней гулять, кто знает, куда (и, возможно, «да будет известно ― там;/ Доктора узнают нас в морге/По не в меру большим сердцам!») по разбитой пьяной дороге начнёт уводить меня—жизнь.

Отрицание смерти особенно явно прослеживается в ранней лирике Марины Цветаевой. «Слушайте! – Я не приемлю! / Это – западня! / Не меня опустят в землю, / Не меня». Звучит как отчаянный нервический крик, несогласие, в которое лирическая героиня в душе может и не верить. Но вот появляется огонь, и всё переворачивается с ног на голову: «Знаю! ― Все сгорит дотла! / И не приютит могила / Ничего, что я любила, / Чем жила». Образ огня можно трактовать как спасительный в отношении смерти: не в могилу снизойдёт жизнь лирической героини, а сгорит, она как бы получает шанс на перерождение, а не загнивание под землёй в забытьи. Огонь появляется и в стихотворении «Знаю, умру на заре!». Здесь героиня уже смиряется с неизбежностью смерти, но пытается вглядеться в неё и разгадать хотя бы, когда это произойдёт. И она вглядывается и видит, что «ястребиную ночь / Бог не пошлёт» по её «лебединую душу». В этом стихотворении появляется новая важная деталь, объединяющая сразу несколько стихотворений о смерти: число два («На которой из двух, / Вместе с которой из двух — не решить по заказу! / Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!»). Это и «две дали» «в сиром воздухе загробном» и «Две руки, легко опущенные / На младенческую голову!», посвящённое Ире. «Две руки — и вот одна из них / За ночь оказалась лишняя». Стихотворение написано хореем, более мелодичным и, я бы сказала, депрессивным из-за своей унылой напевности. Всё в стихотворении подводит нас к трагическому финалу. Например, связь возникает между «были» и «но», т.е. что-то было, потом что-то произошло, и этого уже не стало («были — по одной на каждую..», «но обеими — зажатыми…»). Строки «Старшую у тьмы выхватывая — Младшей не уберегла» уже в середине предсказывают концовку, от этого не становящуюся менее ужасающей в своей безнадёжности. «Мной еще совсем не понято, / Что дитя мое в земле».
Источник фото:
russkiy-pravilno.ru
Двойка — это вечные два крыла («Два крыла твои, нацеленные в эфир»), два глаза («Как два костра, глаза твои я вижу, / Пылающие мне в могилу — в ад» (снова появляется мотив огня), две руки («В две руки развели, распяв, / И не знали, что это — сплав»), две дочери и безвременное переплетение жизни и смерти. Если единица — это что-то цельное и порой одинокое, то двойка — это противостояние, параллельность, смежность, сравнение, двойка — это два цветка розана на стынущую могилу («Два цветка ко мне на грудь / Положите мне для воздуху»). Двойка объединяет жизнь и смерть вне времени и пространства, но двойка (и числа больше) – это всегда и то, что можно расклеить, распаять, разорвать. М. Цветаева пытается преодолеть этот закон, уходя от земного и переходя в бесконечное ничего или то, что стоит над смертью и жизнью, как любовь. Лирическая героиня сильна, как и сама М. Цветаева, она почти равна жизни и смерти, ей подходит нечто большее, что-то вечное, что можно отыскать в поэзии, крыльях, мифах и розах: «И не на то мне пара крыл прекрасных / Дана, чтоб на́ сердце держать пуды» или «То лишь затем, чтобы смеясь над тленом, / Стихом восстать — иль розаном расцвесть!». Образ роз также соседствует с бессмертием («Уплочено же — всеми розами крови / За этот просторный покрой / Бессмертья».


Источник фото:
stock.adobe.com
Принятие смерти—процесс долгий и трудоёмкий для любой, даже самой сильной, души. Тем не менее, лирическая герои стихов М. Цветаевой успешно справляется с этой задачей в более поздней лирике поэта. О смирении со смертью говорит спокойный тон и манера речи лирической героини в четвёртом стихотворении из цикла «стихи о Москве»:

На ваши поцелуи, о, живые,

Я ничего не возражу — впервые.

Мягкие «н'», «п'» способствуют восприятию тихого и спокойного тона рассуждений лирической героини. Даже повтор «к» и «к'» в анафоре, ставшей началом к градации описания нового (и ужасающего) состояния руки лирической героини, читается негрубо, а даже спокойно и с примирением:

К моей руке, которой не отдерну,

К моей руке, с которой снят запрет,

К моей руке, которой больше нет. В последних строках среди прочих читается полное отчуждение от всего мирского, принятие своей бестелесности и отделение от собственного земного «я»:

И ничего не надобно отныне

Новопреставленной болярыне Марине.


Антиномично смирению в лирике М. Цветаевой идёт отрицание смерти. Часто в лирике поэта смерть присутствует в качестве подтекста, неявно напоминая о себе в редких рифмах. В стихотворении «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес» сначала образ колыбели как начала жизни отображён в виде леса, могилой является мир, к концу же они перекрещиваются, становясь противопоставлением, показывающим различие между лирической героиней и тем, к кому обращена её речь. Это перекрещивание, видимое перечёркивание всего стихотворения (плюс строки «Но пока тебе не скрещу на груди персты») отсылает к образу креста как символа смерти в стихотворении про любовь, где лирическая героиня, словно рыцарь, готова бороться и отвоевать героя «у всех времен, у всех ночей, / У всех золотых знамен, у всех мечей» (образ меча вновь отсылает нас к рыцарской теме).

