14 сентября 2021 года в общеобразовательной школе № 27 города Тулы было принято одно серьёзное волевое решение. Ученица 8 «Б» класса историко-филологической направленности Солнышкина Елена Сергеевна должна была умереть. Гордо и драматично. Решение это пришло ей в голову совершенно неожиданно, и тем не менее казалось максимально разумной и даже единственно возможной реакцией на произошедшее на её глазах безобразие.

Ужасное происшествие, возбудившее в девушке желание совершить столь радикальный поступок, состояло в следующем. Староста класса, гордость школы и будущий знаменитый писатель Максим Коростылёв, будучи на протяжении трёх лет её соседом по парте, а по совместительству и романтическим интересом, предал Лену наглейшим из всех возможных образом. Роковым сентябрьским утром его вещи были обнаружены не на привычной второй парте среднего ряда, а по соседству — прямо возле учительского стола.

Там сидела новенькая, только в этом году переехавшая в Тулу. Она была высокая, стройная и даже блондинка. К тому же достаточно хорошо разбиралась в химии, чего ранее в 8 «Б» не случалось. За это будущие археологи и филологи успели её зауважать и даже немного восхититься.

Несмотря на безусловную яркость впечатления, произведённого новенькой на коллектив, Лене и в голову не приходило считать её своей конкуренткой. Максим — а ничто, кроме Максима, не могло послужить для неё достойным поводом для конкуренции — был лириком, поэтом, и было бы абсурдом хотя бы предположить, что его внимание может привлечь человек, который выражается такими негармоничными словами как «сероводород» или «оксид».

Однако жизнь — штука вполне абсурдная. Поражённая возмутительной картиной, Лена совершенно не могла понять, как вести себя в такой ситуации. Она, конечно, знала и про Иуду, и про Андрия Бульбу с панночкой, и даже читала в книге для старшеклассников про Ивана Мазепу. Но опыт мыслителей давно ушедших времён показался ей крайне скудным и совершенно недостаточным для того, чтобы осмыслить глубину раны, которую нанёс ей Максим Коростылёв своим предательством.

Первым уроком была литература. Лена, отчаявшись здраво проанализировать произошедшее, уткнулась в текст в попытке то ли забыться, погрузившись в сюжет, то ли просто отгородить себя учебником от мерзкого зрелища, открывавшегося ей с правой стороны.

Проходили «Кавказ» Бунина. В душе Лены разыгралась настоящая буря. Ну почему именно сейчас, когда Максим Коростылёв своими руками уничтожил саму идею любви, по плану идёт рассказ об измене?! Она пыталась смотреть на текст отвлечённо, но упрямое воображение рисовало главную героиню непременно блондинкой, а рассказчик, как ей казалось, в прошлом не мог не быть старостой класса.

Задребезжал звонок. В этот самый момент Бунинский офицер выстрелил себе в виски из двух револьверов, а Лена приняла решение. На оставшихся уроках она не могла думать ни о чём, кроме собственной кончины. Ох, как же пожалеет тогда Максим о своём поступке! Как будет он мучиться, рыдать и вымаливать прощение у Лениного гроба! Ох, поймёт же он тогда, кого потерял!

Драматичные сцены раскаяния Максима полностью захватили её мысли. Даже на большой перемене Лена осталась в классе, гипнотизируя соседнюю парту влажными от переизбытка гордости и трагизма глазами, а не пошла, как это обычно бывало, в столовую пообедать сахарной московской плюшкой.

Дождавшись, наконец, звонка с последнего урока, Лена побежала домой, стремясь поскорее осуществить задуманное. Там, однако, её постигло огромное разочарование: в большинстве тульских квартир, к числу коих принадлежала и Ленина, двух револьверов не водилось. Можно было бы одолжить отцовское охотничье ружьё, вот только папа Лены охотником никогда не был. Наоборот, он являлся человеком весьма сентиментальным, и, бывало даже, печально шмыгнув носом, отказывался от еды, если супруга по рассеянности недожарит мясо.

