литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
январь 2020 года
PER ASPERA AD ASTRA
ВЛАДИСЛАВА СЕВАСТЬЯНОВА
Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно?
Антуан де Сент-Экзюпери
Антуан де Сент-Экзюпери
Мой друг однажды сказал мне, что мир слишком большой, что он слишком полярен,
Что он слишком быстр, закручен, замучен, завинчен, и поэтому так непонятен,
Что счастливым людям, то есть взрослым людям, он, этот мир, поэтому и приятен,
Что все там очевидно. Нет загадок, изъянов, чёрных дыр, неожиданных поворотов,
Что живут люди так, что не страшны им остроты, не страшны сумасшедшие, больные и банкроты
И сумасшедшие больные банкроты. Всё ведь выверено. По линейке. По миллиметрам.
И такая красота для них красивее, чем все в мире красоты.
И тогда мой друг, мысли в руках словно чётки перебирая, слова древних языков произнося, магически-часодейский мотив трубным голосом напевая,
Рассказал мне притчу, лучше сказать историю, его жизнь, направляющую в точку сдержанности, думолюбия, искренно любопытного всепознáющего коварства,
Ту историю, что жизнь развинчивает, раскрупляет на частички растра,
Ту историю, что красиво и звучно можно озаглавить стройным «Per aspera ad astra»
Что он слишком быстр, закручен, замучен, завинчен, и поэтому так непонятен,
Что счастливым людям, то есть взрослым людям, он, этот мир, поэтому и приятен,
Что все там очевидно. Нет загадок, изъянов, чёрных дыр, неожиданных поворотов,
Что живут люди так, что не страшны им остроты, не страшны сумасшедшие, больные и банкроты
И сумасшедшие больные банкроты. Всё ведь выверено. По линейке. По миллиметрам.
И такая красота для них красивее, чем все в мире красоты.
И тогда мой друг, мысли в руках словно чётки перебирая, слова древних языков произнося, магически-часодейский мотив трубным голосом напевая,
Рассказал мне притчу, лучше сказать историю, его жизнь, направляющую в точку сдержанности, думолюбия, искренно любопытного всепознáющего коварства,
Ту историю, что жизнь развинчивает, раскрупляет на частички растра,
Ту историю, что красиво и звучно можно озаглавить стройным «Per aspera ad astra»
Роуз, девочка лет семи, милая, вечно веснушчатая и смешная,
Она похожа на клубничную карамельку, волосы её вкуса молочного шоколада,
Футболка - фруктово-снежный щербет, и единственная пара белых когда-то кед,
Которым Роуз была до горько-сладкой боли в горле рада.
Роуз — девочка-куколка с озорной кудряшкой на наивно-детской щеке,
Возлюбленная жизнью, но никому не нужная в этом серьёзном, взрослом, материальном мире,
Роуз боится этих счастливых взрослых,
Боится до боли в коленках, холода в руках, дрожи в ямочке на подбородке,
Иногда Роуз кажется, что в мире взрослых жить совершенно невозможно,
Футболка - фруктово-снежный щербет, и единственная пара белых когда-то кед,
Которым Роуз была до горько-сладкой боли в горле рада.
Роуз — девочка-куколка с озорной кудряшкой на наивно-детской щеке,
Возлюбленная жизнью, но никому не нужная в этом серьёзном, взрослом, материальном мире,
Роуз боится этих счастливых взрослых,
Боится до боли в коленках, холода в руках, дрожи в ямочке на подбородке,
Иногда Роуз кажется, что в мире взрослых жить совершенно невозможно,
Но у неё есть друг, старик Питер Прю, и ему тоже живётся, точнее выживается очень сложно,
Для Роуз он — единственный живой человек, единственный друг, единственный взрослый не взрослый,
Он давно уж сед, с длинной будто бы волшебной мерлиновской бородой, но довольно рослый,
Он знает много сказок и притч, восточных мудростей и сказаний,
За свою долгую неизвестную жизнь Питер проглотил так много людских страданий,
Что теперь ему не нужно новых испытаний. Только спокойную жизнь, размеренный шёпот моря и несколько искренних человеческих обещаний.
Он давно уж сед, с длинной будто бы волшебной мерлиновской бородой, но довольно рослый,
Он знает много сказок и притч, восточных мудростей и сказаний,
За свою долгую неизвестную жизнь Питер проглотил так много людских страданий,
Что теперь ему не нужно новых испытаний. Только спокойную жизнь, размеренный шёпот моря и несколько искренних человеческих обещаний.
Время любит Питера самой вечной любовью,
они давно уже вместе, они дышат одним воздухом, они связаны, сроднены, сплетены остро отточенной как словцо болью.
Питер — рыбак. Когда был помоложе, он спускался на небосвод, голыми солеными пятками касаясь чёрного горизонта,
Брал длинную удочку, крючок потоньше, собирал внутри себя комочек света, пыли, тепла, ледяного дыхания, брал горбоносую лодку,
И уплывал. Надолго. До рассвета.
