литературный сборник молодых авторов
литературный сборник молодых авторов
ЛИТЕРАТУРНОЕ ТВОРЧЕСТВО
Поэзия перевода
декабрь 2021
У края кровли воробьиный бой,
И лунный блеск, и млечный небосклон,
И листья с гармоничной красотой
Затмили человека скорбный стон.
Явилась дева. На лице — печаль,
И, кажется, величье мира в ней.
Горда, как Илиона мёртвый царь,
Обречена, как в море Одиссей.
Явилась –– и мгновенно птичий бой,
Луною освещённый небосклон,
Плач листьев с горькой, грустной красотой
Отозвались на человечий стон.
И лунный блеск, и млечный небосклон,
И листья с гармоничной красотой
Затмили человека скорбный стон.
Явилась дева. На лице — печаль,
И, кажется, величье мира в ней.
Горда, как Илиона мёртвый царь,
Обречена, как в море Одиссей.
Явилась –– и мгновенно птичий бой,
Луною освещённый небосклон,
Плач листьев с горькой, грустной красотой
Отозвались на человечий стон.
The brawling of a sparrow in the eaves,
The brilliant moon and all the milky sky,
And all that famous harmony of leaves,
Had blotted out man's image and his cry.
A girl arose that had red mournful lips
And seemed the greatness of the world in tears, Doomed like Odysseus and the labouring ships
And proud as Priam murdered with his peers;
Arose, and on the instant clamorous eaves,
A climbing moon upon an empty sky,
And all that lamentation of the leaves,
Could but compose man's image and his cry.
The brilliant moon and all the milky sky,
And all that famous harmony of leaves,
Had blotted out man's image and his cry.
A girl arose that had red mournful lips
And seemed the greatness of the world in tears, Doomed like Odysseus and the labouring ships
And proud as Priam murdered with his peers;
Arose, and on the instant clamorous eaves,
A climbing moon upon an empty sky,
And all that lamentation of the leaves,
Could but compose man's image and his cry.
Ирина Сидорова
«Дикий ирис»
Louise Glück
«The wild iris»
В конце моих страданий
была дверь.
Выслушайте меня: то, что вы называете смертью,
Я помню.
Над головой шум: ветви сосны колышутся.
Затем пустота. Солнце тускло
сияет на сухой поверхности.
Ужасно выживать,
когда ты сознание,
погребённое в тёмной земле.
Потом всё завершилось: то, чего ты боишься, будучи
душой, не способной
говорить, внезапно кончилось. Жёсткая земля
слегка вздрогнула. И то, что показалось мне
птицами, закопошилось в кустах.
Вам, кто не помнит
перехода из другого мира,
Я рассказываю: я снова владею речью; всё,
что возвращается из небытия, возвращается,
чтобы обрести голос:
из моего сердца забил огромный
фонтан, бросая синие
тени на лазоревую морскую воду.
была дверь.
Выслушайте меня: то, что вы называете смертью,
Я помню.
Над головой шум: ветви сосны колышутся.
Затем пустота. Солнце тускло
сияет на сухой поверхности.
Ужасно выживать,
когда ты сознание,
погребённое в тёмной земле.
Потом всё завершилось: то, чего ты боишься, будучи
душой, не способной
говорить, внезапно кончилось. Жёсткая земля
слегка вздрогнула. И то, что показалось мне
птицами, закопошилось в кустах.
Вам, кто не помнит
перехода из другого мира,
Я рассказываю: я снова владею речью; всё,
что возвращается из небытия, возвращается,
чтобы обрести голос:
из моего сердца забил огромный
фонтан, бросая синие
тени на лазоревую морскую воду.
At the end of my suffering
there was a door.
Hear me out: that which you call death
I remember.
Overhead, noises, branches of the pine shifting.
Then nothing. The weak sun
flickered over the dry surface.
It is terrible to survive
as consciousness
buried in the dark earth.
Then it was over: that which you fear, being
a soul and unable
to speak, ending abruptly, the stiff earth
bending a little. And what I took to be
birds darting in low shrubs.
You who do not remember
passage from the other world
I tell you I could speak again: whatever
returns from oblivion returns
to find a voice:
from the center of my life came
a great fountain, deep blue
shadows on azure seawater.
there was a door.
Hear me out: that which you call death
I remember.
