литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Анастасия иванова
Нина
Иллюстрация: Rococo Quyn
октябрь 2018 года
Я обречен отпускать и ждать.
Светлана Лаврентьева — «Я вижу дождь»
Светлана Лаврентьева — «Я вижу дождь»
Здравствуй, Нина, моя Нина, Ниточка, связывающая меня с чем-то, кажется, очень важным. Прости, что не писал тебе так долго: чувствовал себя скверно, так скверно, что никак не мог взяться за ручку. Это, видно, меня продуло, был какой-то сквозняк, а я никогда сильным здоровьем не отличался… Если бы ты знала, как мне надоело это всё: санитары, эти белые стены, даже эта уборщица, которая всё моет и моет, когда ни глянь — можно подумать, у нас здесь табунами ходят… А ведь мы никому здесь особенно не нужны. Разве что я нужен тебе, моя Нина.
Знаешь, это так странно: смотреть на жизнь широко раскрытыми глазами, и зрачки расширены, и всё время рыскать повсюду взглядом, искать что-то и не находить, как ни старайся. Здесь, наверное, много хороших людей, но мне что-то никто не нравится, точнее, я почти ни с кем не разговариваю, даже совсем не разговариваю.
Женщины здесь либо злые и крикливые, настоящие бабы, либо сухие и вялые, как тростник (это чтобы ты меня не ревновала попусту, Ниночка). Доктора тут вроде и хорошие, а вроде и плохие, а вообще уж слишком они мне надоели: снуют туда-сюда, суют тебе то одно, то другое, то укол тебе, то сеанс… Я же не люблю больницы, раньше редко в них бывал, за километр обходил, а запаха этого, знаешь, спирта медицинского и хлорки из коридора боялся как огня: такое было чувство, словно из меня горячими щипцами нутро вытаскивают. Сейчас уже привык, конечно, да и надо бы подлечиться, раз что-то серьезное…
Знаешь, это так странно: смотреть на жизнь широко раскрытыми глазами, и зрачки расширены, и всё время рыскать повсюду взглядом, искать что-то и не находить, как ни старайся. Здесь, наверное, много хороших людей, но мне что-то никто не нравится, точнее, я почти ни с кем не разговариваю, даже совсем не разговариваю.
Женщины здесь либо злые и крикливые, настоящие бабы, либо сухие и вялые, как тростник (это чтобы ты меня не ревновала попусту, Ниночка). Доктора тут вроде и хорошие, а вроде и плохие, а вообще уж слишком они мне надоели: снуют туда-сюда, суют тебе то одно, то другое, то укол тебе, то сеанс… Я же не люблю больницы, раньше редко в них бывал, за километр обходил, а запаха этого, знаешь, спирта медицинского и хлорки из коридора боялся как огня: такое было чувство, словно из меня горячими щипцами нутро вытаскивают. Сейчас уже привык, конечно, да и надо бы подлечиться, раз что-то серьезное…
Но ты только не волнуйся за меня, золотая. А вот ты, Ниночка, берегись: осень на дворе, ветры дуют холодные, по ночам завывают у нас здесь так, что душа стынет. Ты кутайся потеплее, ласточка, не щеголяй, пожалуйста, лучше горлышко прикрывай: ты у меня малокровная, тощенькая, только тронь — и разболеешься. Береги себя, а так будет время, забегай ко мне, старому, я тебя всегда видеть рад…
~
И снова пишу тебе, моя золотая, с радостной вестью: я на улице был. Вывели меня во двор, впервые после болезни, я же еще слабый, в сопровождении санитара. Меня сначала чуть качнуло, как я вверх взглянул, облака увидел, небо, и у меня все это бело-синее перед глазами поплыло. Ну, упаду, думаю, но не упал, Ниночка, удержался; вокруг клумбы, яркие, цветастые, жаль было смять эту красоту, вот я и взял себя в руки. Схватился за руку у санитара, прошелся; воздух, как водка, в голову ударил сначала, а потом стало легче, захотелось еще. Как же я соскучился по нему, по свежему воздуху!