Питер теперь уже и не в силах встать на небо, и он боялся, что от бедности и голода умрёт,
Но тут пришёл молоденького, неопытного тельца необходимо благостный черёд,
И теперь Питер учит Роуз спускаться на небо, брать в руки удочку и закидывать на небосвод.
Ручки Роуз ещё очень малы, они танцуют, пахнут как молоко и мёд,
Она этими руками в море взрослых бьется, пока Питер смотрит на небо, улыбается, говорит загадками и смеётся,
Глядит на звёзды, замирает, и смеётся. И Роуз тоже смеётся. И звезды смеются.
Уже ночь плюхнулась, животом черно-синим закрывая горы,
И Роуз пора давно уходить, выгребать горбоносую лодку,
Питер даст ей печенье сдобное, для скудного улова коробку, и, еле различая Роуз аккуратно сухую походку,
Будет ждать её до рассвета.
Питер — рыбак. Когда был помоложе, он спускался на небосвод, голыми солеными пятками касаясь чёрного горизонта,
Брал длинную удочку, крючок потоньше, собирал внутри себя комочек света, пыли, тепла, ледяного дыхания, брал горбоносую лодку,
И уплывал. Надолго. До рассвета.
Питер теперь уже и не в силах встать на небо, и он боялся, что от бедности и голода умрёт,
Но тут пришёл молоденького, неопытного тельца необходимо благостный черёд,
И теперь Питер учит Роуз спускаться на небо, брать в руки удочку и закидывать на небосвод.
Ручки Роуз ещё очень малы, они танцуют, пахнут как молоко и мёд,
Она этими руками в море взрослых бьется, пока Питер смотрит на небо, улыбается, говорит загадками и смеётся,
Глядит на звёзды, замирает, и смеётся. И Роуз тоже смеётся. И звезды смеются.
Уже ночь плюхнулась, животом черно-синим закрывая горы,
И Роуз пора давно уходить, выгребать горбоносую лодку,
Питер даст ей печенье сдобное, для скудного улова коробку, и, еле различая Роуз аккуратно сухую походку,
Будет ждать её до рассвета.
Роуз подходит к самому подножью колючей горы и хватается ручками за бархатные выступающие камни.
Она далеко, далеко от города, где в офисах, перекрытых обреченностью и однообразностью,
Стучат, жужжат, переговариваются и ругаются печатные машины, станки, компьютеры и сканеры-фотоеды.
Город, где ни одного ребёнка не встретишь на улице, играющим в чехорду, салочки, догонялки и прятки,
Они все сидят в академиях наук, художеств или на заводах,
На руках белые крахом маленные перчатки, под глазами недосып, на лбу глубокого, конечно же, педагогического
познания больные складки.
Стучат, жужжат, переговариваются и ругаются печатные машины, станки, компьютеры и сканеры-фотоеды.
Город, где ни одного ребёнка не встретишь на улице, играющим в чехорду, салочки, догонялки и прятки,
Они все сидят в академиях наук, художеств или на заводах,
На руках белые крахом маленные перчатки, под глазами недосып, на лбу глубокого, конечно же, педагогического
познания больные складки.
Но у неё есть друг, старик Питер Прю, и ему тоже живётся, точнее выживается очень сложно,
Роуз в тяжелом бреду открывает ресницы, полные молекул водорода и кислорода,
Ей страшно, ей кажется, что она не справится, не доберётся, не ступит на ледяные облака небосвода,
Не закинет удочку за шелковый неба платок, не обессушит губы, сделав воздуха быстрый и жадный глоток,
Не поймает звезду. Не разорвёт, не поцарапает звезд обожженное тело медно-красный безбашный крючок.
Ей страшно, ей кажется, что она не справится, не доберётся, не ступит на ледяные облака небосвода,
Не закинет удочку за шелковый неба платок, не обессушит губы, сделав воздуха быстрый и жадный глоток,
Не поймает звезду. Не разорвёт, не поцарапает звезд обожженное тело медно-красный безбашный крючок.
Поток блуждающего мокрого ветра подхватывает Роуз под лопатки,
Любуется её волосами, щекочет трепещущие локти, убаюкивает, словно заигравшегося ребёнка в кроватке,
Офиолетив пространство, взмывает лодку и её подружку в высеченную дымкой высь,
Роуз теперь не страшно, это её стихия, и само нутро колышется в ней глубокими минорами, принашуршивая:
«Теперь ты с нами, теперь ты дома, слейся, верь, борись».
Полёт занимает несколько бесконечных мгновений.
Резкий ступор. Блок. Свободный полет.
Её стопы касаются огненно мягкой ваты, обжигающей кожу как лёд,
Она здесь, она дома, она там, где небо заходит за небосвод,
И теперь уж не страшно.