Overhead, noises, branches of the pine shifting.
Then nothing. The weak sun
flickered over the dry surface.
It is terrible to survive
as consciousness
buried in the dark earth.
Then it was over: that which you fear, being
a soul and unable
to speak, ending abruptly, the stiff earth
bending a little. And what I took to be
birds darting in low shrubs.
You who do not remember
passage from the other world
I tell you I could speak again: whatever
returns from oblivion returns
to find a voice:
from the center of my life came
a great fountain, deep blue
shadows on azure seawater.
Нина Корнилова
«Синеет аметиста цвет…»
James Joyce
«The twilight turns from amethyst...»
Синеет аметиста цвет
Всё глубже, всё темней;
Над авеню листва бледна
В свечении огней.
И слышен в воздухе напев.
Трель клавиш окрыляя,
Она скользит, склонившись вся
У старого рояля.
Блуждают пальцы, мысль тиха,
Открытый взор лучист,
Всё глубже синь, мерцает ночь,
Как чистый аметист.
Всё глубже, всё темней;
Над авеню листва бледна
В свечении огней.
И слышен в воздухе напев.
Трель клавиш окрыляя,
Она скользит, склонившись вся
У старого рояля.
Блуждают пальцы, мысль тиха,
Открытый взор лучист,
Всё глубже синь, мерцает ночь,
Как чистый аметист.
The twilight turns from amethyst
To deep and deeper blue,
The lamp fills with a pale green glow
The trees of the avenue.
The old piano plays an air,
Sedate and slow and gay;
She bends upon the yellow keys,
Her head inclines this way.
Shy thoughts and grave wide eyes and hands
That wander as they list —
The twilight turns to darker blue
With lights of amethyst.
To deep and deeper blue,
The lamp fills with a pale green glow
The trees of the avenue.
The old piano plays an air,
Sedate and slow and gay;
She bends upon the yellow keys,
Her head inclines this way.
Shy thoughts and grave wide eyes and hands
That wander as they list —
The twilight turns to darker blue
With lights of amethyst.
Нина Корнилова
«Поэт»
Thomas Ernest Hulme
«The Poet»
За столом, просторным и гладким, он растянулся в неге,
Заворожённый сном.
Он был в лесах. Петлял меж деревьев и с ними беседовал.
Покинув мир,
Он возвращался с круглыми изваяниями и фигурками
Из самоцветов. С ними, прочными и ясными,
Он играл во снах своих
На гладком столе.
Заворожённый сном.
Он был в лесах. Петлял меж деревьев и с ними беседовал.
Покинув мир,
Он возвращался с круглыми изваяниями и фигурками
Из самоцветов. С ними, прочными и ясными,
Он играл во снах своих
На гладком столе.
Over a large table, smooth, he leaned in ecstasies,
In a dream.
He had been to woods, and talked and walked with trees.
He left the world
And brought back round globes and stone images,
Of gems, colours, hard and definite.
With these he played, in a dream,
On the smooth table.
Ах, матушка, матушка, в церкви знобит,
В пивнушке уютно и пламя горит,
И я сознаю, что за радость мою
Уже поплатился местечком в раю.
Но если бы в церкви нам подали эля
Зажгли б огонёк, наши души согрели
Мы пели б весь день и молились весь день,
И в церкви собраться нам было б не лень.
И пастор бы смог за молитвой напиться,
Мы счастливы были б, как вешние птицы.
Не стала бы рьяно примерная дама
Поститься и сечь мальчуганов упрямых.
И Бог, как отец, будет весел и рад
Смотреть на таких же весёлых ребят.
И эль потечет, и напьется им черт,
И Бог поцелует его горячо.
В пивнушке уютно и пламя горит,
И я сознаю, что за радость мою
Уже поплатился местечком в раю.
Но если бы в церкви нам подали эля
Зажгли б огонёк, наши души согрели
Мы пели б весь день и молились весь день,
И в церкви собраться нам было б не лень.
И пастор бы смог за молитвой напиться,
Мы счастливы были б, как вешние птицы.
Не стала бы рьяно примерная дама
Поститься и сечь мальчуганов упрямых.
И Бог, как отец, будет весел и рад
Смотреть на таких же весёлых ребят.
И эль потечет, и напьется им черт,
И Бог поцелует его горячо.
