Не ем и не сплю, потому что не нуждаюсь в этом. Моему положению мог бы позавидовать любой человек, не страдающий боязнью замкнутых пространств или излишней свободой. Мой дом — красивый радужный шарик с дырой на поверхности. Через нее я наблюдаю за миром Киры. Иногда мне до смерти хочется вылезти и хотя бы пару часов походить вместе с ней, рассказать, кто я и зачем я существую. Я не могу покинуть её глаз, потому что слишком люблю её. Как только я уйду, она перестанет видеть. Вы, наверное, сталкивались с теми, чьи визионеры (такие же, как я) ушли. Сразу после ухода визионера глаз человека затягивается пленкой, которая не позволяет вернуться обратно. Визионеры могут уходить из-за разного. Кто-то очень любит волю, кто-то просто устаёт, случаются и визионеры с клаустрофобией. Они терпят, терпят, но страх нарастает, как снежный ком, с каждой минутой, вот они и решаются. Я не решусь. Не хочу.

Недавно Кире подарили книжку про принца и бедную девушку. Принц там влюбился в эту девушку и женился на ней, и жили они долго и счастливо, и умерли в один день. Кира теперь мечтает о таком же принце, но я-то знаю, что в книжке всё неправильно. Думаете, это вы влюбляетесь? Нет. Влюбляются ваши визионеры. Бывает и так, что визионеры друг другу не нравятся, но люди плюют на это и делают вид, будто им хорошо вместе. Они всегда быстро разбегаются, потому что у них нет главного — взгляда. Им не интересно смотреть друг на друга, их свет не меняется, когда они видят друг друга, а когда дело обстоит вот так, быть вместе нет никакого смысла.

Я заметил это внезапно, когда она чистила утром зубы. Раньше раковина была жемчужная, с яркими бликами, плитка на стенах — бирюзовая, и узоры на ней напоминали медуз с забавными рожицами, а в тот день я увидел, что раковина теперь просто белая, а плитка обычного голубого цвета, и смешных рожиц на ней больше нет, остались одни закорючки. Я в панике начал протирать сферу, решил, что это может помочь, но плитка так и осталась голубой, а раковина — белой.

Если человек неожиданно повзрослел и визионер лишился любимого дела — замечать интересные вещи — у него всего два варианта: или уйти, или забиться в тёмную часть сферы и смотреть на мир, который стал обычным. Если уйдешь, можно навсегда стать свободным, или встретить нового человека, одного из тех, кто родился без визионера. Это хорошее дело: такой человек, получив визионера после долгих лет в обычном мире, становится очень счастливым. Быть свободным тоже неплохая штука, можно сколько угодно гулять и смотреть в любые стороны, а когда надоест — лечь на землю и долго смотреть на небо, оно одно в мире умеет всегда оставаться красивым. Я не знаю, могу ли уйти и оставить Киру. Даже такая, взрослая, переставшая замечать, она всё ещё моя дорогая Кира. Мне будет тяжело без неё, но и не видеть краски вокруг тоже непросто. Я решил дать себе пару дней и решить, что я сделаю дальше.

Левая кулиса дёргается и вновь разглаживается, а на сцене оказывается высокая девушка в огромной шляпе. Веки Киры вдруг взлетают, и дыхание её замирает: она вытягивается вперёд, плотно сжимая ладонями подлокотники. Девушка стоит у левого края сцены, тонкая, плотно напудренная и невозможно яркая. Наряд у неё совершенно безумный: васильковая шёлковая юбка с дюжиной подкладок, кружевная молочная блузка, гранатовая жилетка, салатовые туфли на неудобных каблуках, и все руки, вся шея и даже волосы усыпаны золотом, много раз чищенным и полированным, но ещё поблёскивающим в свете софитов. Глаза Киры бегают сверху вниз и справа налево, она будто хочет опутать актрису с ног до головы своим внимательным взглядом, актриса что-то говорит, почти тараторя, быстро ходит по сцене, но Кира не отпускает её ни на секунду, следит за каждым шагом, веки её подлетают и опускаются часто-часто, как створки фотоаппарата, перед которым позирует слишком активная модель, и когда васильковая шёлковая юбка с дюжиной подкладок наконец останавливается посреди сцены, кулисы, бархатные кулисы винного цвета медленно опускаются. Я бросаюсь вперёд, начинаю протирать сферу и не могу поверить: Кира снова начала замечать. Она разглядела блеск позолоченных шпилек в волосах актрисы, рассмотрела браслеты и кольца, увидела складки на васильковой юбке и поняла, что складки эти похожи на китов в сказочном фиолетовом море. Все вокруг встают, громко аплодируют, Кира тоже встаёт, оправляет платье и начинает хлопать. Кулисы снова поднялись, артисты по очереди подходят к краю сцены и кланяются, и вот выходит она — наряд всё ещё удивительно броский, но уже без гранатовой жилетки. Она опускает голову, приложив руку к груди, а спустя пару секунд начинает выпрямлять шею, но первыми идут вверх глаза. На долю секунды почти чёрные зрачки останавливаются на Кире. Вокруг вспыхивает свет: тёмно-розовый, с вкраплениями горечавкового и пятнышками нефритового. Актриса отводит взгляд, возвращается, а губы Киры растягиваются в детской улыбке. Она больше не взрослая, она снова может замечать.

Прошло уже много лет. Кира давно считается взрослой по-настоящему, но я всё ещё с ней, и мир остаётся красочным. Я так и не понял, что произошло с ней тогда. Никогда бы не подумал, что замечательность может исчезать и возвращаться, но, как видите, случается всякое.

Теперь Кира работает в театре. Она не носит безумных нарядов, играет, в основном, в странноватых современных постановках, где все герои двигаются, как инопланетяне, и говорят рваными фразами, по выходным до вечера не вылезает из пижамы, не носит каблуки даже в спектаклях и никогда не использует пудру вне сцены, но каждый раз, когда она выходит кланяться зрителям, я ищу в зале чей-то потерянный взгляд, чтобы его зажечь.