I fancied something to eat
Something tasty and sweet
But what a mistake to make
When you are going to get toothache

Wanted a biscuit with my tea
But all I got was misery
As I got ready to munch
I felt a tooth go crunch

Now all I get is pain
So bad, it is hard to explain
No pain killers can help contain
This agony that is making me insane

So I paid the Dentist a fortune in money
Because toothache is not very funny
Fighting my fear of that drill
So I try to keep very still.

Я хотел покушать в радость
Вкусность, пряность или сладость
Но ошибку совершил
Ведь свой зуб я не лечил

Захотел поесть печенья
Получил я лишь мученья
Не успел испачкать губ
Осознал, что хрустнул зуб

Мне остались только боли
Незавидна моя доля
Препараты все вкололи
Сокрушают муки волю

Я Дантисту денег дал
Ведь от боли я устал
И в борьбе со страхом бура
Замираю как скульптура.

From thee, Eliza, I must go,
And from my native shore;
The cruel fates between us throw
A boundless ocean's roar:
But boundless oceans, roaring wide,
Between my love and me,
They never, never can divide
My heart and soul from thee.
Farewell, farewell, Eliza dear,
The maid that I adore!
A boding voice is in mine ear,
We part to meet no more!
But the latest throb that leaves my heart,
While Death stands victor by, --
That throb, Eliza, is thy part,
And thine that latest sigh!

Прощай, Элиза, должен я уйти,
Уйти навек от берега родного;
Жестоки судьбы: нам не по пути,
Меж нами навсегда пучина рёва.
Но знай, что океанам не под силу
Родная, разделить меня с тобой,
Ведь где б судьба-злодейка ни носила,
Я здесь остался сердцем и душой.
Прощай, прощай, Элиза дорогая,
Любовь во мне сумевшая зажечь.
Зловещий голос шепчет, предвещая:
Расстанемся – не будет больше встреч.
Собьётся сердца ритм, ослабевая,
Когда застанет смерть меня врасплох,
Тогда я посвящу тебе, родная,
Последний сердца стук, последний вздох.

Speech after long silence; it is right,
All other lovers being estranged or dead,
Unfriendly lamplight hid under its shade,
The curtains drawn upon unfriendly night,
That we descant and yet again descant
Upon the supreme theme of Art and Song:
Bodily decrepitude is wisdom; young
We loved each other and were ignorant.

Речь после долгого молчанья; это точно,
Что все, кого любил, забыты – иль их нет,
Угрюмый скрыт в тени фонарный свет,
И шторы не впускают мрак полночный,
Где долго, вдохновенно говорили,
Искусства нас пленяла высота:
Есть мудрость в дряхлости, а в юные лета
Влюблёнными невеждами мы были.

Why should I blame her that she filled my days
With misery, or that she would of late
Have taught to ignorant men most violent ways,
Or hurled the little streets upon the great,
Had they but courage equal to desire?
What could have made her peaceful with a mind
That nobleness made simple as a fire,
With beauty like a tightened bow, a kind
That is not natural in an age like this,
Being high and solitary and most stern?
Why, what could she have done being what she is?
Was there another Troy for her to burn?

Могу ль судить её за то, что наделила
Страданьем дни мои, жестокими путями
И безрассудных ненавидеть научила,
Столкнула переулки с площадями,
Желанье есть, но есть ли мужество желать?
И что способно ту сдержать, чей ум
Простой от благородства, пламени под стать,
Чья красота подобна тетиве, чьих дум,
Что нынче могут дикостью прослыть,
Суровость велика, уединенье?
Не бремя ли тогда самой собою быть?
Была ль иная Троя для сожженья?