Мне кажется, это связано с петербургской атмосферой мифичности и туманной загадочности. Я прогуливаюсь по линиям Василевского острова и представляю себе юного, талантливого Николая, приехавшего без гроша в кармане в столицу Российской империи. Впечатлительный, религиозно-настроенный, он, конечно, вдохновляется атмосферой, что пронизывает до каждого камушка наш призрачный город. Он видит, что люди так и тянутся к легендам, пророчествам, предсказаниям; каждый чувствует, что жизнь его предопределена Судьбой, и всех обязательно настигнет Рок. Даже дом на Казанский улице, где какое-то время снимал квартиру Гоголь, среди местных жителей известен как обитель призраков.

Вдохновлённый таким раскладом событий, Гоголь решил присоединить что-то своё к цепи городских поверий. Он разбавил общество Медного всадника, рассекающего по площадям в попытке настичь Евгения, дряхлой, но великой в своих связях с дьяволом Пиковой дамы, призрака юной гувернантки в Аничковом дворце и таинственных обитателей Михайловского замка разнообразием персонажей, появившихся на просторах его малороссийской родины. Здесь есть и хитрые русалки, и мстительные утопленницы, и и всякой коварной нечисти столько, сколько угодно изнежившейся душе петербургского читателя. Именно этот колорит подкупает холодных городских жителей.

Но что меня вводит в замешательство, это совсем разная почва мистических событий. Под почвой я имею в виду культурный пласт, из которого взята основа для сюжета книги. Объясню на пальцах. Что такое мистика? Это потусторонние силы. А какие потусторонние силы есть в произведениях Николая Васильевича? Вот тут-то и начинается самое интересное. Если говорить о «Вии», то это яркий украинский фольклор: ведьмы, мелкая нечисть и сам Вий (как фольклор, между прочим, тоже достаточно противоречивый — непонятно, то ли он был до этого, то ли Гоголь его сам ловко выдумал). Если речь идёт о «Портрете», то здесь писатель обращается к тому, что для него является важным приоритетом — к религии. Точнее даже не к самой религии, это не совсем корректно, а к религиозной культуре. То есть к тем поверьям, которые возникли на почве христианства: дьявол и искушение людей искусства. И тут перекличка идёт с европейскими готическими романами. Получается все как в географии: в черноземе растёт одно, а, к примеру, в серой лесной почве — совсем другое.

Все это было написано не ради забавы: не тот Гоголь человек, который может написать первое, что взбрело в голову. Но все-таки на первых порах у него не было цели своим творчеством дать нравоучения. «Вечера на хуторе близ Диканьки» — это его дань родному дому. Жизнь серой столицы решительно отличалась от домашней обстановки. Наверно, трудно привыкнуть к тоскливо-дождливому Санкт-Петербургу, когда сам ты родился и вырос в живописной солнечной Полтавской губернии, рядом с вольными казацкими полями и пшеничными нивами. Уютная провинция и в противопоставление ей — каменный город и ни одного родного человека. И вот в этой недружелюбности Гоголь находит то, что так ему знакомо — тягу к суевериям, потустороннему миру, мифам. Это как ниточка, что связывает его и чуждый городской мир. «Вечера на хуторе близ Диканьки» — это «макет» его родины, лежащий на столе петербургской комнатки в доходном доме, созданный как будто его соотечественником — пасечником Рудым Панько.

«Портрет» — это птица другого полёта. Здесь писатель хочет чётко дает понять, каким должен быть художник, и не только тот, что творит кистью, но ещё и тот, чей инструмент — это слово, мысль, звук. В повести главный герой не продаёт душу дьяволу — он продаёт ему свой талант за свёрток с червонцами. Это цена его дара. И Гоголь сквозь строки кричит о том, что этот порок сребролюбия может завладеть каждым, истощить душу, лишить покоя на веки. Идея «Портрета» — предостеречь творческие натуры. Ведь что такое суеверие? Это некое поучение, которое через привлечение потусторонних сил предписывает, как не нужно себя вести. «Портрет» — это сказка для «непослушных» художников.

Я стою напротив Кунсткамеры и гляжу, как капли, похожие на капсулы рыбьего жира, пляшут в тёмной воде Невы. Дождь в марте! Ничего удивительного для нашего необычного города. Мы привыкли. А Гоголь... Он не хотел привыкать ко всему тому странному, что было в Санкт-Петербурге. Он всегда поражался, всегда находил что-то новое. Петербуржцы воспринимали как должное все необъяснимые штучки, происходящие на улицах и в переулках, не пытаясь разобраться и понять, просто сосуществуя рядом с ними. Николай Васильевич подружился с этими поверьями; стал местным сказочником и волшебником. Как бродячих собак, он подкармливал городские суеверия и даже сам Петербургский Миф.