В виду отсутствия чего-либо, способного стрелять, в квартире, Лене пришлось задуматься над иным способом ухода в небытие. Это обстоятельство привело её, конечно, в некоторое замешательство, но не сильно огорчило. В конце концов, пуля оставит после себя приличное количество грязи и не позволит Лене состроить перед Максимом на своих похоронах укоризненное выражение лица, которое будет преследовать его всю дальнейшую жизнь.

План сорвался, и необходимо было срочно искать выход из столь печального положения.

Задумавшись, Лена, как и многие, когда им приходится размышлять над требующим значительного внимания вопросом, села, откинувшись, в кресло и направила взгляд в потолок. Старая чехословацкая люстра, собранная в стиле не то барокко, не то модерн, навела её на гениальную мысль. Повеситься на люстре! Ну конечно! Что может быть трагичней и романтичней, нежели хрупкая девушка, затянувшая белыми нежными ручками петлю на своей тоненькой шейке, в интерьере пустой постсоветской квартирки...

Восхищённая нежной текстурой новой ткани, Лена побежала пробовать пояс в деле. Одним прыжком она взобралась на табуретку, стоявшую как раз неподалёку от люстры, и перекинула через неё импровизированную верёвку. Люстра, не разделявшая, судя по всему, порывов Лены повиснуть на ней как можно скорее, качнулась в сторону, вырывая пояс из рук. Лена мёртвой хваткой вцепилась в бархат. Как материал благородный и нежный он не выдержал столь мощного физического воздействия и издал тихий, но вполне однозначный треск. Продолжить задуманное Лена не решилась: всё-таки платье было дорого маме, а за растянутый пояс можно и выговор получить. И вообще, вешаться ради такого презренного человека, как Максим Коростылёв, на столь дорогом материале глупо, можно даже сказать неприлично с точки зрения любого, кто хоть что-нибудь понимает в чувствах. Лена аккуратно слезла со стула, сложила пояс и убрала его обратно в шкаф.

Нет! Всё это было не то! Все идеи, приходившие в голову жертве несчастной любви, не могли в полной мере реализовать истинную суть её решения: умереть так гордо и так драматично, что даже такой бессердечный человек, как Максим Коростылёв, ощутит глубокую сердечную боль.

Внутренний монолог был прерван оглушительным раскатом грома. Лена невольно оглянулась по направлению источника звука и увидела окно. Точно! Как же раньше ей не пришло это в голову? Упасть! Упасть из окна под тяжестью огромной обиды, свалившейся на тонкие девичьи плечи!

Окрылённая внезапным озарением, Лена подбежала к окну и распахнула его. Погода была потрясающая: шёл даже не дождь, а настоящий ливень, ветер шатал деревья из стороны в сторону, и грязные листья, срываясь с веток, падали на покрытый лужами асфальт. Лена не сомневалась, что сама природа разделяет все её чувства и глубоко разгневана поступком этого мерзавца из 8 «Б» класса.

Уверенным движением — подставив сначала стульчик — Лена залезла на подоконник и в последний раз оглядела окрестности родного микрорайона.

На балконах седьмого этажа соседней многоэтажки была написано трафаретными буквами: «Аренда квартир с балконами». Надпись показалась Лене настолько смешной, что она даже позволила себе на минуту забыть об ужасе и трагизме своего положения. Действительно, неужели будущие жильцы квартир настолько глупы, что, увидев объявление об аренде квартир на балконе, вздумают сомневаться, входит ли он в комплект?!

Эти размышления о человеческой глупости не могли не напомнить Лене о самом невежественном и грубом существе, которое ей только приходилось знать. Что, если этот дурак не просто не растрогается, узнав о смерти девушки, которой он разбил сердце, но даже не догадается связать её трагическую кончину со своим мерзким поступком?..