В больнице какая-то затхлость и спертость, даже саднит легкие, а на улице — благодать, свежесть, прохлада. Скорее бы выйти из этих стерильных стен; клянусь тебе, Нина, вот только выйду, и сразу же ринусь гулять, весь город обойду, от окраин до главной площади! И ты со мной пойдешь, конечно, Ниночка, я уж тебя больше не отпущу.
В больнице какая-то затхлость и спертость, даже саднит легкие, а на улице — благодать, свежесть, прохлада. Скорее бы выйти из этих стерильных стен; клянусь тебе, Нина, вот только выйду, и сразу же ринусь гулять, весь город обойду, от окраин до главной площади! И ты со мной пойдешь, конечно, Ниночка, я уж тебя больше не отпущу.
Иллюстрация: Unsplash
Ты для меня все, Ниночка, шарфик твой, кружавчики, а платье, веснушечки, — всё твое держу в какой-то памяти, и стоит мне обернуться или там рукой махнуть, и ты появишься. Нет, это уже не письмо, а исповедь получается, не смейся, читая его, милая, я же как думаю, так и пишу, вот и получается несуразица. Обнимаю тебя и целую и в щеку, и в губы, и в теплое душистое место под волосами, заклинаю тебя: дождись же ты меня, старика своего…
Ночь, шумно, темно, а я пишу, почти букв не разбираю. Спасибо, что во сне сегодня ко мне пришла, Ниночка, от сердца отлегло: думал, забыла ты меня, променяла на кого другого, моложе и лучше, но ты не забыла. Три минуты свидания, а такое чувство, словно мы целую жизнь вместе прожили, счастливую и прекрасную жизнь. Мне и в этих стенах с тобой не одиноко, Нина, ты ведь всегда со мной, в моем подсознании, даже ночью, когда я сплю, даже когда я завтракаю, даже когда лежу в забытьи, даже вот сейчас, когда я стою, и я здесь один, и мне кажется, ты за моей спиной, стоишь, дышишь и смотришь насквозь, будто ищешь и ждешь чего-то…
Спокойной ночи, Ниночка.
Ночь, шумно, темно, а я пишу, почти букв не разбираю. Спасибо, что во сне сегодня ко мне пришла, Ниночка, от сердца отлегло: думал, забыла ты меня, променяла на кого другого, моложе и лучше, но ты не забыла. Три минуты свидания, а такое чувство, словно мы целую жизнь вместе прожили, счастливую и прекрасную жизнь. Мне и в этих стенах с тобой не одиноко, Нина, ты ведь всегда со мной, в моем подсознании, даже ночью, когда я сплю, даже когда я завтракаю, даже когда лежу в забытьи, даже вот сейчас, когда я стою, и я здесь один, и мне кажется, ты за моей спиной, стоишь, дышишь и смотришь насквозь, будто ищешь и ждешь чего-то…
Спокойной ночи, Ниночка.
~
Удивительно, как любовь меняет человека (к лучшему, милая, к лучшему!). Странно, что когда-то я мог думать только об одном себе, видеть улицы, машины, деревья – и не видеть, не встречать тебя. Спасибо, что явилась ко мне тогда, на парковке, неугасимое солнце мое; спасибо, что оказалась такая тоненькая, такая молодая, легкая и складная, что всего меня омолодила; спасибо, наконец, за твою верность: не бросаешь и, верю, не бросишь меня, а остальное, что встанет там между нами — да есть ли оно вообще… Послушай меня, Ниночка, поверь мне, славная: как бы я, старик, ни дурил, что бы тебе ни говорил и чего бы ни писал, не отрекайся от меня: это все минуты безумия, глупая стариковская дурь, я наговорю с три короба, а потом сижу и жду тебя, когда же ты появишься, верней любой собаки жду.
~
Нина, что я пережил сегодня, что со мной приключилось! Этот доктор, помнишь, я тебе писал, высокий и черный, смотрел меня сегодня; он уверял меня, что уже смотрел однажды, но не помню я этого, хоть убейте! Обманывает, наверняка; но ведь он на этом не остановился! Как начал сочинять всякую чушь, будто меня сюда силком поместили мои родственники (какие такие родственники? — я же гол как сокол, один живу), поместили, потому что вроде как я с ума сходить начал (ну, не так уж я стар), всякие голоса слышал, разговаривал с кем-то, взад-вперед по квартире ходил и их не узнавал (а уж это вообще абсурд, писать стыдно!).
