Связь личности автора и его творчества для многих кажется неразрывной, ведь нам свойственно переносить свое отношение непосредственно к художнику (в широком смысле) на его произведения — и наоборот. Но нередко эта связь и ее непоколебимая однозначность оказывает пагубное воздействие как на творца, так и на читателя. Чаще всего, как и в случае с Пушкиным, важно отнюдь не разделение или соединение черного и белого в авторе, а восприятие фигуры поэта как целостного, монолитного человека, а не мозаики из разновеликих кусочков. Это замечание ни в коем случае не является индульгенцией для творцов; гений и добродетель не тождественны, поэтам пристали грехи, что бы ни говорила Ахматова, значит, пристало им и осуждение. Но главное, о чем стоит помнить: любая, даже самая гениальная личность прежде всего является homo sapiens, и возвышение ее до уровня кумира создает множество проблем и последующим поколениям в том числе, стимулируя их комплекс неполноценности. В восприятии гения как человека в первую очередь важно одно: готовы ли мы принять его грехи и идти дальше или сконцентрируем на них все внимание?

Разнится отношение автора и его героя к дуэли. Некоторые пушкинисты утверждают, что поединок с Дантесом являлся как минимум 21 вызовом на дуэль в жизни поэта. Он словно искал свою смерть, жаждал ее, в то время как Онегину, убившему романтичного Ленского, не очень-то и по душе была идея дуэли, ставшей роковой. Он, дитя света, боялся очернить свою репутацию, прослыть трусом и только поэтому принял вызов. Пушкин предсказывает свою трагичную судьбу в романе «Евгений Онегин», подписывая приговор своей ревнивой и вспыльчивой натуре. Но стали бы мы говорить о Пушкине как о беспрекословном мэтре, доживи он до лет Толстого, не погибни так трагично (и вместе с этим романтично)? Я вижу это так: если бы Пушкин в нашем представлении был дряхлым стариком, взявшим максимум от своей жизни и творчества, он с большей вероятностью стал бы фигурой спорной, фигурой, допускающей «нравится-не нравится», а не однозначной.

Для меня портрет Пушкина — это не хрестоматийные полотна Кипренского или Тропинина. Я вижу образ поэта в «Больном Вакхе» Караваджо, в воспаленных глазах и горькой улыбке бога виноделия, бога вечных гуляний. Но Пушкин — мот, картежник, дуэлянт — как мы успели выяснить, все-таки совсем не бог. Взглянем на Абраксаса, о котором шла речь выше: он — синергия божественного и дьявольского (пресловутое кьяроскуро), образующая человеческое. И именно это человеческое концентрирует в себе Пушкин, который более всего хорош в диалоге с читателем. С читателем, который готов спорить, готов осуждать, готов смеяться и плакать, готов думать; который смотрит поэту прямо в глаза и не отводит взгляда.