Моя бабушка заболела раком, когда мне было шестнадцать. Ей было шестьдесят. Одна из тех вечно молодых бабуль, которые покупают современные книги, живут на широкую ногу, строят планы на будущее. Никогда не носила старушечьих цветастых платков, не вязала и не пекла, словно совсем не соглашалась на эту старость. Напротив, жила уже совсем по-городскому, наравне с молодыми. Мы купили ей квартиру в оживленном районе города, где она никогда бы заскучала, как скучала в деревне. Гуляя там впервые, моя бабуля шутила:

— В таком месте совсем помирать не захочется!

Тем же летом, когда мы отдали ей ключ от новой, еще пустой и отдающей от каждого шага эхом квартиры, этим же слепым, знойным летом ей стало нехорошо. Знаете, как это обычно бывает: легкое недомогание, пойду полежу. Нет, кушать не надо, желудок что-то шалит. Дай мне, дочка, таблетку, что-то все расшумелось…

— К врачам? Зачем? Не надо мне к врачам. Я сама себя вылечу…

Врачи дали ей несколько месяцев. Моя мама дала ей больше, чем все врачи, вместе взятые. Бабушка поселилась у нас, в крошечной двухкомнатной квартире, где постоянно собирался консилиум. Планы сменялись надеждами, сдавались повторно анализы, что-то в сотый раз уточнялось и перепроверялось. Ее увозили в больницу, где на соседней койке лежала, собирая кровь в пластмассовые пакетики, сломанная женщина, жертва аварии. Или в другое отделение. Для смертников.

Я всего этого не видела: ни чистых палат, ни нечистых, ни пьяных строителей, попавших сгоряча под лебедку, ни безмолвных врачей. И дело даже не в дорогостоящих препаратах, из-за покупки которых моя мама ходила всю зиму в осенних ботинках. Страшнее всего было совсем другое.

Бабушка не хотела лечиться. Совсем. Словно вместе с кровью на анализы у нее забрали жажду жизни. Она лежала вся желтая, сухая, какая-то неожиданно тяжелая под тремя одеялами. К ней приходили друзья, родные, и она всех встречала одинаково потухшим взглядом, как будто кто-то выключил свет в ее усталых глазах.

Ей не хотелось бороться. Ее возили на процедуры, и она беспрекословно всему повиновалась. В ней ничего не осталось, кроме ожидания предстоящего конца. Единственно возможного конца.

Я играла с ней в детские игры, подбадривала ее, а больше — саму себя. В глубине души я понимала: выхода нет, и от этого сердце и голова сливались воедино и становились такими тяжелыми, что невозможно было ни думать, ни есть, ни спать, ни даже что-либо чувствовать.

Мы с мамой совсем отчаялись. Мы не знали, куда бежать, к кому обратиться, не понимали, что дало сбой в нашей системе.

Есть множество примеров, как люди рушат эту стену самостоятельно. Часто это стоит им колоссальных усилий, но они не сдаются, как бы трудно им ни было. Они как будто питаются огнем, направленным против них. Физически слабые при рождении, они выигрывают Олимпийские игры. Отвергнутые на первом кастинге становятся звездами кинематографа. Умственно отсталые изобретают телефон и лампу накаливания.

Невозможно понять, откуда у них берется эта сила. Наверное, так инстинкт самосохранения приобретает форму борьбы. И ты молчишь, когда очень хочется кричать. Переступаешь через себя, чтобы в будущем стало легче.

И легче становится — если не потерять свое самообладание. Если на первом же шаге навстречу опасности не сдаться, взглянуть ей в лицо и, может быть, даже съязвить: «Я тебе не по зубам. Не тебе одолеть меня».

Конечно, ситуации бывают сложные, и преграды — высокие. Не так уж легко победить рак на последней стадии. Совсем не легко, не имея рук и ног, научиться ухаживать за собой, не говоря уже о том, чтобы читать лекции и писать мотивирующие книги. Трудно справиться с собой, трудно найти лазейку в нормальную жизнь. Этот маленький, слабый шанс. Трудно его выдумать, если все говорят, что его нет и быть не может.

Трудно, но можно.

Мы сами творим чудеса, когда нарушаем все возможные закономерности. Чудеса — это наши шансы, придуманные и реальные, наши пути выхода из черного леса, сквозь страшные стены. Стоит их подкрепить нашей верой, и они вырастают из маленьких, почти иллюзорных надежд в реальную возможность выиграть. Конечно, это все еще вероятность. Но разве не стоит попробовать?

Попробовать не сдаваться, держаться за свой, пусть даже придуманный шанс. Тем, кто сдается, редко дается вторая попытка.

Моя бабушка умерла в мае, как раз перед моими выпускными экзаменами. Часть мамы умерла вместе с ней, как и часть меня самой. В апреле, с метастазами под черепом, уже сама не разбирая, что ей говорят, она просила мою маму:

— Съезди купи платочек, синенький… купи мне платочек… меня в нем похоронишь…