Так смотрел на меня, молокосос, будто я дитя несмышленое и совсем ничего о жизни не понимаю; ох, меня это задело, а как задело! Я рассердился, начал ругаться, то есть, конечно, в меру, но все же начал, не молчать же, раз он про меня небылицы выдумывает. Он еще спросил, мол, как вы думаете, вы зачем тут лежите, от чего лечитесь? Я и ответил, что знал, что лег на обследование, что нашли затемнение в легких, вот и пусть разбираются. А он, веришь ли, ответил, что я не там лежу, то есть совсем в другом месте лежу, где от этого не лечат… Да тебе, старик, мол, это и не нужно.
Так смотрел на меня, молокосос, будто я дитя несмышленое и совсем ничего о жизни не понимаю; ох, меня это задело, а как задело! Я рассердился, начал ругаться, то есть, конечно, в меру, но все же начал, не молчать же, раз он про меня небылицы выдумывает. Он еще спросил, мол, как вы думаете, вы зачем тут лежите, от чего лечитесь? Я и ответил, что знал, что лег на обследование, что нашли затемнение в легких, вот и пусть разбираются. А он, веришь ли, ответил, что я не там лежу, то есть совсем в другом месте лежу, где от этого не лечат… Да тебе, старик, мол, это и не нужно.
Иллюстрация: Unsplash
Нины моей у меня нет. Но ведь это неправда сущая!
Но это еще полдела, это еще можно бы стерпеть. Но он сказал, что квартиры на углу Новой и Шолохова у меня нет, и работы нет, и тебя, Нина, нет! Нет и не было никогда: мол, ты ее придумал, создал из… как же… из обрывков подсознания, нарушены мыслительные процессы… Как же так, подумал я. Нины моей у меня нет. Но ведь это неправда сущая!
Клянусь, будь у меня силы чуть больше, вот бы я ему задал! Но я не задал. Я у тебя дряхлый пес, Нина, ни защиты, ни помощи никакой, даже имя твое не отстою. А доктор этот, мордатый, откормленный на славу, все смотрит и молчит, что я отвечу. А я ничего не ответил…
Ноги моей больше здесь не будет, Нина! Сегодня же попытаюсь выписаться — и поминай, как звали. Нет, как это — тебя нет?? Ты же вот, в углу сидишь, играешь кисточками на шарфе, смотришь на меня синими безмерными глазами…
Ноги моей больше здесь не будет, Нина! Сегодня же попытаюсь выписаться — и поминай, как звали. Нет, как это — тебя нет?? Ты же вот, в углу сидишь, играешь кисточками на шарфе, смотришь на меня синими безмерными глазами…
Прости меня, Нина.
Что же мне делать?
Я бы совершил самоубийство, если б мог. Мне тридцать два года, Нина. Здесь нет ни петли, ни крючка. Мне тридцать два года, Нина! Я не могу ничего с собой сделать, хоть я становлюсь себе противным. Мне всего-то тридцать два года!
Я не знаю, что нужно сделать. Ты сидишь в углу, накрутив шарф на руку, смотришь на меня невидящими глазами. Теперь я понимаю, чего ты боялась: что я забуду тебя. И правда, я забываю тебя, ты тускнеешь, сглаживаешься, я уже не помню твой запах и голос… я и его забыл. Я только помню двух женщин с фотографий. Я помню, одна из них лазала под столом совсем маленькая, с бантом в волосах, а вторая готовила обед, гремела сковородкой… она крестила меня перед сном, но я вырос неверующим. Моя сестра учится на инженера. Боже мой! Они реальные, теплые и живые, а ты как картинка в телевизоре: плоская и цветная.
Я бы совершил самоубийство, если б мог. Мне тридцать два года, Нина. Здесь нет ни петли, ни крючка. Мне тридцать два года, Нина! Я не могу ничего с собой сделать, хоть я становлюсь себе противным. Мне всего-то тридцать два года!
