литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Ксения Тогусова
Marina
февраль 2018 года
Я — бренная пена морская.
Серая вода лижет гальку. Волны как из студня — мне такими на ощупь представлялись шапочки медуз. Шуршит, глухо бьётся. Как фасоль пересыпают. Камни холодные и тяжёлые.
Меня сегодня выпустили зверьком к водопою — напиться морского воздуха и робких брызг. Я первый раз повидался с морем. Раньше я видел его ощетинившуюся спину с окон палаты, где лежал, — цветочные узорчики тюля вместо решётки. Теперь белое и кружевное — только пена.
Серая вода лижет гальку. Волны как из студня — мне такими на ощупь представлялись шапочки медуз. Шуршит, глухо бьётся. Как фасоль пересыпают. Камни холодные и тяжёлые.
Меня сегодня выпустили зверьком к водопою — напиться морского воздуха и робких брызг. Я первый раз повидался с морем. Раньше я видел его ощетинившуюся спину с окон палаты, где лежал, — цветочные узорчики тюля вместо решётки. Теперь белое и кружевное — только пена.
Сегодня меня выписали в мир здоровых. Родители позволили мне прогулку по бережку у подножия санатория. Теперь я свободный. Могу маячить перед завистливыми окнами, хрустеть галькой. Я первый раз вижусь с морем.
Солнце растворилось в тучах, просочилось на серенькую медузовую воду. Жёлтый стальной отлив врезается в горизонт. Тускло и бархатно мерцают блики.
«Я хочу стать светом солнца, разлившимся по волнам».
Солнце растворилось в тучах, просочилось на серенькую медузовую воду. Жёлтый стальной отлив врезается в горизонт. Тускло и бархатно мерцают блики.
«Я хочу стать светом солнца, разлившимся по волнам».
Мы с ней встретились в день моего заезда. Оба стояли в коридоре у широкого окна, глядели на серебряную ленту у горизонта — на море. Она неотрывно смотрела в окно, потом замотала головой, заметила меня. Спросила:
— Хочешь туда?
Она была маленькой, ломкой и удивительно живой, словно морские волны.
— Я не был там ни разу.
— Я тоже.
Она вновь повернулась к окну.
— Вообще-то я планирую сбежать. Туда. К нему.
Взгляд её — мрачный и вдохновенный.
— А то вдруг не успею на встречу?
Я её не понимал.
— С кем?
— С морем.
И большего не говорила. Мне было неловко; я помялся немного, ожидая, что она ещё скажет, а потом оставил её.
Я тебя вижу или лишь блики на воде? Наверняка тебе удалось осуществить задуманное. Но я не представляю как… Я — всего лишь умное слово материалист. Был им. Видел в вещах лишь обыденное. Пока не встретил её.
— Хочешь туда?
Она была маленькой, ломкой и удивительно живой, словно морские волны.
— Я не был там ни разу.
— Я тоже.
Она вновь повернулась к окну.
— Вообще-то я планирую сбежать. Туда. К нему.
Взгляд её — мрачный и вдохновенный.
— А то вдруг не успею на встречу?
Я её не понимал.
— С кем?
— С морем.
И большего не говорила. Мне было неловко; я помялся немного, ожидая, что она ещё скажет, а потом оставил её.
Я тебя вижу или лишь блики на воде? Наверняка тебе удалось осуществить задуманное. Но я не представляю как… Я — всего лишь умное слово материалист. Был им. Видел в вещах лишь обыденное. Пока не встретил её.
Она показалась мне странной. Говорила о побеге — из санатория, часто диспансера, иногда хосписа. Чем для неё было это место? Я догадывался, что ближе к последнему: румянец на щеках и пушистые волосы были не в силах спрятать мрачную решимость её жуткого отсутствующего взгляда. Мне показалось, что такой бывает у людей, уже попрощавшихся с жизнью.
После мы ещё встречались и говорили. Я не понимал, почему она доверила тайну побега мне, с кем не сближалась. Может, ей нужно было исповедоваться, кому угодно. Я стал немыми страницами дневника, покорно принимающими чернила слов.
— Человек свободен, если свободен внутренне. От всех цепей, сковывающих его дух: предрассудков, страхов, даже привязанностей. И от людей тоже, от необходимости быть среди них. Свободного человека манит лишь то, что тоже свободно: бескрайние леса, море. Воссоединение с вечным. Обретение вечной жизни, абсолютной свободы. У Бальмонта есть: «О, блаженство быть сильным и гордым и вечно свободным!..»
После мы ещё встречались и говорили. Я не понимал, почему она доверила тайну побега мне, с кем не сближалась. Может, ей нужно было исповедоваться, кому угодно. Я стал немыми страницами дневника, покорно принимающими чернила слов.
— Человек свободен, если свободен внутренне. От всех цепей, сковывающих его дух: предрассудков, страхов, даже привязанностей. И от людей тоже, от необходимости быть среди них. Свободного человека манит лишь то, что тоже свободно: бескрайние леса, море. Воссоединение с вечным. Обретение вечной жизни, абсолютной свободы. У Бальмонта есть: «О, блаженство быть сильным и гордым и вечно свободным!..»
Она торопилась на крошиво гальки, к медузовой воде, на встречу с вечностью.