Особенной танатологии как таковой в лирике М. Цветаевой не наблюдается, лирическая героиня склонна рассуждать о будущей смерти, но не вдаётся в детали того, каким образом это произойдёт. Просто «настанет день — печальный, говорят», и всё произойдёт, при этом не описывается сам момент, скорее то, что незадолго после. И всё это опять же встречается там, где царит любовь. Значит ли это, что любовь сопутствует смерти? А если разлука с родными — это очередной минус смерти, а боль от разлуки — признак любви и привязанности, значит ли это, что любовь и смерть не отделимы? Смерть вечна, но вечна ли любовь, как смерть?


Источник фото:
funart.pro
«Девочка-смерть», 1912 год. Стихотворение изобилует конкретно материальными образами, смерть приобретает физическую оболочку, её образ конкретизирован и необычен, она молода и не внушает нам никакого страха («На тоненькой шее дрожит медальон, / Румянец струится вдоль щек»).

Напротив, её образ привлекает, даже когда она склоняется над лирической героиней:

И девочка-смерть наклонилась ко мне,

Как розовый ангел без крыл.

Пространство в стихотворении сужается («Луна омывала холодный паркет / Молочной и ровной волной») и расширяется («Я сладко дремал под луной»), но всё наше внимание сосредоточено на образе молодой девочки-смерти. Неужели в ранней лирике М. Цветаевой смерть так необычно приближена к жизни! Что это значит? В более поздних стихотворениях, когда образ смерти в глазах поэта уже претерпел некоторые метаморфозы, видно, что смерть стала более тёмной и устрашающей, но не утеряла свой связи с жизнью:

Старшую у тьмы выхватывая —

Младшей не уберегла.


Источник фото:
krot.info
«Смерть—это нет», — пишет М. Цветаева, анафорой трижды повторяя это в начале стихотворения с аналогичным названием. «Недостроенный дом, / Недовзращенный сын, / Недовязанный сноп, / Недодышанный вздох, / Недокрикнутый крик». Повторяющаяся приставка «недо», градация, в результате которой всё обрывается и возникает «недокрикнутый кник», усиливает эффект нагнетания и нарастания ужаса и отчаяния перед всепоглощающим «ничем» и зияющей пустотой смерти. «Я — это да», «да — через всё», — утверждает лирическая героиня, и снова смерть сталкивается с жизнью, к концу объединяясь обращением:

Даже тебе

Да кричу, Нет!

Жизнь (да) и смерть (нет) появляются в одном восклицательном предложении, как в кульминации. Рассуждение приходит к своему катарсису, и далее уже постепенно сходит на нет («Стало быть ― нет,/Стало быть ― вздор») вплоть до финального яркого восклицания, характерного для поэтики М. Цветаевой («календарная ложь»), запоминающейся метафоры, в которой объявляется мотив времени, точнее безвременья.

В одном из последних стихотворений М. Цветаевой также появляется образ смерти. В «Я стол накрыл на шестерых» поэт ссылается на стихотворение А. Тарковского «Стол накрыт на шестерых» (/ «Розы да хрусталь… / А среди гостей моих — / Горе да печаль.»). В стихотворении М. Цветаевой лирическая героиня садится «за непоставленный прибор» за стол, ведущий души на застолье из метафизического в материальное. Она «незваная, седьмая», настаивает, что могла бы расколдовать стол, пробудить дом. Она точно бесконечная любовь, связывающая жизнь и смерть и побеждающая её, как в стихотворении «Самоубийство» («Любовь и грусть — сильнее смерти» / Сильнее смерти… Да, о да!..»). «Как смерть — на свадебный обед», ОНА — жизнь, «пришедшая на ужин».


Анатомия Смерти в лирике М. Цветаевой немыслима без упоминания жизни. Вечный сон в бледно-розовой нежности. Еле теплящийся огонь, перерастающий трещащее пламя. Жизнь и Смерть—это не просто оппозиция, они стоят на ровне друг с другом, объединённые единым процессом, течением, в котором становится тесно любови и бессмертию, и они как бы возвышаются над всем, переходя в иное измерение, побеждая и Жизнь с её разочарованиями и потерями, и Смерть.

Но в морях отражённому бесконечному Ничего не понять, когда звёзды кричат: «Еще меня любите/ за то, что я умру». Ему не понять, когда мечется куст над обрывом и когда соловей ему, «кусту чилижника в цвету», что-то щебечет жеманно или «жалуется на тоску». Не понять ни жизни, ни смерти, оказавшихся вместе, ни звёзд. А ведь звёзды всё-таки до ужаса боятся смерти. «В море гула» еле слышен теряющийся крик, «тебе с душою разорвавший грудь». Смерть разрывает их тоже, оставляя только ошмётки и вечную зияющую пустоту. Полнокровная нянька- луна, наблюдая за ними, часто напевает романсы про жизнь, про любовь, про океаны, с пеной у рта доказывающие правоту в вопросе о жизни и смерти. Но даже они понимают, когда солнце со всем жаром касается их на заре—это момент в бесконечность.


Источник фото:
natworld.info

Вёрстка:
Трофимова Елена