Dear mother, dear mother, the church is cold,
But the ale-house is healthy and pleasant and warm;
Besides I can tell where I am used well,
Such usage in Heaven will never do well.
But if at the church they would give us some ale,
And a pleasant fire our souls to regale,
We'd sing and we'd pray all the live-long day,
Nor ever once wish from the church to stray.
Then the parson might preach, and drink, and sing,
And we'd be as happy as birds in the spring;
And modest Dame Lurch, who is always at church,
Would not have bandy children, nor fasting, nor birch.
And God, like a father rejoicing to see
His children as pleasant and happy as he,
Would have no more quarrel with the Devil or the barrel,
But kiss him, and give him both drink and apparel.
But the ale-house is healthy and pleasant and warm;
Besides I can tell where I am used well,
Such usage in Heaven will never do well.
But if at the church they would give us some ale,
And a pleasant fire our souls to regale,
We'd sing and we'd pray all the live-long day,
Nor ever once wish from the church to stray.
Then the parson might preach, and drink, and sing,
And we'd be as happy as birds in the spring;
And modest Dame Lurch, who is always at church,
Would not have bandy children, nor fasting, nor birch.
And God, like a father rejoicing to see
His children as pleasant and happy as he,
Would have no more quarrel with the Devil or the barrel,
But kiss him, and give him both drink and apparel.
Ольга Мерзликина
«Вечерняя Бостонская газета»
Thomas Stearns Eliot
«The Boston Evening Transcript»
Читатели Вечерней Бостонской газеты
Колышутся на ветру, как поле спелой кукурузы.
Когда на улицу опускается вечер,
Пробуждая в одних аппетит к жизни,
А в других — к Вечерней Бостонской газете,
Я поднимаюсь по ступеням, звоню в колокольчик и оборачиваюсь
Устало, как обернулся бы кто-то, чтобы кивнуть на прощание Ларошфуко,
Если бы улица была временем, а он — в конце улицы.
И я говорю: «Кузина Харриет, возьми свою Вечернюю Бостонскую газету.»
Колышутся на ветру, как поле спелой кукурузы.
Когда на улицу опускается вечер,
Пробуждая в одних аппетит к жизни,
А в других — к Вечерней Бостонской газете,
Я поднимаюсь по ступеням, звоню в колокольчик и оборачиваюсь
Устало, как обернулся бы кто-то, чтобы кивнуть на прощание Ларошфуко,
Если бы улица была временем, а он — в конце улицы.
И я говорю: «Кузина Харриет, возьми свою Вечернюю Бостонскую газету.»
The readers of the Boston Evening Transcript
Sway in the wind like a field of ripe corn.
When evening quickens faintly in the street,
Wakening the appetites of life in some
And to others bringing the Boston Evening Transcript,
I mount the steps and ring the bell, turning
Wearily, as one would turn to nod good-bye to Rochefoucauld,
If the street were time and he at the end of the street,
And I say, «Cousin Harriet, here is the Boston Evening Transcript.»
София Пименова
«Роза мира»
William Butler Yeats
«The Rose Of Peace»
Кто мнит, что красота проходит, словно сон?
За губы красные, что гордостью полны
И к чудесам любым навеки холодны, —
За губы эти пал великий Илион,
Погибли Уснеха сыны.
Но не волнует мир спешащий красота:
Средь душ людских, какие сила рока
Как воды бледные, вперёд несёт жестоко,
Под пеной мелких звёзд, укрытых темнотой,
Лицо пребудет одиноко.
Склонитесь, ангелы, пред женщиной: она
До вас и всех, кто жизни испытал мученье,
Перед престолом Бога замерла в смущенье;
Тропа цветущая была Им создана,
Чтоб ей дарить отдохновенье.
За губы красные, что гордостью полны
И к чудесам любым навеки холодны, —
За губы эти пал великий Илион,
Погибли Уснеха сыны.
Но не волнует мир спешащий красота:
Средь душ людских, какие сила рока
Как воды бледные, вперёд несёт жестоко,
Под пеной мелких звёзд, укрытых темнотой,
Лицо пребудет одиноко.
Склонитесь, ангелы, пред женщиной: она
До вас и всех, кто жизни испытал мученье,
Перед престолом Бога замерла в смущенье;
Тропа цветущая была Им создана,
Чтоб ей дарить отдохновенье.