Точки движутся, светятся, крошатся, кружатся,
Они подмигивают Роуз, и теперь если море, воздух, камень, тени обрушатся,
Здесь все будет так же тихо. Здесь все неизменно вечно и вечно неизменно,
Полнолунное солнце смотрит на земной мир надменно.
Роуз усаживается на горбинку, закидывает удочку и развсёглядывает, оседая на мыслях своих постепенно...
Офиолетив пространство, взмывает лодку и её подружку в высеченную дымкой высь,
Роуз теперь не страшно, это её стихия, и само нутро колышется в ней глубокими минорами, принашуршивая:
«Теперь ты с нами, теперь ты дома, слейся, верь, борись».
Полёт занимает несколько бесконечных мгновений.
Резкий ступор. Блок. Свободный полет.
Её стопы касаются огненно мягкой ваты, обжигающей кожу как лёд,
Она здесь, она дома, она там, где небо заходит за небосвод,
И теперь уж не страшно.
Точки движутся, светятся, крошатся, кружатся,
Они подмигивают Роуз, и теперь если море, воздух, камень, тени обрушатся,
Здесь все будет так же тихо. Здесь все неизменно вечно и вечно неизменно,
Полнолунное солнце смотрит на земной мир надменно.
Роуз усаживается на горбинку, закидывает удочку и развсёглядывает, оседая на мыслях своих постепенно...
Гора сахарной пудрой сыплется прямо на небосводную гладь, пугая мелкие летающие полуточки,
И их кажется совсем невозможным на медно-пламенный удочный крючок загнать.
Но Роуз здесь не впервые, она сможет с ними договориться, их обхитрить, аккуратно и элегантно, в страстном танго или трепещущем вальсе поймать.
А пока надо ждать. Только ждать. Не встать, не заснуть, только ждать. Долго. Ждать.
Фиолетовое блеснуло оранжевым бликом. Рассыпалось на атомы света. Зазвенело, отзеркаливаясь, жемчужно-желтым, далёко звучащим минорным криком.
Роуз открыла глаза. Мрак. Точка. Свечение.
Но Роуз здесь не впервые, она сможет с ними договориться, их обхитрить, аккуратно и элегантно, в страстном танго или трепещущем вальсе поймать.
А пока надо ждать. Только ждать. Не встать, не заснуть, только ждать. Долго. Ждать.
Фиолетовое блеснуло оранжевым бликом. Рассыпалось на атомы света. Зазвенело, отзеркаливаясь, жемчужно-желтым, далёко звучащим минорным криком.
Роуз открыла глаза. Мрак. Точка. Свечение.
Это Сириус, самая блестящая и яркая звезда на небе, блеснула обожжённым ликом.
Сириус зовёт Роуз слиться с ним в серебряный, звучно-золотистый танец,
Глаза их встретились, лучи сплелись, весь сгорел нежно-смуглый румянец,
Только взгляда глянец шепнул на ухо небосводу девочки сладко пахнущее имя,
И растворил её в мерцающей полутьме, словно говоря миру:
«Смотрите, это наша новая сестра, и она прекрасна и неотразима».
И теперь Питер, когда в лодке одинокой о берег людского моря бьётся,
Он смотрит на небо, нежно улыбается, слышит Роуз смех и смеётся.
И звёзды, разливаясь жидким оловом ровными кружками в форме серебряного пиастра,
Тебе тихо прошепчут на ухо: «Per aspera ad astra»
Глаза их встретились, лучи сплелись, весь сгорел нежно-смуглый румянец,
Только взгляда глянец шепнул на ухо небосводу девочки сладко пахнущее имя,
И растворил её в мерцающей полутьме, словно говоря миру:
«Смотрите, это наша новая сестра, и она прекрасна и неотразима».
И теперь Питер, когда в лодке одинокой о берег людского моря бьётся,
Он смотрит на небо, нежно улыбается, слышит Роуз смех и смеётся.
И звёзды, разливаясь жидким оловом ровными кружками в форме серебряного пиастра,
Тебе тихо прошепчут на ухо: «Per aspera ad astra»
И теперь Питер, когда в лодке одинокой о берег людского моря бьётся,
Он смотрит на небо, нежно улыбается, слышит Роуз смех и смеётся.
И звёзды, разливаясь жидким оловом ровными кружками в форме серебряного пиастра,
Тебе тихо прошепчут на ухо: «Per aspera ad astra»
Он смотрит на небо, нежно улыбается, слышит Роуз смех и смеётся.
И звёзды, разливаясь жидким оловом ровными кружками в форме серебряного пиастра,
Тебе тихо прошепчут на ухо: «Per aspera ad astra»
Per aspera ad astra
Дизайн страницы: Анастасия Щербатова
Все иллюстрации
взяты с сайта pinterest.ru
взяты с сайта pinterest.ru