литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
Феномен борща, или зачем Гончаров Гоголя цитировал
Полина Штифанова
март 2022 года
Пойти вслед за Добролюбовым и поискать литературные аллюзии в образе Обломова - идея сама по себе крайне заманчивая, но только мне кажется, сам Добролюбов несколько переборщил, взяв фактически всех знаковых на момент публикации романа героев литературы и в каждом найдя черты диванного Обломова. Натянуто? Очень. Зато поучительно: "...Вы видите, что это Онегин. Но присмотритесь хорошенько - это Обломов" - а ведь в жизни так же: обложка обманчива, и люди двуличны…
В этой связи к статье Добролюбова «Что есть обломовщина?» скорее применима метафора «сборной солянки» — составленной из несовместимых частей (Онегина, Печорина, Рудина) композиции, в общем, на любителя. Борщ же крайне удачно характеризует специфику романа «Обломов»: он также состоит из разных ингредиентов, но в сочетании создаётся уникальный букет вкусов. Я всё же постараюсь, в отличие от критика Добролюбова, не переборщить...
Вопрос о принадлежности феномена борща к какой-либо национальной кухне до сих пор вызывает дискуссии, но одно известно определённо: в рецепте борща по Гончарову точно найдётся приправа по-гоголевски. Сам писатель неоднократно цитировал Гоголя по памяти. В письмах он говорит: «где ни разверну (Гоголя) везде всё почти наизусть знаю». Плеяда гоголевских героев составляет тот самый букет вкусов «Обломова», композицию борща и серию причудливых литературных аллюзий. Зачем всё это Гончарову, слепо следует он или, наоборот, полемизирует с «гоголевской традицией», случайное это совпадение или намеренная калька гоголевских фактур — вопросы, которые остаются открытыми.
Структурообразующим ингредиентом любого борща является, конечно же, свёкла. Своеобразной «свёклой» и телом романа «Обломов», помимо всего прочего, по праву можно считать поэму Гоголя «Мертвые души». Достаточно сказать, что первая фраза романа: «В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов» - представляет собой узнаваемый приём гоголевского гиперболизма. У Гоголя аналогично формулировалось удалённость города N от доступных благ цивилизации: «Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь» (в этой связи можно предположить, что Гончаров неслучайно проводит сравнение дома именно с уездным городом). Первая часть «Обломова», представляющая из себя череду визитёров: Волкова, Судьбинского, Пенкина, Алексеева и Тарантьева так называемый «парад гостей», является своеобразной композиционной цитатой «парада помещиков» из «Мёртвых душ». Эта аллюзия также напоминает о гиперболизме и некой театральности характеров Гоголя.
Каждый помещик «Мёртвых душ» — это определённый герой-тип, в котором на первый план комично выведена самая выпуклая и выразительная черта характера. Например, в Манилове - это излишняя слащавость, в Плюшкине – скаредность, в Ноздрёве – наглость. Гончаров по-гоголевски рельефно смог представить своих героев. Об этом свидетельствует не только «ноздрёвская» беспардонность фанфарона Тарантьева, но и несвойственная русскому характеру деловитость Штольца-машины, напоминающим в этой связи «предпринимателя всея Руси» Чичикова. Пётр Вайль и Александр Генис в «Родной речи» писали, что «Штольц похож на Чичикова, каким он мог бы стать к третьему тому «Мёртвых душ», так что эта параллель более чем оправдана. Так Гончаров смог вывести своих героев на должный уровень типизации, окружить человека-Обломова «ходячими социальными ролями», используя именно гоголевские «штучки».
Важной «штучкой», которую среди прочего как бы невзначай можно встретить у Гончарова, является детальное, исчерпывающее изображение окружающей обстановки и единство её с персонажем, который пребывает в этом быту. Например, Обломов вполне комфортно чувствовал себя в свойственной его диванной обители запущенности: «…можно было бы подумать, что тут никто не живёт, так всё запылилось, полиняло и вообще лишено было живых следов человеческого присутствия…».
Гончаров, как и Гоголь обращает внимание на детали. Так, бюро красного дерева, которое стояло у Обломова в кабинете, ненавязчиво отсылает к шкатулке Чичикова. Небольшой ларчик также был выполнен из красного дерева, и, к слову, его можно назвать своеобразным «интерьером», содержимое которого раскрывало ценности и интересы героя: в шкатулке не лежали «безделушки», вроде портретов близких. Напротив, только деньги, акты купле-продажи, бритвы и мыло – суровый набор дельца Чичикова. Притом шкатулка является не просто художественной деталью, а определённым символом персонажа. Так стало и с обломовскими этажерками: «страницы, на которых развёрнуты были книги, покрылись пылью и пожелтели; видно, что их бросили давно», что может отсылать к Манилову, который читал свою единственную книгу «постоянно уже два года», не преодолевая четырнадцатой страницы. Это сходство также было подмечено Вайлем и Генисом, и действительно, есть что-то общее у героев, что дополняет рецептуру «борща».