Who dreamed that beauty passes like a dream?
For these red lips with all their mournful pride,
Mournful that no new wonder may betide,
Troy passed away in one high funeral gleam,
And Usna's children died.
We and the laboring world are passing by:—
Amid men's souls that day by day gives place,
More fleeting than the sea's foam-fickle face,
Under the passing stars, foam of the sky,
Lives on this lonely face.
Bow down, archangels, in your dim abode:
Before you were, or any hearts to beat,
Weary and kind one stood beside His seat;
He made the world, to be a grassy road
Before her wandering feet.
For these red lips with all their mournful pride,
Mournful that no new wonder may betide,
Troy passed away in one high funeral gleam,
And Usna's children died.
We and the laboring world are passing by:—
Amid men's souls that day by day gives place,
More fleeting than the sea's foam-fickle face,
Under the passing stars, foam of the sky,
Lives on this lonely face.
Bow down, archangels, in your dim abode:
Before you were, or any hearts to beat,
Weary and kind one stood beside His seat;
He made the world, to be a grassy road
Before her wandering feet.
Анна Сулимова
«Сила Цирцеи»
Louise Glück
«Circe's Power»
Я никогда не превращала никого в свиней.
Люди в сущности — уже свиньи; я лишь делаю
Их облик свинским.
Я по горло сыта вашим миром,
Где за внешним сокрыто внутреннее.
Твои люди не были плохими людьми;
Разнузданная жизнь
Сделала их такими. Будучи свиньями,
Моими заботами
И под опекой моих дам они
Переродились.
Затем я сняла чары, являя тебе мое благородство,
А также мою силу. Я узрела,
Что мы с тобой нашли бы
счастье женщины и мужчины,
Чьи нужды просты. В тот же миг
Я предвидела отплытие твое
И твоих людей, с моей помощью храбро
Укрощающих ревущее море. Ты думаешь,
Пророненная слеза что-то значит? Друг мой,
Каждый чародей —
В душе прагматик; никто не видит суть, если
Не способен осознать границы собственных сил.
И если бы я хотела удержать тебя,
Я держала бы тебя в заточении.
Люди в сущности — уже свиньи; я лишь делаю
Их облик свинским.
Я по горло сыта вашим миром,
Где за внешним сокрыто внутреннее.
Твои люди не были плохими людьми;
Разнузданная жизнь
Сделала их такими. Будучи свиньями,
Моими заботами
И под опекой моих дам они
Переродились.
Затем я сняла чары, являя тебе мое благородство,
А также мою силу. Я узрела,
Что мы с тобой нашли бы
счастье женщины и мужчины,
Чьи нужды просты. В тот же миг
Я предвидела отплытие твое
И твоих людей, с моей помощью храбро
Укрощающих ревущее море. Ты думаешь,
Пророненная слеза что-то значит? Друг мой,
Каждый чародей —
В душе прагматик; никто не видит суть, если
Не способен осознать границы собственных сил.
И если бы я хотела удержать тебя,
Я держала бы тебя в заточении.
I never turned anyone into a pig.
Some people are pigs; I make them
Look like pigs.
I'm sick of your world
That lets the outside disguise the inside.
Your men weren't bad men;
Undisciplined life
Did that to them. As pigs,
Under the care of
Me and my ladies, they
Sweetened right up.
Then I reversed the spell, showing you my goodness
As well as my power. I saw
We could be happy here,
As men and women are
When their needs are simple. In the same breath,
I foresaw your departure,
Your men with my help braving
The crying and pounding sea. You think
A few tears upset me? My friend,
Every sorceress is
A pragmatist at heart; nobody sees essence who can't
Face limitation. If I wanted only to hold you
I could hold you prisoner.
Some people are pigs; I make them
Look like pigs.
I'm sick of your world
That lets the outside disguise the inside.
Your men weren't bad men;
Undisciplined life
Did that to them. As pigs,
Under the care of
Me and my ladies, they
Sweetened right up.
Then I reversed the spell, showing you my goodness
As well as my power. I saw
We could be happy here,
As men and women are
When their needs are simple. In the same breath,
I foresaw your departure,
Your men with my help braving
The crying and pounding sea. You think
A few tears upset me? My friend,
Every sorceress is
A pragmatist at heart; nobody sees essence who can't
Face limitation. If I wanted only to hold you
I could hold you prisoner.