Я не знаю, что нужно сделать. Ты сидишь в углу, накрутив шарф на руку, смотришь на меня невидящими глазами. Теперь я понимаю, чего ты боялась: что я забуду тебя. И правда, я забываю тебя, ты тускнеешь, сглаживаешься, я уже не помню твой запах и голос… я и его забыл. Я только помню двух женщин с фотографий. Я помню, одна из них лазала под столом совсем маленькая, с бантом в волосах, а вторая готовила обед, гремела сковородкой… она крестила меня перед сном, но я вырос неверующим. Моя сестра учится на инженера. Боже мой! Они реальные, теплые и живые, а ты как картинка в телевизоре: плоская и цветная.
Это неправильно. Я видел себя стариком, влюбленным в тебя, но теперь оказалось, что тебя нет. Остался какой-то картонный слепок с тебя, жалкий призрак. Я стал другим, и дело не в тебе, дело в жизни. Жизнь тащит меня дальше через ухабы, и я не должен, не могу, не хочу от нее отказываться. Даже ради тебя.
Не смотри на меня так. Я знаю, что виноват, что бросаю тебя, мною же созданную, но это еще не решено… мне не менее страшно, чем тебе. Передо мной, кажется, несколько дверей, и я мечусь в поисках выхода.
Не сердись на меня, Нина.
Не смотри на меня так. Я знаю, что виноват, что бросаю тебя, мною же созданную, но это еще не решено… мне не менее страшно, чем тебе. Передо мной, кажется, несколько дверей, и я мечусь в поисках выхода.
Не сердись на меня, Нина.
Иллюстрация: Unsplash
Он сегодня опять заходил ко мне. Оставил два фото, да ты их уже видела: пожилая помятая женщина и молодая белокурая девушка. Обе в очках. Он спросил, знаю ли я их, и я сказал, что не знаю. Я солгал. Я теперь уже их вспоминаю.
Он сказал, что пожилая женщина — моя мать, девушка — младшая сестра. Они скоро приедут меня навестить. Я закрыл лицо руками.
Он сказал, что пожилая женщина — моя мать, девушка — младшая сестра. Они скоро приедут меня навестить. Я закрыл лицо руками.
Они приехали ко мне сегодня, тебя не было, и ты не видела. И хорошо. Я и сам едва мог удержаться от слез. Они повисли у меня на шее, обе, мама такая старая, лицо пожелтело… я вспомнил ее молодой… сестра, Марина, такая красивая. Она все говорила, пока мама плакала: на ее плечах забота о нас обоих. Бедная, и такая еще молодая! Я не мог на нее смотреть.
Доктор сказал, что не ожидал от меня такой быстрой ремиссии. Но это не ремиссия: я хочу вылечиться навсегда. Я должен сделать это и для себя, и для своей матери, и для красивой сестры. Они заслуживают большего, чем боль, слышишь ты меня? Я знаю, ты слышишь.
Как хорошо, что у меня не отняли бумагу и карандаш! Я бы не смог сказать это вслух. А так ты все уже прочитала, стоя за моей спиной. Я чувствую, ты кивнула, прядь твоих волос упала мне на шею. Все, хватит, надоело, с этим пора кончать! Это невыносимо.
Доктор сказал, что не ожидал от меня такой быстрой ремиссии. Но это не ремиссия: я хочу вылечиться навсегда. Я должен сделать это и для себя, и для своей матери, и для красивой сестры. Они заслуживают большего, чем боль, слышишь ты меня? Я знаю, ты слышишь.
Как хорошо, что у меня не отняли бумагу и карандаш! Я бы не смог сказать это вслух. А так ты все уже прочитала, стоя за моей спиной. Я чувствую, ты кивнула, прядь твоих волос упала мне на шею. Все, хватит, надоело, с этим пора кончать! Это невыносимо.
Я надеюсь, ты меня поняла.
Моя последняя новость тебе: я был женат.
У меня была замечательная жена, веселая, болтливая, душа любой компании, гвоздь любой программы, привлекательная, смуглая, восточной внешности… и она меня бросила. Просто сгребла в кучу вещи и уехала, думая, что я ей изменил. Я все время говорил о другой, думал о другой, и это была ты. Я изменил ей, теплой, из плоти и крови, с какой-то картонной копией! Это непостижимо. Я одурел. Я и правда сошел с ума.