Я узнавал постепенно от взрослых то, о чём она не говорила сама. Она действительно была серьёзно больна, не подавала надежд на выздоровление. В санатории была не впервые, на этот же раз — надолго. Изолятор медленно и неудержимо превращался в хоспис.
Ей была противопоказана серьёзная физическая нагрузка. Иначе — надлом, срыв, бессильные, словно во сне, руки.
Я — листы дневника, которым их владелец не разъясняет язык, на котором пишет. Я не мог проникнуться вдохновенным огнём в её глазах. Меня крепко держали нити, которыми я был прошит, переплёт — рамки моего сознания. Я лишь молча внимал.
Однажды всё же задал ей вопрос, глупый, как сейчас понимаю:
— Так зачем тебе на встречу с морем?
Я узнавал постепенно от взрослых то, о чём она не говорила сама. Она действительно была серьёзно больна, не подавала надежд на выздоровление. В санатории была не впервые, на этот же раз — надолго. Изолятор медленно и неудержимо превращался в хоспис.
Ей была противопоказана серьёзная физическая нагрузка. Иначе — надлом, срыв, бессильные, словно во сне, руки.
Я — листы дневника, которым их владелец не разъясняет язык, на котором пишет. Я не мог проникнуться вдохновенным огнём в её глазах. Меня крепко держали нити, которыми я был прошит, переплёт — рамки моего сознания. Я лишь молча внимал.
Однажды всё же задал ей вопрос, глупый, как сейчас понимаю:
— Так зачем тебе на встречу с морем?
Она посмотрела на меня, потом отвела взгляд, зафиксировала его на несуществующей точке. Страшно нездешний взгляд.
— Я хочу стать солнечным светом, разлитым по волнам. Хочу слиться с мировой душой. Море — это мировая душа. Оно живое, живее нас с тобой.
— Это же просто вода.
— А ты же просто умное слово материалист.
— Я хочу стать солнечным светом, разлитым по волнам. Хочу слиться с мировой душой. Море — это мировая душа. Оно живое, живее нас с тобой.
— Это же просто вода.
— А ты же просто умное слово материалист.
Мы часто проходили мимо палаты, куда клали постреанимационных. Она бывала там, говорила, что из окна можно перескочить на ветвь дерева, а с неё — за ограждение. Потом бросала:
— Но можно и сорваться. Насмерть сорваться. Пятый этаж всё-таки.
Я знал, что со временем она снова окажется в этой палате. Запомнил номер — 507.
— Безмолвное море, лазурное море, стою очарован над бездной твоей…, — тихо и трепетно, она начала читать из Жуковского. Мы трогались дальше по коридору. — Ты живо; ты дышишь…
— Но можно и сорваться. Насмерть сорваться. Пятый этаж всё-таки.
Я знал, что со временем она снова окажется в этой палате. Запомнил номер — 507.
— Безмолвное море, лазурное море, стою очарован над бездной твоей…, — тихо и трепетно, она начала читать из Жуковского. Мы трогались дальше по коридору. — Ты живо; ты дышишь…
Потом она пропала. Я знал куда. Поэтому часто блуждал по пятому этажу. Родители говорили о совсем юной девочке, о хирургическом вмешательстве, после которого физические возможности бедняжки будут, скорее всего, очень ограничены. Горькая ирония: её положили в 507-ю — но с оборванными крыльями из окна не выпорхнуть. Мне нельзя было её навещать. Я преданно бродил по пятому этажу в компании белолицего Жуковского — читал в ходьбе — с мечтами о чудесной встрече.
И вот на меня налетела медсестра, такая же маленькая и ломкая, как узница 507-ой. Медсестра спешила: было видно, что она сама не поспевает за встревоженным, почти отчаявшимся взглядом, кричащем о помощи. Я извинился и спросил, что случилось.
В 507-й никого не было.
В 507-й никого не было.
Теперь я стою тут, твой дневник, окунувшись в воды мировой души. Пока я не вполне понимаю, как живой осязаемый человек мог бы превратиться в отражение света морскими волнами. Знаю лишь, что они зовут меня за собой. И что тебе действительно удалось это совершить.
Я всегда мечтал о свободе, но не решался поверить в то, что она достижима: предрассудки и страх во мне были слишком сильны. А ты доказала, что можно быть свободным. По-настоящему. И я поверил тебе.
Я всегда мечтал о свободе, но не решался поверить в то, что она достижима: предрассудки и страх во мне были слишком сильны. А ты доказала, что можно быть свободным. По-настоящему. И я поверил тебе.
Наверное, ты была частью этой мировой души, неудержимо рвавшейся обратно. Тебе не было места среди людей, а тело твоё отвергало тебя — слишком свободную, живую, слишком солёную для него душу.
Теперь ты свет, разлитый на волнах.
Теперь ты свет, разлитый на волнах.
Чернила размылись по мокрым листам. Теперь твои слова — часть меня, мысли мои — продолжение твоих. Теперь я по-настоящему понимаю тебя. Ведь для того чтобы понять море, надо увидеть его вживую.
Теперь и я поспешу на встречу с ним — с мировой душой — с тобой.
Теперь и я поспешу на встречу с ним — с мировой душой — с тобой.
Иллюстрации: Ксения Проказова
Верстка: Ксения Проказова
Верстка: Ксения Проказова