Камилла Якупова
«Поэт»
Thomas Ernest Hulme
«The Poet»
Над гладким громадным столом он склонился в упоенье,
Во сне.
Он гулял по лесу, общался с деревьями.
Покинул свой мир,
И вернулся с шарами и каменными фигурами,
Из драгоценных камней, тяжелых и твердых.
С ними играл он, во сне,
Склонившись над громадным столом.
Во сне.
Он гулял по лесу, общался с деревьями.
Покинул свой мир,
И вернулся с шарами и каменными фигурами,
Из драгоценных камней, тяжелых и твердых.
С ними играл он, во сне,
Склонившись над громадным столом.
Over a large table, smooth, he leaned in ecstasies,
In a dream.
He had been to woods, and talked and walked with trees.
He left the world
And brought back round globes and stone images,
Of gems, colours, hard and definite.
With these he played, in a dream,
On the smooth table.
In a dream.
He had been to woods, and talked and walked with trees.
He left the world
And brought back round globes and stone images,
Of gems, colours, hard and definite.
With these he played, in a dream,
On the smooth table.
Софья Корнева
«Взошла звезда на небосклон…»
James Joyce
«When the Shy Star Goes Forth in Heaven...»
Взошла звезда на небосклон
Робка и безутешна,
Услышь меня сквозь полусон:
Пою негромко, нежно
Песнь, легче утренней росы,
Тебе в закатные часы.
Не углубляйся в размышленье,
Когда он вечером зовёт,
Не вопрошай: чьё это пенье?
Чей голос спать мне не даёт?
Узнай по песне, кто влюблённый:
Я — этот гость заворожённый.
Робка и безутешна,
Услышь меня сквозь полусон:
Пою негромко, нежно
Песнь, легче утренней росы,
Тебе в закатные часы.
Не углубляйся в размышленье,
Когда он вечером зовёт,
Не вопрошай: чьё это пенье?
Чей голос спать мне не даёт?
Узнай по песне, кто влюблённый:
Я — этот гость заворожённый.
When the shy star goes forth in heaven
All maidenly, disconsolate,
Hear you amid the drowsy even
One who is singing by your gate.
His song is softer than the dew
And he is come to visit you.
O bend no more in revery
When he at eventide is calling,
Nor muse: Who may this singer be
Whose song about my heart is falling?
Know you by this, the lover's chant,
Tis I that am your visitant.
All maidenly, disconsolate,
Hear you amid the drowsy even
One who is singing by your gate.
His song is softer than the dew
And he is come to visit you.
O bend no more in revery
When he at eventide is calling,
Nor muse: Who may this singer be
Whose song about my heart is falling?
Know you by this, the lover's chant,
Tis I that am your visitant.
Полина Журавлева
«Разговор»
Thomas Ernest Hulme
«Conversion»
Безмятежно вхожу я в лесную долину,
Когда цветут гиацинты,
И красота, словно надушенная ткань,
Набрасывается на меня и сдавливает. Обездвиженный
И бездыханный, я пленён
Тем евнухом, имя которому «очарованье».
Теперь я движусь к последней реке,
Позорно, в мешке, беззвучно, —
Так топят в Босфоре преступного турка.
Когда цветут гиацинты,
И красота, словно надушенная ткань,
Набрасывается на меня и сдавливает. Обездвиженный
И бездыханный, я пленён
Тем евнухом, имя которому «очарованье».
Теперь я движусь к последней реке,
Позорно, в мешке, беззвучно, —
Так топят в Босфоре преступного турка.
Lighthearted I walk into the valley wood
In the time of hyacinths,
Till beauty like a scented cloth
cast over, stifled me.
I was bound
motionless and faint of breath
By loveliness that is her own eunuch.
Now pass I to the final river
Ignominiously, in a sack, without sound
As any peeping Turk to the Bosphorus.
In the time of hyacinths,
Till beauty like a scented cloth
cast over, stifled me.
I was bound
motionless and faint of breath
By loveliness that is her own eunuch.
Now pass I to the final river
Ignominiously, in a sack, without sound
As any peeping Turk to the Bosphorus.
Вёрстка: Полина Драганова