На этом эффект литературного дежавю себя не исчерпывает: Обломов содержит в себе, на мой взгляд, гораздо больше гоголевских персоналий. Уже имя его, неслучайно совпадающее с отчеством Илья Ильич, аналогично имени Акакия Акакиевича. Семантикой такого совпадения имени и отчества в «Шинели» являлось повторение судьбы отца, в честь которого, минуя палитру разнообразной экзотики из Моккия, Сессия, Хоздазата, Трифилия и Варахасия, был назван герой. Повлияло ли это как-то на дальнейшую судьбу Акакия Акакиевича – можно предположить, что да, и «маленькость» он унаследовал именно по отцовской линии. Аналогично «гуляние мысли вольной птицей по лицу» досталось Обломову-младшему от предка: «Сам Обломов – старик тоже не без занятий. Он целое утро сидит у окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается во дворе…».
На другую параллель наталкивают образы халата и шинели, определившие бытие и сознание героев. Семантика этих образов возводится к символике вещи на запáх и пояса. Пояс в культуре часто выступает границей, снимая которую, люди открывают себя для контакта с некими силами, лишая себя этой опоясывающей замкнутой границы (снова вспоминается Гоголь и защита в лице очерченного мелом круга). Халат Обломова не имел этого пояса, Илья Ильич заворачивался в него дважды, но не подпоясывал. Шинели же в некоторых случаях тоже снабжались поясами, но шинель Акакия Акакиевича такового не имела. Случайно ли присутствие в судьбе героев коварной вещицы без пояса – оставлю это на суд читателя. Примечательно другое: как описаны эти вещи. Гончаров, явно следуя гоголевской гиперболической традиции, составляет детальный страничный портрет халата, описывая каждую складку персидского шёлка. Гоголь в своё время подобно описал и «толстую вату», и ткани подклада, и искусную работу портного Петровича, который шил всё на шелку и после проредил строчки зубами… Не оставляет сомнения, что в обоих случаях вещь становится самостоятельным действующим лицом со своими мотивами и влиянием на судьбу героя. Халат и шинель появляются в комплекте с Башмачкиным и Обломовым и не оставляют их никогда: Акакий умирает из-за шинели, а Илья Ильич повторно заворачивается в халат после разрыва с Ольгой, что символически приближает неминуемую смерть героя.
Простой чубук в его устах,
Пред ним, уныло догорая,
Стоит свеча невосковая;
Небрежно, гордо он сидит
С мечтами гения живого —
И терпеливого портного
За свой халат благодарит! —
Пред ним, уныло догорая,
Стоит свеча невосковая;
Небрежно, гордо он сидит
С мечтами гения живого —
И терпеливого портного
За свой халат благодарит! —
Конечно, строчки Языкова в эпиграфе не описывают Обломова как персонажа в буквальном смысле, но являются хорошей иллюстрацией «феномена борща» в романе. Здесь есть всё: халат Обломова, портной Акакия и чубук Ноздрёва, напоминающий об основном ингредиенте – аллюзиях на «Мёртвые души», а главное – всё вкусно! Наверное, всё же нельзя говорить о слепом воспроизведении гоголевских «штучек» в романе «Обломов», однако многие намеченные предшественником характеры Гончаров, что называется, «взял на карандаш». Обломов и Штольц легко могли бы быть Маниловым и Чичиковым в третьем томе поэмы. Преемственность гоголевской традиции заострила человечность и «нетипичность» Обломова в мире людей-машин и развивающейся на фоне традиции «натуральной школы». Возникла такая своеобразная историко-литературная «рифма»: как сюжет «Мёртвых душ» был подсказан, если верить слухам, Гоголю Пушкиным, так и сюжет «Обломова» мог быть «подсказан» Гончарову Гоголем. Возможно, это лишь эффект «коллективного бессознательного»: не знали же люди, что параллельно им кто-то другой также варит борщ, но существуют же в мире двести сорок семь рецептов одного блюда…
А вообще, чем Юнг не шутит!
Верстка: Анастасия Волкова