У меня была замечательная жена, веселая, болтливая, душа любой компании, гвоздь любой программы, привлекательная, смуглая, восточной внешности… и она меня бросила. Просто сгребла в кучу вещи и уехала, думая, что я ей изменил. Я все время говорил о другой, думал о другой, и это была ты. Я изменил ей, теплой, из плоти и крови, с какой-то картонной копией! Это непостижимо. Я одурел. Я и правда сошел с ума.
Ты просто мираж, призрак, и я должен тебя отпустить, и я отпускаю.
Между нами все кончено. Надеюсь, ты уже больше не будешь меня тревожить, как и я не буду тебя вспоминать. Будь ты проходной галлюцинацией, я бы не прощался с тобой так длинно, словно с живой; но ты значила для меня слишком много. Ты была всем для меня, пока я не понял, что ты — зародыш болезни, и тебя нужно вытряхнуть из души, чтобы вернуться к жизни. Итак, я любил тебя, Нина, но ты порочная, злая, черная… хватит оскорблений. Ты просто мираж, призрак, и я должен тебя отпустить, и я отпускаю. Прощай, уйди на все четыре стороны!
Прощайте, Нина!
Прощайте, Нина!
Никогда не знал, что такое отчаяние, а тут на тебе, встретились на старости лет… Нина, Ниночка, солнце мое негасимое, вернись ко мне! Знаю, поздно уже, в который раз уже оттолкнул тебя, читаю свои прошлые записи и седею: как я мог такое написать?! Кто меня надоумил? Тот доктор? Да ведь не был я ни у какого доктора, все это бред, безумие, стариковские фантазии: молю тебя, вернись ко мне! Я ищу тебя везде, ищу и не нахожу, и в голове у меня пусто, ты уже не звенишь, не смеешься в ней, я тебя больше не слышу.
Тут появился новенький, какой-то юнец, ходит по моей палате, разговаривает сам с собой, смотрит мне в лицо, задает вопросы, а я не отвечаю. Не хочу его видеть и чувствовать, тебя видеть хочу! Появись, приди ко мне, сядь хоть в этот угол, хоть за моей спиной встань, можешь не целовать, руки не протягивать — только живи, будь здесь, рядом со мной, я без тебя жить не смогу! Я ведь умру здесь, загнусь, я ведь у тебя старый, немощный, нет сил с тобой тягаться; появись же, ласточка моя! У меня ведь, кроме тебя, и нет никого, ни матери, ни отца, ни сестры, ни брата, и живу я нигде, и звать меня никак — нет меня, Ниночка, нету! Не сердись на меня, молю тебя…
Тут появился новенький, какой-то юнец, ходит по моей палате, разговаривает сам с собой, смотрит мне в лицо, задает вопросы, а я не отвечаю. Не хочу его видеть и чувствовать, тебя видеть хочу! Появись, приди ко мне, сядь хоть в этот угол, хоть за моей спиной встань, можешь не целовать, руки не протягивать — только живи, будь здесь, рядом со мной, я без тебя жить не смогу! Я ведь умру здесь, загнусь, я ведь у тебя старый, немощный, нет сил с тобой тягаться; появись же, ласточка моя! У меня ведь, кроме тебя, и нет никого, ни матери, ни отца, ни сестры, ни брата, и живу я нигде, и звать меня никак — нет меня, Ниночка, нету! Не сердись на меня, молю тебя…
Иллюстрация: Unsplash
Знаю, обидел я тебя крепко, но, раз так больно тебе, не торопись: выдохни все, перемели, а потом уже приходи. Я тебя ждать буду, вот сейчас прямо сяду и буду ждать, сяду прямо на пол, к стене прислонюсь, чтоб от усталости не свалиться, стена здесь толстая, никто меня донимать не будет, я на ней пишу тебе, а то бумагу отобрали, и карандаши, пришлось руку расцарапать… я сейчас, только допишу и сяду, прислонюсь к стене, а стена-то здесь мягкая, словно матрасами обитая…
~
Вёрстка: Екатерина Харитонова