Нужно было написать предсмертное послание. Причём такое, чтобы все, кто на него только взглянет, сразу понимали, насколько гнилой и бесчестный человек этот Максим Коростылёв. Послание, в таком случае, непременно должно быть в стихах. Он, как будущий безызвестный нищий поэт, просто обязан воспринять это как изящную колкость в свой адрес. Лена села за стол и, достав из пенала чёрную ручку, вывела на листе бумаги первую строку.

Мысли так легко и красиво ложились на бумагу, что она почти захотела продолжить жить, чтобы стать знаменитой поэтессой... Однако творческий процесс продлился не так долго, как Лене того хотелось. «В моей смерти вините Максима...» Удивительно, как мало слов в великом и могучем русском языке могут рифмоваться со словом «Максим»! «Я любила его очень сильно»? Нет, не подходит: слишком глубокое изъявление чувств для гордой обиженной девушки. «Он прошёл мимо...»? Нет, вычеркнуть — такой странный ритм точно не тянет на язвительную и изящную колкость!

...Когда лист был полностью исписан разного рода неудачными фразами, Лена вдруг вспомнила, что ничто так не может задеть хрупкое эго плохого писателя, как демонстрация хорошим писателем своего таланта. А ввиду того, что за талантом почти везде следует его сестра краткость, Лена с гордостью оставила на листе одну первую строчку и снова взобралась на подоконник.

Внизу кто-то хлопнул дверью. Лена увидела, как из соседнего дома, из того подъезда, где находилось, кажется, ателье, вышел мужчина, зажав под мышкой свёрнутый чехол для одежды. Тут к Лене пришло осознание, что всё это время она была одета в свою старую школьную форму. Мало того, что и белый верх, и чёрный низ были забрызганы водой из луж, по которым Лена неслась домой, так ещё и все одноклассники за две недели наверняка к ним так привыкли, что ничуть не растрогаются и не восхитятся бездыханным телом по причине того и только того, что на него надета банальная юбка в складочку!

Да уж! Верхом неразумности было бы спрыгивать в таком непотребном виде. Лена спустилась с подоконника и вновь подошла к шкафу. Что же можно надеть такого, чтобы одним махом и сбросить с себя образ девочки-хорошистки, и превратиться в изящного ангела, богиню мечты, которой так жестоко обрезали крылья?.. В этот момент было принято ещё одно решение, возможно, даже более волевое, чем гордая и драматичная смерть. Оглянувшись по сторонам, Лена медленно достала из шкафа вешалку с ярко-красным бархатным платьем.

Платье село идеально. Она лишь подвязала поясом излишки на талии, закрепила узелками лямки и подложила пару носков в свой лиф, так как иначе глубокое декольте в форме сердца болталось на уровне живота. Однако, отойдя от зеркала и вернувшись в исходную позицию на подоконнике, Лена обнаружила существенный недостаток: платье было ей настолько длинно, что его подол, свисая с подоконника, пачкался о стены облезлого дома. Но даже такое досадное обстоятельство не могло заставить Лену сменить это облачение роскошной дамы на какое-нибудь весёленькое детское платье с цветочками из тех, что она носила летом...

И тогда было принято третье, самое волевое решение. Дотянувшись кое-как до письменного стола, Лена схватила ножницы и твёрдой рукой вонзила их в ткань. Клоки красного бархата разлетелись по комнате. Когда процесс бы окончен, Лена оглядела себя. Наряд, как ей показалось, стал даже лучше. Может быть, не столько с точки зрения внешнего вида, сколько в плане эмоций и трагичности, которые теперь выражал.

Итак, всё было готово. Солнышкина Елена Сергеевна встала во весь рост на подоконнике. Одной рукой она схватилась за оконную раму, а другую вытянула в сторону, будто крыло птицы. Медлить было нельзя. Вот оно — то мгновение, в которое всё разрешится. Она вздохнула, стараясь набрать в грудь побольше воздуха этим последним вздохом...

Но в порцию воздуха, помимо прохлады, примешался какой-то ещё один до смерти знакомый запах. Лена посмотрела вниз и увидела идущую с работы маму.

В её руках вместо зонта лежал пакет, источавший тёплый и манящий аромат сахарных московских плюшек.